щимся. Он повёл её к дивану, сел и притянул её к себе на руки, положил боком, как младенца, и баюкал, шептал:
— Ты мой птенчик. Не печалься. Ничего плохого с тобой не случилось. Мы сильнее обстоятельств. Между нами — любовь, а это главное. Светлячок мой. Галчонок.
Её голова покоилась у него на груди, ухо слышало стук сердца, глаза находили светлый успокаивающий взгляд, и она начинала ему верить, она этого хотела.
Сдавая сессию, Галка почти не видела Олега. Она постаралась забыть, что между ними произошло, и полностью сосредоточиться на подготовке. Они встретились пару раз, чтобы просто подержаться за руки. Галка робко позвонила ему по телефону, когда выкроила свободные минутки, и позвала. Договор был, что она позвонит, когда вернётся с каникул. Она уехала, не предупредив, не попрощавшись.
Лето было омрачено. В этот раз Галка была плохой помощницей. Девушка поняла, что беременна, она была слаба, и её тошнило. Ей хотелось скрыть это от матери, дабы отсрочить позор, но та была слишком внимательна к дочери. Она не ругала, не жалела, спросила только, кто он и собирается ли жениться.
— Я не знаю. Я не хочу связывать его.
— Он сам себя связал, когда девку испортил, — возмущённо возразила мать.
— Надо рожать, сестрёнка, — только и сказала Соня, которая осенью собиралась замуж за своего офицера.
— Ну и дела, — удивился Никита. — От кого, от кого, а от тебя, Галка, я такого не ожидал. Может, поговорить с этим твоим Олегом?
Никита угрожающе постучал кулаком в ладонь.
— Нет, нет, нет, — испуганно пролепетала Галка. — Если уж так, — Галка повторила жест брата, — то нас обоих. Меня, чтоб вы знали, никто не заставлял. Да.
— Э-э-э… Вы уже оба взрослые… Я и говорю — рожай! — настаивала Соня.
— Раз так случилось, пусть женится, — добавил Никита.
Серафима Ильинична молчала, сидя за столом, и наблюдала за детьми.
— Я не хочу принуждать его. Зачем это?
— А как же ты хочешь, голубушка?
— Ладно. Посмотрим.
Семья, конечно, продолжала настаивать до самого Галкиного отъезда, а особенно прямо перед ним.
Галка вернулась в Москву с тяжёлым сердцем, полным сомнений. Живот пока не был заметен, хотя гардероб пришлось пересмотреть и обзавестись одёжками посвободнее. Она решила учиться дальше, пока позволяло положение, а там будет видно. Олегу она не могла позвонить, не было сил. А он не успевал или не хотел с ней встретиться. Ну и ладно! Галка всё пустила на самотёк. Может, он обиделся, что она не простилась с ним?
Алька ругает Галку почём зря. Подруга каждый день уговаривает её позвонить Олегу, но та упёрлась, как глупая овца. Вот и сегодня набросилась на неё, пытаясь вырвать номер телефона и пойти звонить самой. Но Галка уже не помнит, куда его запихнула, этот спасительный клочок бумаги. После лёгкой потасовки они обе плачут, обнявшись. Алька уже не ругается, а собирается уходить. Через полчаса она ушла, оставив несносную Галку страдать в одиночестве. Но не прошло и десяти минут, как возвратилась вновь.
— Слушай, там твой стоит с порезанной щекой, — Алька шепчет с порога страшным заговорщицким шёпотом. — На нём лица нет. Того гляди заплачет. Иди давай к нему.
У Галки сердце умылось кровью и болезненно заныло. Откладывать больше нельзя. Тем более он сам пришёл.
— Что с щекой?
Аля махнула рукой, мол, пустяки.
— Поди к нему, скажи, я сейчас оденусь и приду. Ой, батюшки-батюшки!
Галка захлебнулась радостью, хотя ещё неизвестно было, имеет ли это чувство под собой почву. Она как полоумная бросилась перерывать вещи в поисках, что надеть.
— Он и не взглянет на твою одежду.
— Наоборот, он будет меня разглядывать. Иди уже! Пожалуйста! А то вдруг уйдёт?
Аля нервно засмеялась и уверила, что теперь не уйдёт.
— Тебе поддержка нужна?
— Нет, Аленька, я так соскучилась! Я хочу остаться с ним вдвоём. Спасибо тебе.
— Тогда я — к нему, и сразу домой. Всё, не тяни.
Аля погладила Галку по спине и скрылась за дверью.
Галке хотелось нестись на всех парах, но она медленно и нетвёрдо плелась по коридору, лестнице, пока вдруг не вышла на улицу. Она вздрогнула. Его глаза были прямо нацелены на неё. Как видно, он не сводил их с двери. Они были непривычно тусклыми, подёрнутыми не космическою туманностью, а туманной грустью.
Она подошла к нему поближе, замечая, как ослепляющие лучики начинают разрывать туман в клочки.
— Что же ты, Галочка, так волновалась о моём теле, а вот о душе не побеспокоилась?
— Неправда, — жалостно выдавила она.
— Позволишь поцеловать тебя? — осторожно спросил он.
Она хотела бы броситься ему на шею, на грудь, но только едва заметно кивнула. Тогда он неуверенно приблизился и ласково скользнул тёплыми губами по её щеке. Потом крепко сжал её руку, словно боялся, будто она ускользнёт, исчезнет, сбежит.
— Я тосковал о тебе.
Галка всхлипнула в ответ. Тогда он с жаром обнял её, сдавил руками, до боли вжал в себя.
— Что же ты с нами делаешь? — горько шепнул он. — Ладно. — Он оторвался от неё. — Поищем, где посидеть. Нам надо поговорить.
Они нашли небольшое кафе и заняли дальний столик в углу зала, желая скрыться от всех глаз мира. Их всё же высмотрела зоркая молодая официантка.
— Вино? — спросил, пристально глядя на Галку, Олег.
— Нет.
— Кофе?
— Нет-нет.
— Дайте нам два ягодных морса, — он на секунду почтил взглядом официантку, — и полчаса покоя.
Галка сидела, как на иголках.
— Что? — Олег дождался ухода девушки.
Галка отрицательно покачала головой.
— Я всё проклял, мучаясь неизвестностью. Я всё испортил, да?
— Мы всё испортили.
Она купалась в лучах его ненасытного, возродившегося из туманной грусти взгляда.
— Слушай… ты случайно не…
— Да, Олег. Я беременна.
Наконец-то она ему это сказала. Господи, как же хорошо! Но её пальцы всё же побелели, сжимая край стола. Услышав новость, он глупо ухмыльнулся.
— Я тебя ни о чём не прошу. Делай, что угодно, я всё равно рожу этого ребёнка.
— Уже без вариантов, — пожал он плечами.
— Только вот не знаю, как мне дальше быть. Надо же учёбу закончить.
— У тебя будет много дел, потому что надо доучиться, родить и безо всяких разговоров и раздумий выйти за меня замуж. Что ты на меня так смотришь? Уже стала бы замужней женщиной, если бы не пряталась от меня.
— А как же твои родители? — изумлённая Галка всё ещё держалась за стол.
Наклонившись вперёд и отрывая от стола палец за пальцем, пока не освободил руку, чтобы тут же захватить, Олег не сводил с неё смеющихся глаз.
— Они в курсе. Они это переживут. Единственное, они не знают о внуке, потому что я сам ещё не был уверен. Так что, душа моя, судьба твоя решена в мою пользу.
Галка открыла рот. Как всё просто разрешилось!
— Я могу подумать?
— Ни в коем случае. Я уже подумал за двоих. Я тебя теперь в туалет одну не отпущу, не то что подумать.
— Тогда пойдём.
— Далеко?
— В туалет, — засмеялась она.
Но тут подошла официантка с двумя бокалами на подносе.
— Давай чуточку позже, — обратился Олег к Галке. — Принесите нам, пожалуйста, счёт, — это уже официантке. — Решено, мы у вас тут свадьбу сыграем.
— Ждём с удовольствием, — улыбнулась та.
Галку приняли в семью, забрали из общежития, предоставили хорошего акушера-гинеколога. Она телеграфировала матери. Вскоре она стала Кирюшиной, очаровательной пузатой молодой женой. Но самое главное — Олег, как и обещал, был постоянно рядом, окружил её теплом и заботой. Галка училась до последнего и смогла сдать экзамены экстерном. Оставался диплом.
Двенадцатого марта Галочка в долгих мучительных родах родила Кирюшиным внучку, которая была настолько милой, что её решили так и назвать Мила. Просто Мила и всё.
Дом-близнец достаточно далеко напротив, перед ним крыша и стена электрической подстанции, замысловатая фигура из асфальта с неправильными пузатыми прямоугольниками разного цвета, блестящими на солнце — это припаркованные машины. Среди них тёмно-серое зубило — «девятка». Немного деревьев чуть в стороне и на газоне прямо под домом. Дальше по диагонали пятиэтажка и левее широкие высотки. Всё это периодически застится клубами белого дыма, тут же относимого тёплым летним ветерком в сторону высоток. Небо с редкими облачками, в любой точке земли одинаковое, красивое, обнимающее небо. Ветер раздувает кончик сигареты, зажатый между пальцами правой руки, и сам срывает и уносит обуглившиеся куски. Дневное солнце делает картину яркой, а глаза подслеповатыми. Даже через сигаретный дым чувствуется душный загазованный московский воздух. До ушей доносится несмолкающий ни на секунду шум большого города.
Рука затушила сигарету о стенку балкона, и оба предплечья спрятались внутрь. Палашов захлопнул фрамугу застеклённого балкона, отсекая от себя город.
Когда он, стараясь не шуметь, вошёл в плотно обставленную мебелью комнату, мать и дочь сидели на диване лицом друг к другу.
«Такие трогательные эти две женщины. Одна вляпалась в историю. Другая пребывает в полном неведении. А я, уродливая скотина, делаю вид, что могу им сейчас хоть чем-то помочь».
— Приготовь их, пожалуйста, ладно? — ласково просила Мила.
— А ты будешь их есть-то? — Голос Галины Ивановны выдавал её напряжение и тревогу.
— Галина Ивановна, вы не курите? — встрял в разговор следователь, закрывая балконную дверь.
— Нет.
Под окном стоял письменный стол, на котором расселись коробочки с красками и разлеглись листы бумаги, возвышался стаканчик с чумазыми от работы кистями. У стены возле стола покоился сложенный этюдник. Палашов выдвинул из-под стола стул, развернул спинкой перед собой и оседлал. Он остался в отдалении и словно отгородился от женщин, сложив бездельные руки на спинке стула.
— Да, мам, я хочу, — продолжала Мила разговор о своём.