Она заключила, что мой английский совсем неплох. «Повтори времена глаголов и пополняй словарный запас». Она вышла в комнату, а через минуту вынесла книгу на английском языке Treasure Island by Robert Louis Stevenson36 и подарила её мне.
«Как мне вас отблагодарить?» — спросил я.
«Просто поступи в Академию и хорошо учись там. Добейся того, чего заслуживаешь», — ответила она.
Потом я то и дело повторял «спасибо, спасибо», пока Галина Ивановна и Мила не начали надо мной смеяться.
Это была любимая книга Милы. «Мил, ты прочла её раз десять?», — спросила Галина Ивановна.
Теперь мне эта книга очень дорога. Не из-за английского, конечно.
Десять раз прочла, а утверждает, что не сильна в языках. Это она сравнивает себя со специалистами, а вот если бы сравнивала с дилетантами…
Я был так неожиданно обласкан этими двумя женщинами, что, поливая огород Ковровых, да и после, весь вечер, мог думать только о них. Прощаясь с Милой после распития её замечательного чая, я, руководимый каким-то необъяснимым порывом, поймал её за руку и поцеловал в сгиб локтя. Не знал, как ещё отблагодарить. Это было ново и необычно для нас. Рядом с ней я чувствовал себя муторно-сладко, словно муха, влипшая в большую каплю мёда. Мне было хорошо, но тревожно.
«Парня влекло к ней — это очевидно».
7 июля 2001 года.
Больше не могу, иду искать встреч с нею.
Как дурак, провёл полдня за глуховским сараем. Спасибо Тимофею, что его окосил, не то пришлось бы сидеть в крапиве до ушей. Видел дядю Володю с его лошадёнкой. Дымок ко мне пару раз забегал, смотрел удивлёнными глазами, видимо, не мог понять собачьим умом, что человек стоит в таком странном для него месте. Тётя Вера зачем-то пошла вниз по деревне. Олеся её провожала, голос долетел до меня. Так подействовал — ноги обмякли, опёрся плечом о сарай, чтобы не упасть.
Дядя Игорь пошёл к Глуховым. Олеся осталась дома. Почему я такой рохля? Мог бы пригласить её на прогулку или напроситься в гости, а я даже на глаза показаться боюсь.
14 июля 2001 года.
Я люблю свет в капельках воды. Люблю, когда разлетаются брызги. Но купаюсь в любую погоду. Когда солнце прячется, я выбираюсь из воды быстрее. Ночью вода теплее, воздух обжигает, даже когда нет ветра. Я ныряю и плыву под водой, пока хватает воздуха в лёгких. И мне нравится получать спасительный шумный глоток воздуха, когда я уже на грани того, чтобы пустить в лёгкие воду. Я отряхиваюсь, как пёс, выжимаю волосы, вытрясаю воду из ушей. Я очень редко болею — это хорошо, случись что серьёзное — нет денег на лекарства. Очень хорошо, когда рядом есть пруд, когда можно окунаться каждый день независимо от времени года и времени суток.
Но я не люблю, когда купается много народу рядом. Вода становится мутной, потому что все топчутся возле берега, поднимают со дна всю муть. Когда мы плаваем вместе с Пашкой, я запрещаю ему топтаться у берега. Я не боюсь грязной воды, но я люблю, когда она прозрачна.
Я с удовольствием купался бы с Милой (она физически не развита, бледна, ей было бы это очень полезно), но меня смущает её нагота, у меня не поворачивается язык приглашать её. Если я заставал её у воды, мы купались вместе. Пару раз она звала меня купаться, и я шёл. Но это были единичные случаи, а я плаваю каждый день.
Сегодня на пруду было шумно: купались девчонки. Писки, визги, смех и глупые разговоры. И среди них была Олеся. Они меня заметили, да и я хотел бы увидеть её, поэтому пришлось пройти через плотину, будто бы я просто направлялся мимо. Хорошо, что я не ношу с собой полотенца. Может, они не заподозрили, что спугнули меня. Кто-то из них что-то тихо сказал у меня за спиной, и они весело засмеялись. К счастью я был к ним спиной. Надеюсь, походка моя не изменилась, а шаг не ускорился. Кажется, они и так считают меня дикарём.
На Олесю я взглянул мельком — она стояла на мостушке и смотрела на меня. Было совершенно невозможно разглядывать её в нежно-голубом купальнике. Потом, я без того не чуял под ногами землю уже оттого, что она смотрит на меня. Она смотрела на меня! На меня!
Свет в капельках воды! Ослепительная мокрая девочка!
Купался в темноте. Один. И всё это время больше воображал, нежели вспоминал её гладкую мокрую кожу. Взгляд её повсюду меня сопровождал: и над водой, и под ней. Вода была, как парное молоко. Наверное, окунуться в Олесины объятия также приятно или даже ещё приятнее.
Эти мокрые девчонки такие соблазнительные! И никому из них я не нужен.
17 июля 2001 года.
Никому не нужен обычный парнишка из деревни. Никому не нужна простая деревенская женщина. Мы совсем одни. Разве что ещё более одиноко тёте Дусе. Сошлись по соседству три одиночества и держатся друг за друга.
Вспомнил, как зимой мама тяжело болела. Я с ней один, аптека у чёрта на рогах, денег тоже особо нет. Да и с продуктами в это время напряжёнка. Она есть ничего не могла. Я её кормил картофельной похлёбкой, жидкой кашкой. Что это за еда для взрослой больной женщины? Я курицу сроду зарубить не мог, не поднимается рука, и всё тут. Глупо, смешно. Деревенский парень, будущий мужик, не может курёшку обезглавить. Даже мышей мне жалко невыносимо. Но я не люблю никого просить. Пришлось самому зарубить курицу на бульон, ощипать, опалить, отрубить всё лишнее, выпотрошить, расчленить. Варилась она долго, мясо синеватое и железобетонное — курица-то вольная была. Зато бульон получился крепкий, наваристый, питательный.
Вот я её почти разделал и решил передохнуть немного, прежде чем мучения продолжить. Пошёл к зеркалу посмотреть на потрошителя. Незабываемое зрелище! Весь в кровище, даже физиономия забрызгана. Мама посмотрела на меня сочувственно, но ничего не сказала, кроме «спасибо». Да пожалуйста. Ради тебя, мамочка, я готов зубами им всем глотки перегрызть, бедным курёшкам, лишь бы ты поправилась, родная моя.
22 июля 2001 года.
Грибы в моём случае — большая удача. Если насобирать мешок, можно выручить за них немного деньжат. В прошлом году Смоляниновы дали сто рублей. По весне мамка раздаёт часть картошки из бурта почти задаром. Морковь держим в подполе в ведре с песком. Капусту — в сенцах на полке в газетных листах. Лук и чеснок хорошо лежат в корзинках. Грибы мамка сушит на толстой нити, и зимой у нас бывает грибной суп. Ещё солёные огурцы и квашеная капуста, всякие салатики, которые мы с мамкой в банки закатываем, лечо и борщ, компоты и варенья. Козье масло и даже сыр. Мама солит вдобавок сало с чесноком, пескарей, если я их наловлю. Сушёный укроп и петрушка. На приготовление всего этого тратим время. Собираем и сушим липовые цветы, листья иван-чая, горлянки и мать-и-мачехи. Покупаем у Захара Платоновича мёд. Очень выручает малиновое варенье. Я очень люблю вишнёвое с косточками, поэтому лазаю как обезьяна по всей вишне, собираю урожай. Пару раз падал оттуда, но ничего, обошлось. Ещё сушим и жарим семечки. И покупаем пару бутылок самогона, чтобы было чем растереться в случае простуды. Вот!
27 июля 2001 года.
Берёза. Сколько в ней силы, сколько твёрдости, сколько сока и сколько жара! Есть у меня берёза, моя берёза. Ну, не моя, конечно, но любимая мной. Она стоит в посадке. Нынче утром ходил к ней, чтобы обнять от всей души. Прижался к прохладному стволу и попросил сил и здоровья. Она шептала мне что-то успокоительное маленькими листочками, моя стройная сильная берёза. Знаю, она тоже меня чувствует, пусть нет у неё ни глаз, ни ушей. Она чувствует меня берестой, своей древесной кожей. Хорошо это: быть без глаз, без ушей? Не мочь сдвинуться с места? Любой может тебя трогать, грызть, резать, пилить, рубить, пить твой сок, сдирать твою кожу, вить гнёзда в твоих волосах, а ты стоишь и молча плачешь. А ведь она тоже дышит! Она дышит!
4 августа 2001 года.
Сегодня занозил ногу о татарник. Больно, зараза! Как там говорится в девизе рыцарей ордена чертополоха? Никто не останется безнаказанным? Нет, не так. Никто не тронет меня безнаказанно. Чёрт + полох (страх, испуг). Одним словом, в самый раз чертей им пугать.
Пока сидел в траве, выковыривая шип из ступни, невольно засмотрелся на цветы мерзкой колючки. Отчего у этой дряни обалденские цветы? А! И кактусы, и розы, если вдуматься, тоже всего лишь дрянные колючки. Только шипы чертополоха утончённее розовых. Шапочки пушистые. Потрогать, так нежнее головок роз. Растение — сама жизнь. Колются, колются, а как зацветут — неземная красота! А может, наоборот, самая что ни на есть земная красота. У каждого в жизни должен быть хоть один такой цветочек, хоть какое-то утешение, отдохновение от колкости бытия. Вот я пока с этим отголоском меча боролся, утешался, глядя на его волшебные цветы, которые он, по сути, защищает этими самыми колючками.
Олеся — мой цветок. Мама — мой цветок. Мила — мой цветок. Пашка, хоть сорняк, тоже — мой цветок.
Так до конца и не вытащил шип. Жди теперь нагноения!
«Чертополох — в самом слове уже есть чертыханье. Нельзя не чертыхнуться, произнося название этого природного явления из мира растительности. Да и каждый из нас должен быть хоть немножко в колючках, чтобы защитить то нежное и ранимое, что в нас есть».
9 августа 2001 года.
Я пребываю в глубокой жути. Настолько глубокой, что даже не знаю, как об этом писать, что об этом писать. Какие слова призвать себе на помощь?
Он, эта мерзкая великовозрастная паскуда, эта бессовестная безнравственная дрянь, сделал это с Олесей. Он осквернил, опоганил её. Растоптал этот маленький невинный цветок.
И я был рядом, совсем близко, только руку протяни и возьми мерзавца за горло, и ничего не сделал. Меня настолько это поразило, оглушило и пришибло, что я мог только плакать. Но и это делал я совершенно бессознательно.
Больнее всего мне было от того, что ей это понравилось. Мне показалось, она хотела этого больше всего на свете. Он сказал ей: «Я покажу тебе, что делают настоящие мужики с бабами. Верь мне, тебе понравится». Мне же было так худо, будто он надругался надо мной. Я чувствовал каждое его движение, каждый толчок. И всё это сопровождалось моей душераздирающей болью.