Кирилл разлил водку по стопкам.
— За наших барышень и за нас! За счастье!
Пристроив сигареты на пепельницу, они чокнулись и выпили. Закуской послужили селёдка с лучком и мелкие маринованные огурчики в небольших плошках.
— Мне лично очень не хватало таких дружеских посиделок, если честно. — Евгений похрустывал огурчиком, глядя на дожевывающего товарища. — Раньше как-то чаще мы общались.
— Жек, ну что ты от меня хочешь? Времени не хватает! Не могу от Любы оторваться. Лечу, как дурацкий мотылёк! Сгораю, воскресаю и снова лечу. Я рад даже, что до неё у меня ни с кем не склеилось. И с тобой, к счастью, она всё же не до конца срослась. Иначе тяжко бы нам пришлось, а нам так здорово вместе. Завидуй, Палашов!
На лице Кирилла выступило неподдельное счастье и удовольствие. Оно даже перекинулось на Евгения. Не зависть, а именно слепая глупая радость.
Палашов ездил в выходной в Москву, проводил личное расследование. Изучал Соколиную гору — дома, учреждения, организации, заведения. Нашёл на проспекте Буденного адвокатскую контору, в которую намеревался пристроиться. Не чувствовал он себя больше в Москве чужим. Грела мысль и чувство, что где-то за этими кирпичными и железобетонными стенами ходит, грустит и вздыхает его графинечка. Самая желанная, самая долгожданная женщина. Полуженщина-полудитя. В начале дня ещё была некоторая внутренняя скованность, но, садясь рано потемневшим вечером в «девятку», он уже забыл об этом. В киоске приобрёл журнал и газету с объявлениями о продаже и аренде квартир. Снять квартиру в Москве стоило значительно дороже, чем в Кашире, и тем более Венёве. Пока он думал остановиться на однокомнатном жилище. Одному будет достаточно маленькой скромной площади. Что-то подсказывало, что будет он на ней только ночевать. А вот к лету найдёт нормальную двухкомнатную квартиру, в которой хватит места семье из трёх человек. Он и позвонил в пару мест, но заранее решил, что, если первая квартира его устроит, то во вторую даже и не ходить. Ну что ему одному, собственно, нужно? Завтра его уже ждали в Москве на просмотр нового предполагаемого жилища.
— Кирилл, ты ведь не ответил на мой вопрос.
— Ты для этого меня сюда вытащил? — Бургасов затянулся и смахнул пепел в пепельницу. — На допрос? Ты не кость в горле, Палашов. Ты — заноза в заднице. Сам подумай, что бы происходило, останься ты с Любой. Ну? Представил?
— Ходил бы рядом смурной Бургасов, вздыхал бы, не смел бы сказать о чувствах, считал бы ниже своего достоинства отбить у друга любимую женщину. Верно?
— В тот день ты меня братом назвал. Помнишь? Нет?
— Это когда познакомил с Любой? Ты тогда ещё про диван какую-то чушь нёс. И всё обещал разобраться, почему в самсе курицы нет.
— Да-да. Так что брось эти разговоры о костях каких-то. Ещё раз — я тебе благодарен. Бывают же, как собаки на сене: одну любят, с другой живут. А ты выше всей этой маеты. Отрезал сразу, как понял, что тебе нужна та светловолосая колдунья. Ты замечаешь в ней бесовщинку?
— Ещё бы! Ваньку за всё надо благодарить. Если бы он не влюбился в Олесю, то не пошёл бы в сарай к Глухову с ножом. Ужас, Кир!
Палашов схватился за графин, пряча в этом движении смятённые чувства, и разлил содержимое по стопкам. И добавил:
— Благодарить нужно смерть.
Евгений выпил, не чокаясь. И подождал товарища. Оба они вспомнили похороны Вани Себрова. Стояли в церкви — Марья Антоновна, Палашов, Бургасов.
Марья Антоновна…
Самое сложное оказалось для Палашова — не оборвать связь с мамой Вани Себрова. У неё нет телефона, по которому он мог бы с нею связаться. А у него самого тоже не будет некоторое время номера телефона, доступного для неё. Евгений нутром чувствовал потребность сохранить с ней контакт. Ей может понадобиться его помощь. Он должен знать, что всё у неё нормально, она ни в чём не нуждается, ребёнок в целости и сохранности.
— Мы, конечно, теперь будем далеко друг от друга, что усложнит наши взаимоотношения, но, если тебе понадобится, я в любое время готов встать плечом к плечу или спиной к спине. Дай только знать.
— Спасибо, Кирюх. Прости, что бросаю тебя здесь. Рассчитывай на меня тоже.
— Я не девчонка, чтобы меня бросать. Просто раньше мы работали вместе, а теперь будем работать врозь. Только и всего. Главное — не теряться.
— Да. Сейчас как в воронку засосёт — дела, работа, столичная суета.
— Захочешь вырваться из воронки, вырвешься. Я тебе всегда буду рад. Как говорится, добро пожаловать в Венёв. А сейчас я тебя покину ненадолго.
Бургасов поднялся и с хмельным напряжением в походке отправился в сторону туалета. Палашов от безделья начал шарить глазами по старомодному, советских времён залу и наткнулся на знакомое лицо. Память на лица у него была отменная. Женщина, словно почувствовав его взгляд, перевела на него глаза, и он узнал Лилиану, которая скрашивала ему одиночество в этом же кафе месяца три назад. Напротив неё сидел розовощёкий пацанчик, в прошлый раз он располагался в уголке и буравил женщину глазами. Евгений запомнил и его. Теперь парень составлял ей компанию. Палашов поймал её взгляд, убедился, что она его тоже узнала. Его стопка отсалютовала за её здоровье и опрокинулась в рот. Лилиана вернула ему улыбку, чем вызвала к нему повышенный интерес своего спутника. Пришлось подмигнуть парню. Но тут вернулся Кирилл и отгородил Палашова от старой знакомой парочки широкой спиной.
— Кир, мне нужна твоя помощь. Она потребует некоторых затрат. У меня в Спиридоновке осталась женщина, с ней важно не потеряться.
Лицо Бургасова вытянулось в удивлении:
— Как? Ещё одна?
— Да. Но не в том смысле, что ты вообразил. Это Марья Антоновна, мать Вани Себрова. Помнишь, в церкви с ней стояли? Со смерти сына она одна-одинёшенька, и она в положении. Да не смотри ты так на меня. Отец ребёнка сидит в тюрьме. Вполне в моих силах ей помочь.
— Да, помню. Мы стояли вместе на отпевании. Что конкретно нужно сделать?
— Нравится мне твой подход. Я позвоню тебе из Москвы, как только устроюсь. Ты будешь знать мой номер телефона. Сгоняй, пожалуйста, в деревню и передай его женщине. Я бы мог письмом отправить, но оно придёт только через месяц. Целый месяц! Что угодно может случиться! У неё всегда под рукой должен быть мой номер.
— Ладно. Только найду брешь в графике.
— Добро. Спасибо тебе.
— Брось!
— Узнай ещё для меня, какой приговор вынесет суд Глухову, Певунову и Рысеву.
— Это, пожалуй, проще даже, чем ехать специально в деревню. Хорошо.
Прикончив графин разгорячившего их напитка, селёдочку и огурчики, мужчины незамедлительно нырнули в рукава пальто и куртки. Затягивать прощание им не хотелось, поэтому они крепко сцепились в рукопожатии и, как обычно, толкнулись плечами.
— Береги себя, брат, — сказал на прощание Палашов.
— Держись! И во всём тебе удачи! — ответил Бургасов.
Палашов снёс заранее приготовленный мешок с картошкой на второй этаж и поставил возле двери в квартиру соседки бабы Лиды. Поднялся назад к себе и забрал упаковку молока. Старался не шуметь, но не успел воспользоваться звонком, как дверь сама распахнулась и на пороге возникла бабуля в цветастом фланелевом халате и с неизменным белым платочком на голове.
— Женька, соколик мой, чтой-то ты тут затеваешь?
И, внимательно окинув взглядом мешок с коробкой, воскликнула:
— Неужто прощаться пришёл?
— Здравствуй, родненькая моя! — Палашов даже засмущался такой проницательности. — Вот скажи на милость, откуда вы, обыкновенные старушенции, всегда всё знаете?
— Да всё ж очень просто. Ты кто у нас? Следователь, да? Ну так вот, а я прокурор. А что это значит? Означает это, что я вечно свой любопытный нос в чужие дела сую.
Палашов засмеялся и махнул рукой.
— Ладно, бабуль. Дай-ка я к тебе зайду на минутку.
Старушка посторонилась, пропуская в жилище соседа с дарами.
— Решил меня, грешную, осчастливить напоследок? — спросила она, глядя на широкую спину в сером джемпере, как ловко та согнулась и тут же разогнулась, пока Женя поднимал мешок, чтобы внести его в квартиру.
— Вроде того. Плеснёшь чайку вместо «спасибо»?
— А! Щас-щас! — Баба Лида пошмыгала глубокими тёплыми тапками на кухню. — Ты только дверь за собой притвори.
— Не бойся, пока я с тобой, никто ничего не стащит. Скажи мне только, где эти богатства тебе поставить, чтобы удобнее было, — пошумел мужчина в спину удаляющейся бабульке.
— Да картошку там в коридоре становь в сторонку, а молоко сюда давай тащи.
Баба Лида в отличие от многих других старушек на заварку не скупилась, пусть чай и пила «Индийский», десятилетиями проверенный. Стол стоял у неё под голубой скатёрочкой, на нём — две небольшие фарфоровые чашечки, нарядные, в блюдечках, а в серединке — старинная диковинная вазочка с вареньем. На плите гудел голубой эмалированный чайник с красными маками.
— Ты руки сполосни и садись давай, — командовала бабулька, указывая на старинный деревянный венский стул с закруглённой спинкой, любовно огибающей сидящего.
Палашов показал образцовую исполнительность и, усевшись перед бабой Лидой, уставился на неё.
— Ну, а теперь, прокурор мой доморощенный, рассказывай, как ты меня вычислила.
— С мешком я тебя услыхала и увидела в глазок. — Она не спеша разлила заварку по чашкам узловатыми непослушными руками. — Помнишь, я тебе толковала уже, какая слышимость здесь у нас. А насчёт прощанья… Ты со своей голубкой распрощался. Песни грустные начал петь. Душа моя о тебе заболела. А недавно не спалось мне долго. Слышу, что-то у тебя грохнулось. Потом телефон изрядно попиликал — то ли тебе никак не отвечали, то ли ты номер набрать не мог. И голос у тебя странный был, словно перебрал ты… Поняла, что дело серьёзное, раз уж до того дошло.
Палашов потёр лоб. Неужели баба Лида теперь во всех подробностях знает, какая незадача произошла в его жизни?