— Привет, — прошептала она, не отрываясь от работы. Сейчас она наносила мазки стоя, хотя поблизости находился стул.
Он легонько прикоснулся двумя пальцами к её коже рядом с воротом халатика и осторожным плавным движением обнажил левое плечо. Его губы прильнули на секунду к сгибу шеи, а затем поднялись к уху, и она услышала его тихий напряжённый голос:
— Я хочу тебя.
Её мгновенно прожгла волна жара, и язычки пламени побежали по телу. Она лениво улыбнулась, но продолжала работать кистью. Ей хотелось, чтобы он изощрился и сам оторвал её от этого занятия. И тут он почему-то вышел из комнаты. Она растерянно посмотрела ему вслед и вернулась к работе.
Через пару минут он подошёл, ступая ещё тише. Он приблизился к ней сзади, и его горячие ещё влажные от воды руки заскользили по её ногам вверх, а потом вниз, освобождая её от трусиков, пока те сами не соскользнули на пол. Тогда он положил руки ей на талию и потянул за собой на стул. Подняв халатик и помогая себе рукой, он вот так сразу нанизал её на себя, наслаждаясь лёгким стоном. Наконец она выронила кисть на пол. Он был полностью обнажён под ней. Она почувствовала, как кровь прилила к щекам. Женщина только жгуче чувствовала под собой своего мужчину, но не видела его. Двигались одни его руки, нежно, но нетерпеливо высвобождая из халатика, оглаживая живот, ласково терзая грудь. Она млела между его горячей грудью и неугомонными руками, откинув голову ему на плечо. Когда она приоткрывала глаза, перед ними цвели и плыли жёлтые кувшинки. Это и по сей день любимая их картина. Она висит в детской комнате.
Он напрягся и поднялся вместе с нею, через пару его шагов она оказалась животом и грудью на хлопковом шершавом покрывале кровати, а коленями на прохладном полу. Его ноги оставались между её ног, делясь теплом. Он не прижимался больше к спине, он её гладил, развёл на покрывале в стороны её руки, проведя по ним ладонями до самых кистей. Налёг телом и легонько куснул за ухо, а когда щекотливое блаженство разлилось, достигнув каждого её уголка, позволил себе несколько глубоких движений с оттяжкой, от которых голова окончательно пошла кругом и тела залились жаром. Затем он толкнул её на немыслимое акробатическое упражнение: не прерывая с нею контакта, перевернулся на спину и осторожно развернул лицом к себе. Она отлично помнила взгляд его глаз, серьёзных и поглощающих, без тени улыбки. Два серых омута. Помнила, как руки с наслаждением, даже упоением, ощупывали горячую кожу, непослушные упругие волосы, шероховатый ароматный подбородок, твёрдый, упрямый. А потом он притянул её для долгого ненасытного поцелуя. Поцелуи были его слабостью, поэтому он никогда не злоупотреблял ими. Слияние губ настолько заводило, что невозможно было остановиться, не выработав завод. Он тут же очутился сверху и безжалостно начал строчить её, приводя в экстаз, до самой своей последней капли. Она чувствовала себя одухотворённой и совершенно безумной, совершенной. Будь её воля, она бы непрерывно корчилась под ним в сладких муках, будь он нежным бризом или жестоким ураганом.
Освободив её, он остался лежать рядом, держа её руку в своей руке, пока не восстановил дыхание и не обрёл безмятежное лицо. Только тогда он ей улыбнулся, чмокнул в нос со словами «я хочу ребёнка» и поднялся, оставив растрёпанной и озадаченной лежать на кровати.
Вскоре он вернулся в костюме, деловой и отчуждённый, а вот лицо оставалось родным и тёплым. Она всё ещё лежала на кровати. Он наклонился и уткнулся лицом в её шею, буркнул: «Люблю тебя», — неохотно оторвался, накрыл вторым концом покрывала и ушёл.
С этого дня она понесла. Оба её ребёнка зачаты в страсти, но первый зародился в боли, а второй — в упоении. Второго она начала предчувствовать уже со слов мужа: «Я хочу ребёнка». Все признаки не заставили себя долго ждать: утренняя тошнота, непереносимость некоторых запахов, раздражительность и плаксивость, повышенная утомляемость и кулинарные капризы. Все эти мучения выпали на летний период, как раз когда из заключения вернулся Глухов. И если во время беременности Ванечкой Женя выбрал максимальную дистанцию между ними, то с Варькой он продолжал любить её до самого позднего возможного срока. Он просто обмирал по ней, бледной и пузатой, и неустанно продолжал сводить с ума. И чем ближе были роды, тем ближе, внимательнее и заботливее становился муж. А дочка родилась страшненькая и хохлатая — копия маленького Женьки. Назвали её в честь рано усопшей бабушки. А папка любил повторять ей, пока дочь не начала расцветать:
— Ничего, Варюньчик, до свадьбы мы с тобой похорошеем…
Палашов замер на секунду перед дверью, отделявшей его от самых дорогих его сердцу людей, и нажал кнопку поющего звонка, пряча за спиной букет лиловых хризантем. Дверь открыла Галина Ивановна. В её лице он разглядел подавленную радость и некоторое облегчение.
— Здравствуйте, Женя! Какая честь! Неужели вы наконец-то почтили нас своим присутствием! Входите!
Женщина посторонилась, пропуская дорогого гостя в дом.
— Здравствуйте, Галина Ивановна. Не издевайтесь. Я вполне с серьёзными намереньями. Отлично выглядите!
— Спасибо! — Она окинула его внимательным взглядом. — Вы тоже.
Не успел он пересечь порог дома, как из комнат послышался голос приближающейся Милы:
— Мамочка, кто там?
Но отвечать не потребовалось — она вышла в коридор.
— Женя! — удивлённо и растерянно, и как будто даже испуганно произнесла она и облокотилась на дверки шкафа, глядя на него округлившимися зелёными глазами.
Она не могла оторвать глаз от его лица, чтобы разглядеть и оценить его фигуру и одежду, перемену в них. Непрошеный гость не сводил с неё внимательных ласкающих глаз. Они замерли так, и Галина Ивановна тут же почувствовала себя лишней в этой продолжительной немой сцене, бросилась закрывать за ним дверь.
— Мама, присмотри, пожалуйста, за Ванечкой… — опомнившись, попросила Мила.
Тут же она схватила Евгения за руку и повлекла в мамину комнату. Он едва успел растерянно улыбнуться и передать букет Галине Ивановне. В голове его только воспалённо прокрутилось: «Что это с ней? Целовать ведёт или убивать?»
Она поспешно втащила его в комнату и захлопнула за ним дверь. Он ничего вокруг не видел: его испепеляли зелёным огнём разъярённые глаза. Но тут он заметил два кулака, летящих ему в грудь, словно это не грудь вовсе, а запертая дверь, по которой отчаянно собираются барабанить, потеряв надежду открыть. Он рефлекторно перехватил за запястье летящую вперёд руку, резко развернул девушку спиной к себе и прижал к груди. Поднёс губы к её правому уху и тихо сказал:
— Не делай этого. Тебе будет больнее, ведь ты другого хочешь.
Она возмущённо воскликнула:
— Значит, всяким тигрицам можно, а мне нет?!
— Ну, хорошо. Давай!
Он также резко развернул её лицом к себе и отпустил. В глазах, которые она тут же снова увидела, стояли жалость и боль. Вместо того чтобы обрушиться ему на грудь с кулаками, она бросилась на неё со слезами. Он тут же безоговорочно принял её, прижав осторожно одной рукой под спину, а другой нежно взяв за шею и волосы. Всё, что он смог подумать в этот миг: «Господи, наконец-то!» Сквозь рыдания услышал:
— Если ты ещё раз пропадёшь так надолго, лучше совсем не приходи…
Мила зацепила нужную струну. Слова полились пылким бредом:
— Красивая моя, любимая, родная! Наконец-то! Графинечка…
Он гладил её по спине, взъерошивал волосы, тёрся о них лицом.
— Как у тебя волосы отросли! Ты такая худая! От тебя почти ничего не осталось… Бедная моя! Я тебя откормлю! Тучка, перестань реветь! Я же здесь, я с тобой! Ты меня теперь не выгонишь! Глупышка! Ты меня сейчас утопишь слезами! Улыбнись мне. Ну же!
Он отстранился в ожидании, и она всё-таки улыбнулась:
— Сумасшедший!
— А кто в этом виноват?
Она прижалась к нему. Он испытал такое упоение, такое тепло, что с радостью бы сейчас умер, только бы никогда не чувствовать ничего другого.
— Пойдём! Я хочу говорить с тобой при твоей маме. И я хочу взять на руки… нашего сына. Я столько ждал, больше нет сил…
У Милы кружилась голова, и, прижавшись теснее, она улыбалась ему в грудь.
— Сейчас, сейчас…
Через полминуты она оторвалась от него волевым усилием, стараясь придать серьёзное выражение лицу.
— Пойдём! Мне не терпится послушать, что ты скажешь.
Мужчина смело, по-хозяйски, пошёл вперёд. Зайдя в Милину комнату, он сразу заметил развёрнутый к окну мольберт. Диван и кроватка располагались рядом вдоль стены. В комнате почти ничего не изменилось. Из-за спины Галины Ивановны виднелись только ножки в жёлтых штанишках. Мужчина, затаив дыхание, осторожно обошёл качающую младенца женщину. Мила замерла у порога.
— Дайте его мне, — прошептал Евгений, но женщина почему-то всё равно вздрогнула.
— Вы уже разобрались? Так быстро? — тихо спросила Галина Ивановна, осторожно перекладывая малыша в протянутые руки. — Он засыпает… Удивительно… вы совсем не боитесь брать такого кроху…
— Да мы с ним оба мужики, чего бояться-то? Да, Ванюшка? — Евгений смотрел в глаза оживившемуся при виде нового лица ребёнку. — С мамкой твоей мне ещё разбираться и разбираться. Мила, иди сюда, посмотри…
Она подошла. Сын был спокоен в сильных уверенных руках. Его тёмно-серые глаза начали менять цвет вокруг зрачков, пипка-нос торчал над пухлыми щёчками, губки уже были крупными. Тельце скрывал жёлтый комбинезончик, а ручки — хлопковые варежки. Он очень напоминал Ваню Себрова. Очень…
— Он сейчас должен спать? — Евгений перевёл взгляд с ребёнка на мать.
— Да, он покушал, погулял, теперь пора баиньки.
Мужчина поцеловал розовощёкого малыша в лобик и протянул мамке.
— Иди ко мне, мой хороший! — Мила обняла Ванечку и понесла к кроватке.
Палашов провожал глазами худенькую фигурку в пёстром трикотажном домашнем костюме с заметно выступающей грудью. Мила уложила сына, бережно накрыла одеялком, перекрестила и прошептала: