Память о Ване…
Двое несли охапки цветов, пробираясь по погосту к нужной могиле под высоченными липами. Его руки занимали белые и малиновые астры, её полнились алыми розами, как и год назад. Розы казались колючими и тяжёлыми, потому что стали символом рано утраченной любви и жизни. Чертополох, татарник с малиновыми цветами, непревзойдённая смесь астры и розы, уже отцвёл: его время — рубеж июля-августа.
Никто не тронет меня безнаказанно…
У каждого в жизни должен быть хоть один такой цветочек, хоть какое-то утешение, отдохновение от колкости бытия…
Да и каждый из нас должен быть хоть немножко в колючках, чтобы защитить то нежное и ранимое, что в нас есть…
Чертополох для этих двоих — не только символ утраты, но и встречи, и внезапно вспыхнувшей любви. Ядрёная смесь трагедии и безумства, боли и радости, долгого нестерпимого ожидания и предчувствия новой неизбежной встречи. И горькая память о том, что их всё же соединила смерть.
Палашова терзали одни воспоминания, его невесту — совсем другие. Мёртвый мальчик в морге, негодование, дневник с откровениями — Евгению Фёдоровичу, бывшему следователю Венёвского района. Живой застенчивый парень, белая ворона, трогательный мечтатель, дорогой человек, вспыхнувшая искра в темноте, источник неловкости, боли, надежды, обретённый и мгновенно утраченный возлюбленный, жених смерти — Миле Кирюшиной, талантливой впечатлительной девочке, преждевременно истерзанной роковыми событиями.
Силуэт женщины, мелькающий между стволов вековых деревьев, ожидаем и предсказуем. Они ещё не видят лица, но уже знают, кто это. Это мать мальчика, которому — охапки цветов, долгая память и вечный покой. Сердце вздрогнуло и споткнулось.
Они подходят молча, обмениваются с женщиной взглядами. Её глаза блестят невыплаканными слезами. Тщательно, не спеша укладывают цветы на прибранную ею могилу. Отступают на шаг, замирают и стоят притихшими, задумчивыми. Палашов взглядывает на невесту — Мила беззвучно плачет. Он прижимает её к груди, утыкается ей в макушку. Время женских слёз, время носовых платков.
Сюрприз получился не для жениха, а для Леонида Аркадьевича Лашина. Он никак не ожидал, что присутствие его дочери на свадьбе и будет главным подарком Палашову. Но, подумав пару дней и посовещавшись с супругой, он не отказал Бургасову и отпустил девочку. Дополнительных звонков и уговоров не потребовалось, потому что начальник всецело доверял подчинённому и бывшему подчинённому. Это был подходящий случай не только впервые для Сашуры погулять на свадьбе, но и побывать в Москве. Он отпустил Кирилла на три дня и взял с него слово, что они пройдут по всем знаковым местам города и заглянут хотя бы в пару музеев.
Бургасов позвонил накануне. К половине десятого вечера он должен был подъехать к Москве по Каширскому шоссе. Сашура ехала с ним. Палашов собирался встретить их на обочине перед МКАД, чтобы дальше сопроводить непривычного к Москве друга до своего нового дома на Соколиной горе.
Приезд Сашуры стал сюрпризом и для Милы, которая пригласила на торжество двоюродных брата и сестру, детей тёти Сони из Рязани.
— Женя, я понимаю, Кирилл — твой друг, твой давний товарищ, — высказывала удивлённо невеста, — но кто тебе эта девочка? Почему именно она? Я не понимаю.
— Дорогая моя, почему тебе всё обязательно нужно понимать? Когда она приедет, ты сама всё почувствуешь. Она завсегдатай нашего отдела, в котором я работал. Она — талисман. В её руках моя удача, в конце концов. Понимаешь? И она замечательная девчонка! И ещё это возможность для неё посмотреть Москву. За тринадцать лет жизни Аркадьевич не нашёл времени и сил её вывезти.
Палашов не стал рассказывать про возможность побыть с Кириллом, выяснить отношения и пойти дальше. Может быть, увидев этих двоих рядом, Мила сама всё поймёт.
Ванечку перевезли к бабушке Гале пораньше, а Мила поехала с Женей встречать его дорогих гостей на кромке дороги. Бургасов знал «девятку» как облупленную, поэтому не должен был её проскочить.
Двое сидели в серой, видавшей виды машине и смотрели друг на друга. Вид у него был загадочно-мечтательный, взгляд ласковый. Её кошачьи глаза блестели в свете придорожных фонарей, говорили о покорности, доверии и в то же время некоторой тревожности. Они молчали. Не тараторили, не обсуждали предстоящую завтра церемонию. Просто наслаждались возможностью побыть вдвоём, в стороне от забот и суеты. Они полнились чувствами, важностью друг для друга. Она смешно, по-детски, потёрла носик, и он не выдержал:
— Я люблю тебя.
Голос прошелестел от долгого молчания.
— Я так тебя люблю, — повторил ещё раз, потому что не всё чувство выплеснулось в первых трёх словах. — Графинечка, ты будешь со мной второй колонной, поддерживающей свод здания нашей семьи?
Сказал и тут же расплылся в улыбке, не удержал серьёзности. Она захихикала. Родилась первая семейная шутка. Тревожность улетучилась из её взгляда.
— Мне сейчас хочется быть котёночком. Пригреться у тебя на руках.
— Это же так просто.
Он вышел из машины в потоки воздуха, закрученные проезжающими машинами. Обошёл спереди на её сторону, открыл дверь, протянул руку:
— Иди ко мне.
Она выпорхнула легко, словно даже не котёнок, а птичка. Он подхватил её под колени в лёгких жемчужных бриджах и за спину в белой блузочке в чёрный крупный горошек, она тут же приникла к его горячему под летней рубашкой телу. Евгений зашёл машине наперёд и облокотился-сел на капот. Ему вспомнились бурные жаркие фантазии по поводу этой части машины, которые одолевали его год назад. И так они были в пику той нежности, которую он испытывал сейчас. «Хм… Котёнок… Интересно, сколько я смогу так продержать свою любимую кошечку?»
Мимо пролетали машины, оглушая. Встречный поток неравномерно высвечивал их. Он смотрел ей в лицо, борясь с желанием поцеловать. Она положила ладонь ему на щёку и ласково прошептала:
— Мой Женька…
Он больше догадался, чем услышал. Повернул голову и поцеловал её в ладошку. Она очертила пальцем его губы и слегка надавила на подбородок. На самом деле держать так Милу на руках было нетяжело, и он бы продержался долго, если бы перед «девяткой», пронзительно скрипнув тормозами, не выкатилась «Нива» цвета сосновых игл. Машина остановилась метрах в семи впереди. Водительская дверь распахнулась, пропуская мужчину с короткой стрижкой в коричневой обтягивающей футболке, и шумно захлопнулась. С заднего места на противоположной стороне выкарабкалась, откинув переднее сиденье, девчушка в голубых летних брюках и розовой футболке с крылышками вместо рукавов. Она даже не потрудилась закрыть за собой дверь. Пока они приближались, Палашов неохотно оттолкнулся от машины и поставил Милу на ноги. Она с неподдельным интересом вглядывалась в стремительно приближающуюся девочку.
— Привет, Палашов! — радостно поздоровалась Сашура, оттесняя его невесту, чтобы обхватить его ручонками.
Мила с весёлым изумлением вздёрнула брови, глядя на творящееся перед ней.
— Привет, Сашка! — не менее радостно ответил Палашов и прикрыл на секундочку ладонями её хрупкую спинку. — Мила, познакомься, это Александра, — добавил мужчина, разворачивая девочку спиной к себе и лицом к невесте.
Тут уж Сашура уставилась придирчивым взглядом на девушку.
— Значит, Мила — та счастливица, что выходит за тебя замуж?
— Да, Саша, это я. Здравствуй! — Мила протянула девочке руку.
Та её слегка пожала, не спуская внимательных глаз с невесты.
— Палашов, тебе не стыдно? Твоя невеста чуть-чуть постарше меня. Мила, ты совсем ещё девочка!
Мила рассмеялась, не переставая следить за Женей, как тот будет выкручиваться.
— Что же прикажешь мне делать, Сашура, если я без ума от этой малявки?
— Тебе серьёзно родители разрешили так рано выйти за него замуж? — удивлённо полушёпотом произнесла девочка.
— Не волнуйся, — успокоила Мила. — Мне уже исполнилось девятнадцать. Я не такая уж маленькая, чтобы обязательно получать согласие родителей. Но они согласны, даже не сомневайся.
— Я бы тоже согласилась выдать дочь за такого орла, — выдала Сашура, рассмешив жениха и невесту, а заодно терпеливо ожидавшего своей очереди Кирилла.
— Здорóво, орёл! — посмеиваясь, протянул руку Бургасов.
Палашов нежно оттеснил Сашуру в сторону Милы, а сам обнял Кирилла, улавливая немосковский его душок. Удивительно, каждый город по-своему пахнет, и люди этот запах способны переносить.
— Здорóво, сокол!
Они отступили друг от друга, и Кирилл протянул руку Миле.
— Здорóво, орлица! — сказала она вместо него, пожимая его руку.
— Ага. Пичужка, а не орлица, — улыбнулся Бургасов.
Палашов предложил больше не терять время и отправиться дальше в путь. Он тронулся первым и ехал не спеша, следя, чтобы тёмно-зелёная «Нива» не отставала. Важно было не потерять её в огромном городе. Сначала они, преодолев часть МКАД и шоссе Энтузиастов, ушли на более мелкие улицы и подъехали к дому на Благуше.
Припарковались неподалёку от трансформаторной. Евгений узнал походный чемоданчик Лашина, когда Кирилл вынул из багажника немногочисленные вещи Сашуры.
— Ну что, малявка из малявок, — шутливо обратился Евгений к маленькой гостье перед тем, как отправиться в подъезд дома, — доверяю тебе мою невесту. Очень надеюсь, что ты и Аллочка, это Милина сестрица, вернёте мне её завтра в целости и сохранности.
После напутствий Сашуре он притянул к себе Милу, прижал всем телом, вдохнул сладкий воздух возле её макушки, чуть отстранился, обратился к ней:
— Мне жаль, что не смогу помочь тебе сегодня с Ванечкой. Продержись, пожалуйста, одну ночку. Я попросил его сильно не капризничать, но…
— Женька, — перебила Мила, — не волнуйся. Отдыхай и ни о чём не думай. Я справлюсь. Нас будет полная квартира девчонок. Помогут.
Невеста приподнялась на цыпочки и запечатлела на щеке жениха лёгкий поцелуй.