— Спи, мой родной…
Мужчину поразило вдохновенное ласковое лицо. «Как же ей идёт быть матерью! Прижаться бы также безнаказанно и невинно к её великолепной груди!»
Галина Ивановна, подавая пример, вышла. Евгений и Мила последовали за ней в соседнюю комнату. Посреди комнаты он повернулся к Миле, и она застыла перед ним.
— Мам, ты присядь и послушай, Женя хочет говорить при тебе. Женя, мы тебя внимательно слушаем.
Галина Ивановна разместилась на диване и наблюдала оттуда.
— Мила, ты хотела бы, наверное, услышать эти слова из уст совсем другого мужчины…
Он подошёл к ней вплотную, смотрел сверху вниз ей в лицо, скулы его порозовели.
— Только скажу их тебе я… Выходи за меня замуж.
Предложение звучало уверенно, взвешенно. Мила часто заморгала и пустила слезу. Она взглянула на мать. Та подняла брови и смущённо улыбнулась. Галина Ивановна дождалась-таки этого мгновенья и немало удивилась, когда услышала от дочери, снова обратившей взгляд на мужчину:
— Нет.
В нём что-то разорвалось и разлилось по жилам. Складка в форме неправильной буквы «Z» обозначилась сильнее. Он не понимал, как губы могут говорить «нет», а глаза — «да, да, да». «Ты меня закаляешь, чертовка? Сколько можно? Лучше бы ты била меня маленькими кулачками! И за что? Это месть такая изощрённая, да? Всё равно будешь моей! Хоть сто раз скажи «нет»! Я ведь помню, очень хорошо помню, как ты мне отдавалась всем существом, когда я привёз тебя домой тогда. Я не слышу твоего «нет», поняла?!»
Все эти мысли молнией пронеслись у него в голове. Мила тут же почувствовала, что он понимает её «нет» неверно. Она взяла его за руки так заботливо, так чувственно, что морщина на его лице тут же разгладилась.
— Женечка, — её голос сейчас усмирил бы даже льва, — я имела в виду Ваню. Ты же о нём сказал «другой мужчина»? В моём положении… Я вообще не чаяла когда-либо услышать… Я боялась даже мечтать об этом. Но я хочу знать: это из-за обещания, данного мне в августе? Если так, я освобождаю тебя от него. Ты не обязан…
Когда Евгений понял, что это не отказ, он с облегчением рассмеялся. Теперь насторожилась Мила. Отсмеявшись, он обнял её и снова заглянул в глаза.
— О какой обязанности может быть речь? Больше всего на свете я хочу быть с вами! Я было подумал, что ты пытаешься мне отказать. Но ведь это невозможно, да? Я так долго этого ждал!
— А я едва пережила испытание, которое ты нам устроил. Каждый день плакала и хоронила себя заживо, думая, что никогда тебя больше не увижу, не прикоснусь к тебе. Страшное это слово — никогда.
— Такого больше не повторится.
— Не обещай ничего. Никаких обязательств! Иначе я буду только страдать.
— Так ты согласна?
— Зачем ты спрашиваешь? Ты же отказа не примешь!
Он держал Милу в объятиях. Как же хорошо. Теперь она рядом.
— Идите к нам, Галина Ивановна! Я и вас хочу обнять!
Женщина растроганная и прослезившаяся подошла к молодым и тут же была смята в охапку.
— Потише, молодой человек, а то останетесь без тёщи!
Уняв безудержную радость, Палашов отпустил будущую тёщу, но оставил под крылом невесту.
— Мила, ты должна всё обо мне знать. Теперь я больше не следователь. Я работаю адвокатом в Москве, контора недалеко отсюда. Сегодня же перевезу тебя и ребёнка в двухкомнатную квартиру, которую я снял тоже неподалёку. Так что вы, Галина Ивановна, сможете навещать нас, когда захотите. Мила, собери всё самое необходимое. Кроватка и игрушки там уже есть. Постепенно всё перевезём…
— Стой, стой, стой! Не спеши! — перебила Мила. — Ты уверен, что хочешь меня с таким приданным? Жизнь твоя в ближайшее время превратится в ад. Орущий по ночам ребёнок — у него ночью бывают колики. Невыспавшаяся истеричка-жена, тощая как лагерница. Не приготовленный вовремя ужин. Невыглаженная рубашка. Разговоры о том, как мы пописали, как покакали. В довершении всего мой страх перед телесной близостью с мужчиной. Все тридцать три удовольствия обеспечены!
Палашов улыбался.
— Пугаешь меня, да? Ты забыла, я уже пуганый! Я подготовился основательно: выспался, много читал и спрашивал знакомых о маленьких детях. С рубашками и готовкой я давно справляюсь сам, ты знаешь. С твоим страхом мы справимся вместе, думаю, уже сегодня. Единственное, что меня не греет, — это спать со скелетом. Впрочем, я так люблю эти косточки!
— Мама, посмотри на него! Он же сумасшедший!
— О да! — рассмеялась Галина Ивановна. — Мне это известно.
— Кстати, о свадьбе. Я бы предпочёл тихую и скромную, но решать тебе. Я согласен на всё. Завтра подадим заявление в загс. У меня к тебе, ангел мой, одна единственная просьба. Одна единственная.
Мила развернулась к нему, выбравшись из-под его руки.
— Да?
— Когда вы с Ванечкой чуть-чуть подрастёте, роди, пожалуйста, ещё одного ребёнка. Я буду любить их одинаково сильно.
— При условии, что ты поможешь мне справиться со страхом и болью.
— Не сомневайся, сегодня же…
— Так скоро?
Вместо ответа он притянул её к себе и поцеловал в лоб, а потом добавил:
— Не волнуйся. Со мной всё будет иначе. Верь мне.
И через небольшую паузу:
— Давай, графинечка, собирайся! — Он легонько подтолкнул её в спину в сторону выхода. — Я не хочу даром потратить этот день.
— Я на кухню, — заявила Галина Ивановна. — Дочь, когда соберёшься, приходи, я вас покормлю. Голодных не отпущу. А то Бог вас знает, чем вы там собираетесь заниматься! Дойдёт ли дело до наполнения желудков? А вы, молодой человек, можете мне пока помочь. Заодно проверим, сможете ли вы откормить мою дочь.
— Можно? — спросил Палашов, открыв дверь в кабинет Лашина.
— Что тебе, Евгений Фёдорыч? Проходи, садись. Я как раз заканчиваю.
— Поговорить хочу о личном, — бросил, выполняя указания, Евгений.
Он уселся на стуле подле начальника, положил руки с локтями на стол, сцепил кисти в замок и начал:
— Леонид Аркадьевич, я хочу жениться.
Лашин оторвался от бумаг и вскинул взгляд на собеседника:
— Что ж, молодец, дело хорошее.
— Я подаю в отставку, Леонид Аркадьевич.
— Что так?
— Перееду поближе к ней. Она москвичка…
— А!.. Так и знал, так и знал! — с улыбкой пробормотал Леонид Аркадьевич и, уткнувшись в бумаги, буднично заговорил: — Что ж, ты достаточно на нас потрудился! Сколько? Семь лет? Как щас помню, приехал к нам молодой, зелёный, худой. Глазища — во! — Он жестами обеих рук показал свои пол-лица. — Я сразу подумал: этот долго у нас не протянет. Уйдёт на повышение. А ты, смотри-ка, семь лет оттрубил. Я доволен, хоть и с горчинкой этот мёд. А чего не переводом, а в отставку?
Он устремил лицо к Палашову.
— Подамся в адвокаты.
— А!.. В адвокаты, значит! Будешь их теперь защищать?
— Да. Попробую.
— Так-так, жениться и в адвокаты. Деньги на содержание семьи зарабатывать.
— Я бы с радостью остался, но… Вы сами понимаете.
— Да не тушуйся! Где наша не пропадала! Да и радости в твоём лице давно не наблюдается. Так что не обманывайся насчёт радости. Позволь поинтересоваться, что за девица моего лучшего бойца увела? Что, хороша собой? Ладная? Добрая?
— Невероятная. — Палашов улыбнулся. — С характером дамочка. Я пытался сопротивляться, но… поработила.
— Я заметил, ты последнее время сам не свой.
— Да. Очумел малость.
— Я подмечаю, что ты за последние месяцы очень изменился. Дело это… пацана… Себрова… очень быстро передал в суд. Причёску сменил. По-моему, осунулся как-то. Ну, ничего. Сейчас семьёй обзаведёшься, всё наладится, толстым ещё станешь. Когда покидаешь нас, боец?
— Самое позднее — через месяц.
— Уже и место нашёл?
— Ищу.
— Ну, ты смотри там. Что успеешь, закрывай. Остальные дела передавай потихонечку. Буду искать нового удальца. Одна надежда теперь на Бургасова. Ты с ним связь держи!
— Бургасов — симпатяга, наш человек!
Рожа у Кирилла выглядела, как у сытого довольного кота. Чтобы посидеть с ним вот так, на прощание в кафе, Палашову пришлось, что называется, «записываться заранее». Позавчера он передал Бургасову большинство неоконченных дел. При этом друг улыбался, конечно, не содержимому папок, а тому, как он это делает, словно каждое дело — его детище. По каждому ему было что сказать, имелись мысли, наработки, и он их доносил до коллеги. Под конец Бургасов не выдержал и сказал: «Может, ну её, эту Москву? Оставайся, Жек». Палашов выпучил глаза и черканул ладонью по шее. «Не могу», — был его ответ. Он подал заявление по собственному желанию, и вот сегодня Лашин подписал приказ. Леонид Аркадьевич ждал этого все семь лет, поэтому даже не удивился, не огорчился, пожал руку и сказал только: «Пусть тебе там будет лучше, чем здесь. Спасибо за верную службу. Мне ни разу не было за тебя стыдно».
Сегодня Палашов и Бургасов наконец-то сидели за графинчиком водки и пускали сигаретный дым навстречу друг другу. Пальто и куртку они сгрузили на тесный соседний стул.
— Скажи-ка мне, товарищ мой боевой, это правда, что я тебе, как кость в горле?
Кир смотрел на него сияющими даже сквозь сигаретный дым глазами.
— Жек, но ведь это были хорошие семь лет вместе. Поначалу сложные, тяжёлые, но ведь несомненно хорошие. Кое-чему я у тебя научился за это время. Надеюсь, у меня тоже было чему поучиться. Если бы ты знал, каково мне было влюбиться в твою женщину! Я обязан тебе по гроб жизни — сначала познакомил, а потом ещё и в сторону отошёл! Так что причин для благодарности предостаточно. Мне тебя будет очень не хватать. Надёжные товарищи, они ведь на дороге не валяются. А когда мы твою девочку в здании суда встретили, тут уж всё встало на места. Она, конечно, не Люба, но ты преобразился рядом с этой девчонкой необычайно. Никогда тебя таким не видел. Стал как пацан, настоящий, живой, влюблённый. Лет десять с плеч долой! Без неё, правда, теперь высох весь, кажешься старше наоборот. Но всё наладится, я думаю. Ведь ты отправляешься навстречу счастью. Давай выпьем за его скорейшее достижение!