А дальше пошла круговерть: утренняя головная боль, работа как отвлечение от действительности, пьянка в той же роли, что и работа, беспорядочные знакомства, склоки, поножовщина и… — смотри сначала. Падение в неопределённую бездну по спирали.
Однажды, спустя время, Валерка видел Олю. Совершенно случайно, мельком. Нутро перевернулось. Она показалась ему вполне спокойной и даже счастливой, хотя шла одна. Ему не хватило духа её окликнуть. Таким, каким он стал, он не нужен был сам себе, а тем более ей.
Началась сумятица, безработица, выкачка денег из матери (вдвойне возросла необходимость попоек). Похороны отца прошли как в дурном похмельном сне. Умер рано — сердце оказалось слабым, — так и не наладив отношений с сыном. Валерка желал ему смерти, но, когда желание исполнилось, ничего не почувствовал.
В общем, Валерий Петрович, как любопышка-апельсин выскользнув из-под пятки судьбы, очутился в болоте, из которого его бы усиленно и тщетно тянул за руку Палашов, будь они знакомы, и совершенно точно выбил бы своею смертью Себров, будь они друзьями и родись Рысаков позже. А так — в очень редкие набеги на Спиридоновку Валерий Петрович выпивал вместе с Глуховым, который и не думал его ниоткуда вызволять, считая это бесполезным.
Когда Валерке было двадцать восемь и Евдокия Вениаминовна не сбежала ещё от него в деревню, по радио на кухне они услышали песню:
Не верь мне, мой мышонок!
С неба не снять луну!
Тебя, как всех девчонок,
Я обману!15
Евдокия Вениаминовна взглянула на сына и подумала, ей показалось, в глазах его сверкнули слёзы. Но слёзы были взаправдашние.
— До сих пор помнишь её? — удивилась она.
— Да нет, мам. Почти и не помню уже. Так… Всколыхнуло что-то…
Но её, старую битую бабу, на мякине не проведёшь! Она-то чует материнским сердцем: душа у сына насквозь больная.
Следующие действия происходили в несколько мгновений. Евгений машинально взял цветок в зубы, чтобы освободить руку. Он толкнул дверь и поспешно шагнул в дом, не глядя вниз. Тут он наткнулся коленом на что-то мягкое, но упругое. От неожиданности он выпустил папку из рук, и она шлёпнулась о пол. Глаза его инстинктивно опустились, и он увидел перед собой согнутую спину девушки в чёрном сарафане и светлые волосы, наспех забранные в хвост. Он переступил папку, развернулся и встал на одно колено, продолжая держать цветок в зубах.
Мила мыла полы и поставила ведро возле входа. Когда мужчина входил, она как раз нагнулась, чтобы промыть половую тряпку, и получила по мягкому месту. Поднимаясь, она только успела одёрнуть подол сарафана, который подоткнула за пояс, чтобы не мешал её работе. Следователю повезло: папка упала рядом с ведром с грязной водой, а не в него. Когда она поднялась, бросив тряпку в воду, распаренная, в мелких завитушках волос вокруг лица и со слезами в глазах, она увидела Палашова стоящим на одном колене перед ней с розовой астрой в зубах. Эдакая махина в мужском обличье покорно опустилась перед ней. Он смотрел ей в лицо собачьим верным взглядом. Мила помедлила, заворожённая. Потом она медленно нагнулась и перехватила цветок зубами, пахнув жаром лица неподалёку от его левой щеки.
— Извини! — произнёс Евгений Фёдорович освободившимся ртом. — Не ожидал встретить тебя на пороге. Что это ты вздумала мыть пол на ночь глядя?
Мила наклонилась и передала цветок обратно ему в зубы.
— Мы же завтра уезжаем. А я и мама всегда прибираемся перед отъездом, чтобы вернуться в чистый дом. Я воду в душе погрела, можете вымыться, если желаете. Спасибо за цветок. Кого это вы ощипали?
— Так и думал, что ты не большая любительница цветов, — вздохнул Палашов, когда перехватил цветок рукой, поднял папку и встал в полный рост.
Мила снова взялась за тряпку.
— Да что вы обо мне знаете?
Отжала её и принялась за пол с того места, на котором остановилась. Палашов бросил папку и астру на стол, подошёл к девушке и наступил на тряпку. Она дёрнула за неё пару раз, но уже не могла продолжать своё занятие. Мила подняла голову и посмотрела на него серьёзным и даже немного сердитым взглядом.
— Хороша, когда сердишься. Я хочу выстирать рубашку. Как думаешь, до утра высохнет?
— Я печку подтопила, раскину сушилку в вашей комнате возле печки, высохнет. Таз и порошок в душе. Только когда вымоетесь, вам придётся пару раз сходить с вёдрами за водой, чтобы пополнить душ.
— Без вопросов, — согласился следователь и сошёл с тряпки.
Он заглянул в комнату за полотенцем и бросить снятый джемпер. Потом, осторожно обогнув согнутую пополам Милу и стараясь не смотреть на возвышающийся зад, вышел из дома и отправился в душ. Скрывшись с её глаз, он сглотнул и вдохнул свежего воздуха. «Что она со мной делает, эта девчонка?»
Душ находился в саду за домом и представлял собой небольшую постройку из досок, на крыше которой находилась бочка с водой, внутри бочки, очевидно, был спрятан электрический водонагреватель. Подобную конструкцию он уже видел у Себровых, только там помещение было гораздо больше. У Милы же в душе сначала расположился небольшой предбанничек.
Палашов нашёл выключатель и зажёг свет, разулся, вступил на дощатый пол, прикрыл за собой дверь. Под скамеечкой стоял таз, наверху на полке — порошок. Мужчина расстегнул несколько верхних пуговиц и снял рубашку через голову, потом присел на скамеечку и стянул с ног носки. Во второй части, отделённой перегородкой, он набрал под душем немного воды, перешёл в первую часть, насыпал порошок и замочил рубашку. Пока рубашка отмокала, он разделся до трусов.
Душ служил не только для чистоты, но и для закалки, потому что августовским вечером в щели заползала прохлада и будоражила кровь до дрожи. Палашов присел перед тазом. Начал рубашку жмыхать и тереть, как заправская прачка былых времён. Только стало его донимать чувство, будто за ним кто-то следит, подглядывает, что ли. Он осмотрелся, словно невзначай, не переставая плескаться в тазу. Нет, ничего, никого не видно в щелях между досок. Разделался с рубашкой, снял трусы, расправился и с ними, потом с носками, сложил всё это в таз только уже без воды. «Пойду на колонку за водой, там и прополощу», — подумал он и приступил к мытью. Встал, нагнувшись, с головой под душ, покрутил вентиль на трубе, которая заканчивалась распыляющей насадкой. Вода полилась тёплая, почти горячая. Перекрыл воду, изучил содержимое полки. Взял немного Милиного шампуня, намылил с наслаждением волосы, потом смыл. По его поджарому сильному телу бежали струи пенной воды, вытягивая вниз волоски. Потом он взял одну из мочалок, голубую, а имелась ещё розовая, натёр хорошенько дорогим душистым мылом с запахом лаванды и мяты. Несмотря на холод, вода приятно освежала.
Чувство, что за ним наблюдают, его не отпускало. Из-за разницы температур на улице и в душе вода парила и явно препятствовала бы предполагаемому соглядатаю. Мужчина быстро намылился, выключив воду и опять включив, чтобы смыть пену. «Теперь я буду пахнуть её ароматами», — подумал он, улыбаясь, ведь это его забавляло. Он остановил воду, потянулся рукой за полотенцем, выходя из кабины, и невзначай взглянул на стену из досок. И вдруг он заметил, что в одной из щелей блеснули два глаза, отражая свет. Блеснули и сразу погасли, исчезнув, видно, их владелец понял, что замечен, пойман с поличным. Волнение нахлынуло на Евгения, накрыло его жёсткой волной. «Это Мила, больше некому. Зачем ей? Интерес художника? Женское любопытство?»
Мужчина быстро растёрся полотенцем. Не имей он к тому времени достаточного опыта плотской любви, весь раскраснелся бы от макушки до пят, или его захлестнуло бы праведное негодование за грубое, да ещё и скрытное, вторжение в его интимную жизнь. Но он просто разволновался, как барышня перед алтарём. И чисто машинально, профессионально, он представил себе картину того, что видно с места, откуда смотрели два любопытных глаза. «Вот чертовка! Что она хотела увидеть? Что она ожидала увидеть? Холод и волнение подстегнули друг друга, вынудив тело трястись до барабанной зубной дроби. Джинсы не спешили натягиваться на влажные ноги, но совладав с ними, Евгений обулся и поспешно зашёл в дом.
Мила стояла в террасе, опираясь о спинку пустого, наполовину спрятанного под столом стула. Он остановился напротив неё, полуобнажённый, взъерошенный, подрагивающий. Серьёзно, но без упрёка, спросил:
— Ты довольна? Всё увидела, чего хотела?
Мила густо покраснела и опустила глаза, как маленький пристыженный ребёнок. Её постоянная бледность отступила под натиском сильных чувств.
— Нет, ты скажи, это ради художественного интереса? — бойко продолжал он допытываться. — Ради искусства я готов! Давай, не стесняйся, скажи, чего показать!
Мила нашла в себе наглость поднять на него глаза. Вот он, ощерившийся волк! Думает, не видно его клыков?
— Может быть, это тебя интересует? — Он вставил большие пальцы за пояс джинсов и потянул их вниз, насколько позволяли застёжки. — Нельзя просто сказать: «Женя, покажи своё тело, я интересуюсь, как художник»? Показать? Я готов! У меня нет комплексов, когда требуют ради искусства! Или это совсем другой интерес? Не художественный?
Мила вздохнула и тихо остудила его пыл:
— Нет. Не надо ничего больше показывать. Я уже всё видела, что хотела. Да и сейчас многое видно. Не думала, что вы меня заметите! Могли бы сделать вид, что ничего не видели!
Палашов выдернул большие пальцы из штанов и приблизился к девушке, но она тут же развернулась и ринулась к лестнице на второй этаж.
— Мне некогда. Я возьму вещи и тоже пойду в душ, — буднично заговорила она, будто ничего не произошло. — Меня, знаете ли, тоже не каждый день пинают под зад.
— Мне, значит, тоже можно прийти позабавиться возле душа? Сделаешь вид, что не замечаешь? Что касается пинков, это совершенно случайно. И, кстати, можешь пнуть меня в любую секунду в отместку.