Он с жаром обнял её:
— Ты не представляешь, как я тебя люблю…
Он замер, напитался ею, а потом огромным усилием воли оторвался.
— Я скоро.
И начал быстро собираться. Мила смотрела на него, раздираемая двояким чувством: повиснуть на нём и никуда не отпускать, довольствоваться хотя бы редкими ни к чему не обязывающими встречами — что угодно, как угодно, лишь бы бывать рядом. И счастлива она была бы даже от дружбы с ним, от простых мимолётных встреч. Он не может принадлежать только ей и целыми днями держать её за руку. Но как же, как же хочется удержать его! Она приковала себя к полу и твердила сама себе: «Верь ему. Верь ему. Верь ему».
На сборы ушло не больше десяти минут. Прощальные объятия и поцелуй в макушку. Маленькая растерянная девочка на пороге квартиры, закрывающая за ним дверь. Не хочется уходить. Ох, как не хочется!
Скорая помощь могла позавидовать скорости, с которой Палашов добрался до Комиссарова. Помогло и то, что день был воскресный.
Время ожидания перед чёрной дверью в квартиру Комиссарова показалось Евгению вечностью. Наконец она распахнулась, и перед Палашовым предстал обнажённый по пояс Володька. Вот он: лицо осунулось, глаза потухли, пена для бритья — на левой половине лица. Беглый осмотр товарища позволил заключить, что тот порядочно похудел с той поры, когда они последний раз встречались. На руках до локтей красовались синяки и ссадины. Прочитав немой вопрос в глазах Палашова, Владимир ответил, действуя на опережение:
— Мотоцикл доламывал. Больше она на него не сядет. Или я ей не муж. Машину куплю взамен.
Комиссаров стал заметно спокойнее. Впустил, закрыл за товарищем дверь.
— Нормальные мужики, когда женятся, поправляются, а ты наоборот исхудал, — отметил Палашов, продолжая разговор в бежевых стенах коридора.
— Так то — с нормальными жёнами. Знаешь, как я у неё в телефоне записан? Не Пупсик, не Пончик как-нибудь. Я у неё Комиссар Ладо, представляешь? Это всё равно, что тебя Палаш Жека записать.
Палашов не смог удержаться от смеха, заставив и Володьку скупо улыбнуться.
— Оригинально, между прочим! Как персонаж из фильма. А мой вариант, вообще, как пиратская или бандитская кличка звучит.
— Только по Комиссару, наверное, и догадались, что это про мужа. Слушай, рожа у тебя!.. Девицу всю ночь ублажал?
— Не-а. Младенца укачивал. Колики у него. Как раз по ночам.
— Когда ж ты успел ляльку состругать? Это у графинечки у твоей?
— Да.
— Так она с приданным?
— Не только её приданное, но и моё наследство. От парня шестнадцатилетнего. Ладно. Рожу добрей и заканчивай копаться. Поехали уже!
Володька пошлёпал в ванную, а Евгений сбросил туфли и пошёл по квартире, встречая повсюду последствия Володькиного гнева: разбросанные по полу вещи, осколки вазы и пепельницы, стулья вповалку (у одного отбита ножка), фотография с Леной в разбитой рамке, ополовиненная бутылка водки на полу посреди комнаты. Первой Палашов поднял фотографию, вынул из разбитой рамки и положил на тумбочку. Две сияющие мордашки на ней очень хорошо и органично смотрелись вместе. Затем поднял уцелевший стул, аккуратно развесил на нём подобранные рубашки, брюки, Ленин шёлковый халатик. Отнёс водку в холодильник, который будто пережил нашествие саранчи.
— Палашов, ты чокнутый! — воскликнул Володька, застукав наполовину перемывшего посуду Евгения у раковины. — У вас там в Венёве все такие, что ли?
— Паузу заполнял, пока ты собираешься, — невозмутимо объяснил Евгений. — А вы не живёте вместе, что ли?
— Женя, они же кино снимают, забыл? Она всё время на съёмках. Вещи никак не перевезёт ко мне. Некогда и некогда.
— Евгений выключил воду, повернулся и увидел Комиссарова во всей красе. Он был в чёрных джинсах и свободной чёрной футболке, с которой сердито смотрел медведь с окровавленной лапой, а кровавая надпись под ним гласила: «Русские не сдаются!»
— Не знал, что у тебя есть подобные вещи и ты их носишь.
— А то! Как ты хотел, если у меня жена беременная на мотоцикле рассекает? Её подарок.
— Может, тебе рубашку с длинным рукавом надеть? — осторожно предложил Палашов.
— Нет уж! Если она в сознании, пусть сразу увидит, как я её ненавижу!
— Дурак! — усмехнулся Евгений. Он-то видел, как Володька Ленку обожает.
Они покурили на дорожку и выдвинулись. Во дворе галдели детишки, оставшиеся на лето в городе. Машин на улице было меньше обычного.
— И как оно? — спросил Володька, когда «девяточка» тронулась с места и выехала на улицу.
— Неземное блаженство! Перевёз её к себе. Да мы сегодня только третий день вместе. Седьмого сентября распишемся в Измайловском загсе.
— А укачивание орущего младенца тоже входит в неземное блаженство?
— Конечно.
— Откуда у тебя, Палашов, такая склонность к самоистязанию?
— Очень люблю. Обоих.
Комиссаров с недоверием посмотрел на него.
— Надо познакомиться мне с твоей любовью.
— Сейчас Ленка поправится и приходите к нам на свадьбу. Церемония в одиннадцать.
Лена лежала в палате интенсивной терапии в хирургическом отделении НИИ скорой помощи им. Н. В. Склифосовского. Сначала мужчины прошли в ординаторскую и позвали лечащего врача Вершининой (Елена на сменила свою фамилию). Врач в воскресенье был не лечащим, а дежурным. Он вышел в коридор в белом халате и оказался высоким крепким мужиком, примерно их ровесником.
— Вы кто ей будете? — спросил он строго. Возникало ощущение, что посетители Вершининой его уже достали сегодня.
— Муж, — ответил Володька.
Доктор перевёл строгий взгляд на Палашова.
— Я… — Евгений бегло переглянулся с Володькой, — друг семейства.
Это было справедливо, ведь из всех родных, знакомых, друзей Володька позвонил именно ему.
— Ясно. Ну что ж! Повезло вашей супруге! — Голос доктора смягчился, и в нём почувствовались примирение и усталость. — Лёгкое сотрясение мозга. Открытые переломы левых голени и предплечья и истирание кожных покровов. После удара машиной скользила на левом боку. Кожаная одежда защитила, насколько смогла. Она сказала, что беременна. Обследование показало, что плод не пострадал. Удар, к счастью, был не сильным. Переломы мы зафиксировали. Пересадка кожи не требуется.
«Слава Богу!», — воскликнул про себя Палашов и взглянул на Комиссарова, но не смог определить, какие чувства тот испытывает теперь.
— Она больше на мотоцикл никогда не сядет, — процедил сквозь зубы Володька и увидел одобрение в лице доктора.
— Сколько она будет восстанавливаться? — уточнил Евгений.
— От трёх месяцев до полугода, если всё пойдёт хорошо. Но вам надо окружить её вниманием и заботой. Урок сполна получен. Думаю, и усвоен. Меняйте гнев на милость.
— Теперь ей поневоле придётся быть дома, с тобой, — добавил Палашов. — Она же не поскачет на съёмки на костылях. Она их даже держать не сможет.
— Не уверен, — возразил Комиссаров. — Никто не знает, куда и как она поскачет. Это же Лена Вершинина.
— Спасибо, Владислав Анатольевич! — Палашов прочитал имя врача на нагрудной табличке.
Подходя к тринадцатой палате, они услышали из-за двери девичий смех. Неподалёку санитарка мыла полы. Мужчины переглянулись, и Палашов пошёл первым.
— Тая, я уже не могу смеяться. Мне же больно, в конце концов.
Елена продолжала давиться смехом. Увидев Палашова, она воскликнула:
— Женя, а вот и ты! Меня уже все навестили, кроме собственного мужа.
В палате, правда, было море фруктов и цветы на всех мыслимых и немыслимых поверхностях. Тая, сидевшая на краешке кровати рядом с Еленой и закрывавшая частично обзор на сломанную ногу на вытяжке, встала и отошла, подпуская Палашова.
— Шикарно выглядишь после такого полёта! — Он наклонился и поцеловал её в щёку.
— Спасибо шлему! Имей в виду, у меня уже нет сил смеяться.
Когда Палашов отступил в сторону, она увидела на пороге палаты Володю. Он стоял и молчал, но его внешность и выражение лица говорили о многом. Она замерла, и Евгений понял, что ни его, ни Таи больше для неё не существует. Он наблюдал за Володей. На его лице сменялись чувства от «убил бы собственными руками» до «обожаю тебя», «жалко дуру». И слёзы застыли в глазах.
— Дура! — смог выдавить из себя.
— Сам дурак! — возмутилась Елена. — Я ехала, как черепаха. Я не виновата, что меня водитель машины не заметил.
— У тебя больше нет мотоцикла! Я с ним покончил.
— Ну и хрен с ним! — Елена как будто кричала ему, что есть вещи намного важнее.
— Ладно. Вы тут разбирайтесь, — напомнила о себе Тая, — а я пошла. Ленусик, поправляйся скорее.
Она подошла и поцеловала Елену в лоб, чем на секунду отвлекла её от Владимира. Тая прошла мимо Палашова и протиснулась в дверной проём рядом с посторонившимся Комиссаровым.
— Ладо, хватит уже. Иди ко мне. Как ты не понимаешь, что ты мне нужен больше всех? Ты не видишь, я уже наказана? Не заставляй меня мучиться сильнее. Наш маленький жив. Это чудо, но он жив! Неужели ты думаешь, я специально всё это подстроила? Ты дурак, Комиссаров!
Евгений видел, как под натиском ласковых женских слов рушится Володькина оборона. Он догадывался, что Лене не трудно из него верёвки вить. И вот Володя, наконец-то, переступил через себя и свою боль. Он подошёл к больничной койке и опустился коленями на пол, чтобы их лица были рядом. И тут он словно опомнился. Обернулся к Евгению и сказал:
— Палашов, какого чёрта ты ещё здесь? Иди-ка ты к… Миле.
Последовала короткая пауза. И все трое дружно захохотали. Лена, правда, смеялась вперемежку со стонами.
— Спасибо, Женя, что привёз моего дурака! — простонала она.
Продолжая смеяться, Евгений вышел из палаты.
Санитарка протирала пол совсем рядом. С осуждением она проворчала:
— Девка разбилась, а они всё хохочут и хохочут.
Женя тут же откликнулся:
— Дураки мы! Что с нас взять?
И словно в подтверждение своих слов он шагнул к этой незнакомой женщине и обнял её.