— М-да… Вы хотите сказать мне этим рассказом, это у вас семейное — пятнадцатилетних девчонок в траву заваливать?
— По всему выходит, да. Я женился тогда на Клаве-то. Может, и Тимка на Олесе женится?
— Не знаю. От следствия он это дело хотел утаить. Но он оплошал: кувыркался с ней в сене при восьми свидетелях и ещё презервативы оставил в качестве доказательства. И пусть там было темно, и свидетели сами заняты были, но, думаю, ни один из них не засомневается в том, что между Тимофеем и Олесей происходило. Кстати, вашу историю мы, пожалуй, в протокол заносить не будем и в суде о ней промолчим, согласны? Не доставим им такого удовольствия!
Захар Платонович кивнул, тряхнув бородой, и спросил:
— Это что ж, все в нашем сарае были? А мы, выходит, и слыхом ничего не слыхивали?
— Выходит, так.
— Ну и Тимоха! — помотал головой Захар Платонович. — Так зачем же Ванька в сарай к нам залез?
— У вас есть какие-нибудь идеи на этот счёт? — поднял брови Евгений Фёдорович.
— Ума не приложу… Дайте-ка подумать… Что, из-за Олеськи, что ли?
— Это одна из версий. Только у Тимофея вашего эта версия не созрела, поэтому он пытался из парня выбить причину. И остальных дуралеев малолетних он к этому привлёк. Как вы думаете, кто из ребят там был?
— Наверняка не обошлось без Лёхи Рысева и Дениса Певунова.
— Точно так. А ещё Василий Леонов в этом участвовал.
— Как, и Васька?
— Да.
— Вот сюрприз для его батьки!
— Так что они вчетвером над Ванькой потрудились!
— Вот сучье отродье! Справились вчетвером с сопляком! Что ж Тимка один с ним не мог разобраться?
— Они могли и не справиться, но только он им сопротивления не оказывал!
— Как же так? А почему же?
— А вот так! Да кто ж его знает?
В комнату воротилась Клавдия Семёновна и заговорила первой:
— А, вы всё беседуете? Я уж и корову домой привела и покормила её яблоками, и подоила. Молочка хотите парного, Евгений Фёдорович?
— Нет. Благодарю покорно. Шустро вы. Мы не так уж много обговорить успели.
— И что? Все вопросы решили? — спросила женщина, усталою рукою снимая косынку и приглаживая волосы.
— Нет, не все. Не убивал Ваньку ваш Тимофей Захарыч.
— Как так?
— Рысев с ножом его обогнал. А Певунов толкнул на нож.
— Вот тебе на…
— Но, если бы Тимофей отпустил пацана с миром, а не затеял эту возню с пленом и пытками… Ну, сами понимаете. Если появятся какие-нибудь ещё вопросы, я знаю, где вас искать. Возьмите мой рабочий телефон на всякий случай. — Следователь вынул из кармашка папки визитку и положил на стол. — Позвольте, я у вас тут ещё бумагу маленько помараю, а вы пока ужинайте. Не обращайте на меня внимания. Я после вашего молочка совсем не голоден.
Евгений Фёдорович достал снежно-белую бумагу, разместился с ней на дальнем краешке, чтобы не мешать хозяйке накрывать на стол, и начал быстро писать. В начале он задал им ещё несколько вопросов о возрасте и месте рождения, паспортных данных. А потом молча писал. В общем-то, протокол получился не слишком длинным и содержательным. Все интересные истории, кроме личных качеств убийцы и того, что всё-таки нашлась женщина, которая его в самом начале взрослой и независимой жизни обидела, он опустил.
У Глуховых на ужин не было никаких кулинарных изысков: была сухая круглая картошка, приправленная сливочным маслом и укропом; был салат из крупно порезанных помидоров и огурцов с репчатым луком и подсолнечным маслом; мясное вовсе отсутствовало; после картошки с салатом пили простоквашу с плюшками, выпеченными самой хозяйкой в русской печке.
— У меня теперь дачники не будут брать ни молока, ни яиц, — пожаловалась хозяйка.
— Не переживайте, у нас народ такой: ему всё — хрен по деревне. Так что будут брать, как миленькие! — утешил следователь.
— Ваши слова да Богу в уши! — сказала на это Клавдия Семёновна.
— Если Тимофей женится на Олесе Елоховой, то ему совсем мало дадут. Правда, только если удастся доказать, что убийство — случайность, по неосторожности. Как полностью зовут Дусю, соседку Себровых?
— Рысакова Евдокия Вениаминовна, — отозвалась женщина. — Муж у неё помер, сын в Москве живёт и работает, Валеркой звать, не чета нашему Тиме, вроде всё у него хорошо, а семьи нет, спивается мужик.
Евгений Фёдорович понимающе закачал головой:
— У меня порой такое ощущение, что во всей области только наш следственный отдел не спивается. Я молчу про обычных рабочих мужиков. Их косит водка и смерть. Пять из шести спиваются. Оперативники спиваются, автоинспекция спивается, прокуратура спивается, медики и учителя спиваются, спецслужбы и военные спиваются. Если не на службе, когда выходят на пенсию, спиваются. Молодёжь спивается с младых ногтей. Только что младенцы не спиваются, хотя и такие случаи были. Зато их мамаши и папаши запросто спиваются. Я не говорю про всех без исключения. Но посмотрите, сколько убожества вокруг!
— Да вот я люблю выпить, и самогон гоню для себя, но не спиваюсь, — заговорил о себе Захар Платонович. — Попробовал бы я спиться при такой-то жене. Да и Тимофей алкоголем начал увлекаться через эту бабу его, как бишь её звали? Светка?
— Светка. Светка.
— Много преступлений через алкоголь и совершается. — Продолжил свою мысль следователь. — Некоторые просто с катушек съезжают. Пьяный часто либо сам совершает преступление, либо жертвой преступника становится. Наш мужик такой: брошено в него семя саморазрушения, которое прорастает, за редким исключением, до размеров баобаба. Не хочется ему ежедневно выпалывать сорняки, и он запускает их до размеров катастрофы.
— А следователи спиваются? — поинтересовалась Клавдия Семёновна.
— Всё бывает. — И, немного помолчав: — Почему у нас вызывает усмешку желание ратовать за своё здоровье и качество жизни?
Когда Палашов откланялся у Глуховых, он решил нанести визит Евдокии Вениаминовне. Такие деревенские женщины много интересного могут рассказать. Любопытство и встревание в чужие дела — это неотъемлемая часть их натуры. Не имея ничего за душой, они стараются заполнить пустоту чужими делами, проблемами, жизнями. Но такой человек, который в ином, может быть, и вызовет раздраженье, незаменимый помощник для того, кто пытается разобраться в сложных перипетиях чужой жизни. Одним словом — находка для следователя. Только разговор с такой находкой очень напряжённый. Приходится следить за каждым словом, чтобы после эта сорока не разнесла что-нибудь очень важное по деревне на своём хвосте.
Войдя за покосившуюся калитку, следователь увидал нового четвероного знакомого. Дымок выскочил из-за дома и сразу же узнал Палашова, узнал и признал за своего, осев и завиляв.
— А, хвостатый! — мужчина наклонился и потрепал подбежавшего пса за ухом. — Спасибо тебе, дружище, ты меня нынче очень выручил. Это твой дом, приятель?
Дымок побежал в сторону входной двери, словно провожая гостя к себе домой. День клонился к концу. Смеркалось. Из-за этого пёс стал глубокого серого цвета. Он поскрёб лапой дверь и шмыгнул в дом через образовавшуюся щель. Палашов последовал за собакой и подошёл близко к двери. До него донёсся скрипучий голос хозяйки:
— Вернулся, проходимец! Жрать, небось, хочешь?
Мужчина решил стуком известить о приходе. Заслышав шум, пёс гавкнул пару раз для порядка, отрабатывая кормёжку.
— Кого несёт на ночь глядя? — скрипел приближающийся голос.
Палашов не растерялся и представился её же словами, запавшими ему глубоко в душу:
— Это хмырь, который ошивается по деревне, высоченный, вихрастый, в джинсах.
Показалось круглое лицо Евдокии, выглянувшее из-за двери. Вот кого в Спиридоновке природа не наделила красотой!
— А, это вы!
Женщина как будто была удивлена, но не слишком. Вероятно, она поразилась его словам, а не тому, что он зашёл к ней.
— Простите, что так поздно. Работы много. Следователь Палашов. Вы, кажется, были понятой вчера утром на оперативно-следственных мероприятиях? Хочу порасспросить вас о некоторых здешних жителях. Разрешите войти?
— Проходите, проходите! — распахнула она дверь и уступила дорогу входящему.
Палашов прошёл в дом и, окинув взглядом не очень опрятные сенцы и комнату, совсем даже не удивился обстановке. Почему-то он предчувствовал подобную картину. В спину ему выговаривала следующая за ним хозяйка:
— Только я что? Я здесь ни при чём!
— Да вы не переживайте, вас никто ни в чём не подозревает! И тем более не обвиняет.
Следователь присел на стул за квадратным столом, накрытым старой жёлтой клеёнкой в подсолнухах, где потёртой, где насквозь прорезанной ножом. Папку он не стал класть, заметив крошки и жирные пятна.
— Послушайте, Евдокия Вениаминовна, вы ведь не отказываетесь от соседства с Себровыми?
— Нет, конечно. Бедняга Ванька… А Маша… Что они там с Тимофеем?
Хозяйка тяжело вздохнула и разместилась напротив за столом.
— Вот и расскажите мне о них.
— Да что рассказывать? Одни они на целом свете. Ванька меня называл «тёть Дусь». Мой-то охламон, сынок мой, в смысле, не часто заявляется, вот парнишка и помогал мне нет да нет. Покосит, дощечку какую прибьёт, хлебушка купит. Всё за «спасибо». Клубничкой я его подкармливала. Да так, всякой всячиной с огорода мы с Манькой обменивались. Ах… Водички принесёт с родника. Себе ходку, мне ходку. Мы никогда ничего не делили. А чего делить-то обоюдным сиротам? Машка — неконфликтная баба. А я к ней и не цепляюсь, что твой репей. Зачем отношения-то портить? Ванечка тот вообще сама вежливость, спокойствие и доброта. Молчун такой. Ну, никогда слова грубого не скажет. В дом кого ни попадя не тащит. Один Пашка Круглов к нему приходил, да и то не в дом, а всё больше в сад и домик садовый, в котором Ванька летом спал. Девчонки у него не было. Правда, видела я его пару раз с Милкой. Да они, похоже, просто друзья были, без всякого забвения. Да и видались не часто. У Круглова, у того — мотоцикл. Так они катались на нём порой. Пашка, тот и с Рысевым разъезжал. У того отцов мотоцикл. Да про него, про Лёху-то, поговаривали, будто он за деревню выедет, остановится, бак откроет и нюхает сидит бензин, наслаждается. А то и клей в пакетике нюхает. Я у Ваньки раз спросила, он говорит: «Правда это, тёть Дусь. Но я этим не увлекаюсь. Мы с Пашкой сколько раз его вразумить пытались! Не слушает, дурачок!» Чего с него возьмёшь, с Лёшки-то? Мать — алкашка, отец терпит её ради сына. Но тоже нетвёрдый мужик. Не может сына держать. Девки шалависты пошли. Шарятся с этими по кустам, с одним, с другим, с третьим по очереди. Тьфу! Но Ванька с ними ни-ни. Может, застенчивый, а, может, высоко себя ценил. — Она пожала плечами.