— Чего ж неясно, ясно, — ответил старик, опустив голову.
— И еще, передай беглецам, не вернутся добровольно, начну прочесывать тайгу с собаками. Собаки на беглых зэков натасканы. Рвут без пощады. Кто попадал им в зубы, ни один не выжил. Так и передай. Жду до завтра, до вечера. Утром облавой пойду. Пожалейте детей своих, старики. А теперь прошу… — Хват, цинично сплюнув себе под ноги, жестом с поклоном показал на распахнутую дверь молельной избы. Обернувшись к стоявшему за его спиной старосте, не проронившему ни слова, Сырохватов спросил: — Замок-то где?
— Нет у нас замков. Ни к чему они нам. Не держим.
— Тогда прошу вместе со всеми. Эй, Филиппов, принеси, чем двери подпереть. Ставни закрыть и тоже на запор поставить. Встанешь часовым пока, никого не подпускать!
— Есть, товарищ лейтенант!
— Ну что, Петро Савельич, иди, ищи беглецов, али не понял чего?
— Все понял. Пойду.
Петро Савельич встретился взглядом со старостой и все понял, слегка кивнул ему, согласившись.
— Иди, иди, старый, да помни, я шуток не люблю.
Довольный собой, Сырохватов расстегнул воротник кителя и прошел в крайний дом, где во дворе уже суетился один из его подчиненных. Крик напуганных кур свидетельствовал, что сегодня на ужин будет жареная курица, а не каша перловая с комбижиром.
Вангол и Федор, войдя в огромный бункер, оказались в широком и пропадающем в полной темноте коридоре. Свет освещал только место, где они стояли, и несколько метров вокруг, причем исходил он каким-то непостижимым образом из стен. Поверхность стен просто начинала излучать его по мере продвижения вперед. Они медленно шли, пока коридор не окончился большим овальным помещением, в котором не было видимого выхода.
„Что бы это значило?“ — мелькнуло у Вангола, когда они вышли в центр помещения, пол которого светился расходящимися вокруг каждого из них кругами. В какой-то момент Вангол почувствовал слабость, но сконцентрировался и увидел, как рядом как подкошенный упал на пол Федор. Он склонился к товарищу, чувствуя, что движения выходят неестественно медленными, как будто воздух вокруг него внезапно уплотнился до такой степени, что, как вода, оказывает сопротивление его движениям. Вангол мыслил, но мысли тоже текли медленно и вяло. Он еще раз призвал все свои силы и, закрыв глаза, замер, пытаясь осмыслить происходившее. Не помогало, что-то было значительно мощнее его сил. Это что-то медленно, но верно обволакивало его разум. Чувствуя, что теряет контроль над своим телом, Вангол опустился на одно колено и оперся руками о прохладный, гладкий, сияющий всеми цветами радуги пол. Яркая вспышка света в его голове и голос, знакомый голос старого Такдыгана, привели его в сознание.
— Здравствуй, сын оленихи и Духа тайги, Сэвэки!
Вангол открыл глаза и увидел перед собой охотника. Вернее, перед ним, чуть колышась, как на легком ветерке, висел в пространстве образ старого орочона. И этот образ был живым, нечто подобное Вангол уже видел тогда в Москве, когда сработало послание, попавшее к нему от немецкого ученого Гюнтера.
Охотник улыбался Ванголу.
— Ты не рад меня увидеть, Вангол?
— Я? Я очень рад, просто как это может быть, я сам похоронил тебя, то есть твое тело…
— Правильно, мое тело покоится благодаря тебе на моей родине, я благодарен тебе за это.
Старик поклонился Ванголу.
— Разве не говорил я тебе, что мы есть души, живущие по законам наших Богов вечно. Мы все живем бесконечно, меняя свои тела в этом мире, я явился тебе в том, которое ты знал…
— Говорил, прости, только я не всему верил. Прости еще раз, Такдыган, но что с моим товарищем?
— Он спит. Он непосвященный и не вправе видеть и тем более слышать наш разговор.
— Выходит, я посвященный? Ты мне об этом не говорил.
— Ты дважды рожденный, что позволяет тебе общаться с нами.
— С вами? С душами умерших людей?
— Если хочешь, пусть так, с душами умерших людей, — подтвердил Такдыган. — Но не со всеми, только с теми, кто захочет с тобой говорить. Зачем ты пришел сюда, Вангол? Этот мир не для людей, живущих на поверхности планеты. Этот мир для тех, кто служит здесь, хранит и обрабатывает информацию, жизненный опыт всех поколений людей, живших на нашей земле. Зачем ты здесь?
— Такдыган, ты предупреждал тогда, я помню, что идет большая беда на нашу землю. Она действительно пришла. Идет война, в которой гибнут миллионы людей. На нашу Родину напали фашисты. Они уже захватили почти все страны в Европе. Они хотят одного: подчинить себе вообще все народы и господствовать на земле. Они хорошо подготовились и пока одерживают победы. Они стремятся к хранилищам древних знаний, чтобы создать более сокрушительное оружие, овладеть инструментами подавления воли людей. Мы боремся с захватчиками, бьем фашистов на своей земле. Как можем, противодействуя их помыслам. Мы с товарищами шли по следам одной из фашистских экспедиций, поэтому оказались здесь.
— Это не совсем так, Вангол. Те люди, которые стремились проникнуть сюда с целями, о которых ты говорил, погибли. Они не смогли бы сюда добраться никак. Даже если бы они, как вы, миновали ловушки, они были бы уничтожены белыми стражами или их бы взяли в плен чакли. Вы увидели, что они погибли, зачем пошли дальше?
— Нам нужно было выяснить их цели.
— Но ведь ты сам о них говорил, они тебе известны, Вангол.
— Мы хотели увидеть то, что они искали.
— Зачем?
— Пока не знаю. У нас приказ: узнать как можно больше и доложить об этом своему руководству.
— Ты не хочешь говорить правду? Не знаешь? Зато я знаю, Вангол. Чтобы точно так же воспользоваться этими знаниями для уничтожения своих врагов. Людей, которые сейчас пытаются уничтожить вас, других людей. Так или иначе, люди уничтожают себе подобных, и чем мощнее оружие, тем больше будет преждевременных смертей. Тем больше душ, не выполнив своей миссии на земле, будут страдать до срока.
Старик замолчал. Молчал и Вангол, пытаясь понять сказанное.
— Вам не место здесь. — Лицо Такдыгана стало суровым, взгляд осуждающим. — Ты должен был это понимать, Вангол.
— Я не понимаю до сих пор.
— Жаль, но я не осуждаю тебя. Ты воин и всегда им будешь. Поймешь. Всему свое время. Мне нужно было увидеть тебя, поговорить, а это возможно только здесь.
— Поэтому мы смогли пройти?
— Да. Вас сопровождали. Я просил за тебя, и мне разрешили встретиться и говорить с тобой. Я хочу, чтобы то, о чем я тебя попрошу, было тобой исполнено в точности и в срок. Зачем и для чего ты будешь это делать, знать тебе пока не нужно. Будь уверен только в том, что это принесет огромную пользу людям. В конечном итоге ты поймешь смысл своих действий и будешь доволен собой, а пока надеюсь на то, что ты мне доверяешь.
— Конечно, учитель, я все выполню.
— Больше не пытайся проникнуть в средиземье, я уже не смогу тебе помочь. То, что нужно людям для счастья и жизни, лежит на поверхности земли, а не в ее глубинах, запомни это.
Вангол кивнул в знак согласия.
— Хорошо. Вот, этот кусочек янтаря будет напоминать тебе о нашей встрече, возьми его и вложи в ладанку, что у тебя на шее. Ты сейчас уснешь, проснувшись, ты будешь помнить нашу встречу, но твои друзья не будут помнить ничего. Не спускайтесь больше вниз, возвращайтесь домой. Ты меня понял, Вангол?
— Так что я должен буду сделать?
— Это твое предназначение, твоя миссия на земле, Вангол. Ты узнаешь об этом в нужное время и в нужном месте, прощай…
В угасающем сознании Вангола остался лик старого охотника, медленно пропадающий, рассеивающийся в пространстве…
„Заканчивая этот фантастический рассказ, я прошу прощения у всех читателей, коим придется потратить время на его прочтение, если вообще такое произойдет. В нем нет ни одного слова лжи. Все, что изложено мной на этих тетрадных листах, истинная правда, как и то, что перед вами последняя страница как моего рассказа, так и моей жизни, которая вот-вот прервется, поскольку я обречен. Нет, не от голода и холода, нет, хотя здесь, в русском городе, сейчас именно от голода умирают люди. Мне придется покинуть этот свет от болезни, которая явилась платой за те счастливые дни моего пребывания в том прекрасном мире, О КОТОРОМ ЗДЕСЬ ВСЕ И НАПИСАНО. Простите и прощайте… Гюнтер Миттель“.
Старик прочитал последние строки переведенной им рукописи и с сожалением закрыл тетрадь.
Такого произведения, написанного не очень хорошо с точки зрения литературного стиля, но столь достоверно и откровенно описывающего какой-то нереальный, фантастический мир внутренней земли, он никогда не встречал. Старик так увлекся чтением и переводом его на русский язык, что потерял счет времени и даже порой забывал о том, где сейчас находится. Только вой воздушной сирены периодически возвращал его в осажденный Ленинград с его холодом, голодом и смертью в каждой подворотне.
Сначала он с интересом естествоиспытателя, поверив в фантазии автора, как бы вместе с ним, исследовал этот неведомый мир, удивительная природа которого напоминала земную, но, как отмечал автор, отличалась большим многообразием и яркостью красок. Животный мир, не столь тщательно воссозданный Гюнтером, отличался только тем, что был абсолютно неагрессивен к человеку. Вот что было им написано об этом: „Во время одной из многочисленных экскурсий, на берегу моря, прямо на пляж к отдыхающим людям вышли огромные львы. Никто не обратил на это особого внимания. Вожак улегся на песке в тени большого кипариса и наблюдал, как стая, состоящая из нескольких самок и молодых самцов, резвится рядом с людьми в воде. Маленький мальчик, вероятно оказавшийся на какое-то время без присмотра родителей, подошел к вожаку и, сев на песок напротив, стал играть, разбрасывая нанесенные морской волной створки сверкающих перламутром ракушек. Некоторые из них падали на мощные лапы зверя. Вероятно, это не очень нравилось льву, видимо, фигурка ребенка несколько заслоняла обзор, и он, поднявшись, обошел малыша и лег ближе к воде. Мать ребенка, наконец заметив отсутствие рядом сына, увидев шалуна, подошла и, вежливо поклонившись царю природы, забрала ребенка. Когда это все происходило, Гюнтер был рядом и, наблюдая за всеми этими событиями, просто холодел от страха. Его спутники, ничем не изменив своего поведения, только из любопытства рассматривали животных, делясь между собой впечатлениями.