— Да. У нас здесь только начальная.
— Вы очень любезны. Большое спасибо! — завершил мужчина вежливой нотой визит.
— Всегда — пожалуйста. Очень приятно познакомиться.
— Взаимно. Всего доброго.
Палашов быстро спустился по ступенькам с деревянного крыльца серого кирпичного одноэтажного с высокой двускатной крышей дома. При взгляде на Милу, стоящую возле машины, изнутри его кольнуло будто заблудившейся в организме иголкой. Он почувствовал лёгкое волнение. Подойдя ближе, он услышал от неё:
— Мне стало как-то не по себе одной в машине, и я решила подышать воздухом.
Он понимающе кивнул и сказал:
— Теперь прыгай назад. Мы двигаемся дальше.
Она покорно забралась в машину на переднее место для пассажира. Машина затарахтела и отправилась в путь.
Проехав вниз по плотине мимо пруда, они столкнулись с олицетворением несовершенства российской жизни — дорога, некогда заасфальтированная, была выдолблена так, что ямы невозможно было объехать. Водителя и пассажирку кидало и трясло, несмотря на очень низкую скорость. Палашов стиснул зубы, чтобы не ругаться на чём свет стоит. Он прикладывал всё водительское мастерство, но машина то и дело ныряла в ямы. И если Мила ещё могла любоваться окружающими лесами и полями, канавками и прудами, то водитель начисто был лишён такой возможности. Стало лучше, когда приблизились к посёлку городского типа Дьяконово.
— Мила, здесь мне нужно в школу заехать. Может, минут двадцать подождать придётся.
— Хорошо. Конечно.
Медленно и извилисто одолели часть посёлка, в которую входили брошенные здания бывшего спиртзавода, магазин, запертый клуб, двухэтажные панельные дома, пока не подъехали по улице Барская Слобода к непривлекательной, панельной, обшарпанной, но довольно просторной школе с большими окнами. Палашов снова оставил девушку в машине, а сам отправился в неопределённого цвета здание, которое, возможно, было когда-то белым. Ему посчастливилось застать директора школы Крутилину Елену Петровну. Пришлось здорово огорчить эту милую женщину такой печальной новостью об одном из лучших учеников. Да и самому снова огорчиться, глядя на неё. Сразу стало понятно, что характеристика Вани будет положительной, но официальная бумага должна была лечь к нему на стол, поэтому он оставил на неё официальный запрос.
В машину Палашов сел хмурым и неразговорчивым. А присутствие в ней Милы только усугубляло его мрачное настроение. Девушка, взглянув на него, тоже заметно сникла. Они выехали на дорогу. Дальше покатились только пыль столбом, словно попали в другой мир. Добрались до следующего ПГТ Мордвес и после него снова окунулись в дорожный ад. Немалыми усилиями и по плохому съезду они, наконец, выбрались на Воронежское шоссе. За время этой части пути Мила, качаясь и подпрыгивая, замечала и впитывала малюток-птиц, разношёрстных собак, пёстрых коров, белые кучевые облачка, бредущих вдоль дороги просто одетых людей. Они преодолели один железнодорожный переезд перед вторым посёлком, но по счастью не было поездов, и они не задержались. Домишки были самое большое в два этажа.
Выруливая на шоссе, Палашов вклинился в поток перед синей иномаркой. Недовольный водитель, пользуясь преимуществом техники, обогнал «девятку» и резко затормозил перед ней. Тормоза отчаянно взвизгнули, пассажиров резко бросило вперёд и шлёпнуло об сиденья. Посмотрев на Милу, одёргивающую подол платья, водитель, ухмыляясь, проговорил вслед удаляющейся иномарке:
— Ну и что ты выёживаешься, крендель? Сел на иномарку и теперь думаешь, что тебе всё можно? — И тут же обратился к девушке: — Ты в порядке?
Мила кивнула, хотя грудь её сильно вздымалась от волнения.
— Извини. Не думал, что он так болезненно отреагирует. Видишь ли, у нас иной водитель пересядет на иномарку и мнит себя пупом земли, истиной последней инстанции. А коли разобраться — сам недавно с телеги слез.
— Что мы ему сделали?
— Да… подставились слегка. Ему из-за нас, видите ли, притормозить пришлось.
В будний день движение на трассе было не слишком оживлённым. Ползли потихоньку длинномеры, да сновали, время от времени, легковушки.
Дальше ехали спокойнее, если не считать одно «но». Милино красивое платье, хотя теперь она сидела почти без движения, почему-то становилось всё короче и короче, обнажая левое бедро. Его глаза смотрели на дорогу, но их то и дело притягивало в место, сулившее погибель. Не выдержал и грубо одёрнул правой рукой подол. Мила округлила не него глаза. Он промолчал. Но маховик бурных фантазий был раскручен. Перед его мысленным взором он пронзал её на капоте машины, шалил с ней на опущенных сиденьях автомобиля и пригвождал девчонку всем телом к пыльной двери. Подол продолжал усложнять жизнь и хулигански задираться. Долго так продолжаться не могло! Он остановил «девятку» на обочине дороги и, тупо глядя перед собой, заговорил хриплым голосом:
— Это просто невыносимо! Мила Олеговна, мне очень трудно с вами работать и оказывать вам дружескую услугу. Вы вырядились так, словно хотите соблазнить всех мужчин мира. Я думал, я с этим справлюсь, но — нет, не выходит! Я только и думаю о том, чтобы отыметь вас на капоте машины. Извините за подробности! Грубо, но честно… Так недолго и до аварии! Вместо дороги я вижу вот тут, — он ткнул себя указательным пальцем в висок, — эротический фильм с вами в главной роли. Прервите, пожалуйста, этот невыносимый сеанс!
Он перевёл тяжёлый взгляд на девушку. Она смотрела вперёд, а не на него, но под его взглядом бледные щёки мгновенно залились краской. Уже безо всякого пафоса он попросил:
— Если у тебя есть брюки, переоденься, пожалуйста. Меня, правда, очень отвлекают твои бёдра.
Она молча отстегнулась и вышла из машины. Он последовал её примеру, и они встретились возле багажника. Он открыл его, и их руки столкнулись возле сумки. Его словно током ударило. Мила тоже отдёрнула руку.
— Да что же это такое! — проворчал он. — Просто пытка какая-то!
Он отпрянул и пошёл открывать двери машины с правого бока, чтобы они послужили ей ширмой с двух сторон. Сам он вернулся к своему месту и повернулся спиной. Он курил, наблюдая, как его объезжают попутные водители, и не оборачивался до тех пор, пока не услышал, как она захлопывает двери. И хотя он по-прежнему испытывал влечение, видеть её в мятых брюках и блузке рубашечного покроя было легче, чем в коротеньком платьице. «Чертовка, ты не понимаешь, что ли, что творишь с мужчиной?» — спросил он взглядом. Она смотрела невинно, будто не понимает. Похоже, грубые страсти человеческие не слишком ей знакомы. Видно, он переоценил свои возможности, позволяя ей сесть в машину в подобном виде. Он не думал, что так запросто снова превратится в озабоченного юнца.
— А так всё хорошо начиналось, — вдруг заговорила она, когда машина тронулась, — со слов о морали, о честности.
— Что ты хочешь этим сказать? Всё остаётся в силе: и мораль, и честность. — Он быстро глянул на неё. — Я своё обещание выполняю. И все мои чувства, и мысли, по-моему, налицо. Пойми, я же живой человек! Кого винить в том, что ты заводишь меня с пол-оборота? Я ведь не мальчишка, не маньяк и даже не поклонник женских ног или груди. Но я никак, несмотря на всё самообладание, никак не могу заставить себя быть бесполым, разумным существом. Тебе не понять… Я уже к Ваньке отношусь, как к родственнику. Я переступил черту, отделяющую работу от личной жизни. Посмотри на меня. Я тебе открыто обо всём этом говорю. Ну, не могу я тебе Ваньку вернуть. Это билет в один конец. Единственный способ не тревожить тебя моими чувствами — это никогда больше не встречаться. Хочешь, я передам это дело? Тем более, оно раскрыто, не над чем работать. Одна писанина, да и только. Работа для секретаря. Женская работёнка. Давай покончим с этим раз и навсегда. Я передаю это дело Кириллу Бургасову, он добросовестно его доведёт, а сам исчезну из твоей жизни навсегда, вместе со всеми сильными сомнительными чувствами. Идёт? Я готов отрубить по живому, искоренить в зародыше, если ты этого хочешь. Так будет лучше. Избавь меня только от необходимости прикидываться, что ты меня не волнуешь.
Мила смотрела на Палашова, в глазах стояли слёзы. Ведь она всё уже решила для себя. Ей нужно было немного времени, чтобы озвучить.
— Не передавайте дело, пожалуйста.
Голос её срывался на плач.
— Ты меня скоро утопишь в слезах. Будешь мучить и дальше?
— Да. Буду мучить вас. Хочу вас мучить, — сказала она зло, стараясь злостью перебороть слёзы и стыд.
Он вздохнул. Почему-то он знал, что так просто она его не отпустит.
— Вас притянуло друг к другу, говоришь ты. Посмотри, как притягивает меня и тебя!
— Это нехорошо. Это противоестественно. Разве это нормально, если я… с вами… После того, как я была с Ванечкой? Ведь это было два дня назад только.
— Это не здо́рово, с одной стороны… Даже со многих сторон. Но, что это — противоестественно — здесь я не соглашусь. Чересчур естественно. Я думаю, у вас с Ванькой — это гормональный всплеск. Не приходило в голову? Вы молоды, а в таком возрасте часто возникают чувства, которые по неопытности принимают за любовь.
— У нас были хорошие отношения.
— Ну и что? Вероятно, вы дружили. Почему бы двум необычным интересным молодым людям не подружиться?
— Хорошо. А у вас не может быть гормонального всплеска?
Палашов с неуловимой улыбкой посмотрел на неё и снова перевёл взгляд на дорогу.
— Да уж. Я бы назвал свои ощущения гормональной бурей. Но, прости за подробности, меня выдернули сюда из постели с женщиной. Как ты понимаешь, мы с ней не в бирюльки играли. Я могу назвать себя вполне удовлетворённым с точки зрения физиологии человеком. Но…
— Пожалуйста… Я очень хорошо к вам отношусь, но я не могу больше этого слушать. Мне стыдно и больно.
И она всерьёз закрыла уши руками. Она была явно не готова разбираться в заставших врасплох, бередящих открытую ещё рану чувствах и отношениях. Мужчина надолго замолчал.
«Может, музыку?» — подумал Палашов, спустя пятнадцать минут.