— А его то за что?
— Вы же знаете, что под удар была поставлена не только наша дивизия, в котел попала целая армия и кавкорпус.
— Это я знал.
— А чего же спрашивайте?
— Но позвольте! Последнее время дивизией командовал полковник Горбунов.[159]
— Да, так. Но только вы учтите. Горбунов принял дивизию неделю назад. А Березин обрёк её гораздо раньше, когда первый раз сдали Демидки. Вы же из штаба дивизии и лучше меня знаете подоплёку разгрома дивизии. Я видел собственными глазами, как роты и батальоны солдат поднимали руки и сдавались немцам в плен. Вы же знали, что наша оборона держалась на одних винтовках. Окопы в одну линию, как в гражданскую войну.
— Но где же тогда Березин?
— Это я вас должен спросить. Из опроса тех, кто выходит, ясно одно, что его с некоторых пор никто не видел. Последний раз его видели в компании начальника медсанбата.
— Ну и что?
— Как что! В одной из групп пришли солдаты и сказали, что они слышали, как начмед сказал своей жене-военврачу: «Давай скорей, нам нужно вовремя успеть перейти к немцам». А потом их на дороге видели вместе. Его последний раз видели на дороге к Белому.
— Березин вообще был странным человеком. Я был в штабе долгое время и все мы каждый раз удивлялись. Он вел себя не совсем понятно. Он много раз ночью вдруг исчезал из штаба, а утром на следующий день его обнаруживали где-нибудь на передовой в полку. Адъютант и охрана хватятся его, а его и след простыл. Говорят, что он любил исчезать и появляться внезапно. Раньше, до Белого, у него этого не было. Никто не знал куда он уходил. Однажды зимой он вылез в окно. Хватятся в штабе и давай по полкам звонить, полки — в батальоны. Сначала все удивлялись. Пропал генерал! А потом привыкли. На самом деле странно. Штаб дивизии не знал, где их генерал. Потом днём он где-нибудь появится. Хотели овчарку завести, чтобы искать его по следу. Он ведь всё пешком, в одиночку сбегал, без свидетелей. Спрашивать его боялись. Он был крутой и раздражительный старикан. Ходил всегда с клюшкой. Прихрамывал на одну ногу. Генеральскую форму не носил. Одевал полушубок овчинный. И по этой клюшке его узнавали издалека. Говорят, в гражданскую получил ранение. В пах. Семьи он не имел и жил отшельником. Говорят, у него где-то сестра живет. Мы спрашивали Шершина, что думает он о причудах генерала, об его исчезновении. Но Шершин всегда отмалчивался. Опрашивали солдат на передовой. Что, мол, делал тут генерал? Мол, такой пожилой, худой с клюшкой?
— А кто он? — спрашивали солдаты. — Он в разведку ходил. Сказал нам, чтоб мы не стреляли. Потом к утру приходил назад.
Обнаружат его где в полку, посылают упряжку. Скачет охрана и адъютант. А он встретит их на дороге и, размахивая своей палкой, кричит: «Что, прозевали?» Да и сейчас о нём ходят разные слухи.
— А что говорят о нём на КП?
— В штабе армии о нём не говорят. Я спросил как-то полковника. Он посмотрел странно на меня и ничего не ответил. Командующего я спрашивать не стал. Пришел солдат и сказал, что видел его вместе с начальником медсанбата. Начмед с женой, а генерал с клюшкой. Из всех, кто вышел потом, ни один не видел его.
Вот и вся история о Березине. Скоро в лесу появился полковник Добровольский, новый командир дивизии.
Потом появился начальник политотдела Пшеничный. В полки стали прибывать офицеры, сержанты и рядовые. Маршевые роты приходили со стороны Нелидова. Вскоре зафыркали лошади, загрохотали по гатям повозки, появилось оружие, боеприпасы, фураж, продовольствие и обмундирование. Тыловые службы быстро обросли барахлом и брюхом.
Вскоре в дивизии появились связисты, они натянули провода, проложили связь по полкам и батальонам. Артиллеристы получали пушки. В поредевшем лесу среди блиндажей, землянок и рубленных сараев появились санроты. Дивизия пополнялась, готовилась к боям.
Немцы были уверены, что 17-ая гвсд больше не существует, а она из земли воспряла в полном боевом составе. Она встала под боевое вынесенное знамя и готова была его целовать.
Соединившись со своей Ржевской группировкой, немцы на всех участках перешли к обороне. Боевые операции прекратились, обстановка на Бельско — Ржевской дороге повсюду стабилизировалась.
К этому времени надобность в усилении охраны Штаба 22 армии отпала. Я получил указание снять пулемёты и отправиться в полк.
Вечером я устроил солдатам баню, а утром, собрав всех людей, построил, вывел солдат на дорогу и зашагал в сторону леса.
Стрелковые роты были укомплектованы. Все ждали приказа о выходе на новый рубеж.
— Отъелись на армейских харчах и еле идут с обвисшими животами! — этими словами встретили нас солдаты, сидевшие в лесу.
— Заткнись! Ты, тыловик с уздечкой! От вас тыловой сбруей пахнет!
— Ещё и нос кверху дерёт! Ты на войне хоть раз был?
Вскоре дивизии поставили задачу. Прорвать немецкую оборону и перерезать дорогу Белый — Пушкари. Дорога, которая соединяла город Белый и город Ржев.
Пулемётная рота вместе со стрелками покинула лес и двинулась на новое место сосредоточения.
Местность, по которой пойдут в атаку стрелки, была заболоченной, поросшей кустами и плохо просматривалась. Немецкий передний край был где-то совсем рядом. Он шел по краю дороги, но из-за густых кустов никто из наступающих его не видел. Определить, где сидят немцы и где их огневые точки, было невозможно. Когда солдат подняли и под крики взводных и ротных послали вперёд, в кустах раздался сплошной треск и грохот. Пучки трассирующих и разрывы снарядов, взвизгивание осколков навалилось сразу на солдат. Впереди и сзади рвались снаряды и мины, многочисленный треск пулемётов обрушился на солдат.
По просёлочной дороге на немцев пошли два наших танка. И как только моторы взревели в кустах, немцы обрушили на них мощный залп артиллерии. Снарядами порвало гусеницы. Танки остановились.
Стрелковые роты, проскочившие в кусты, залегли и стали окапываться. Для прикрытия и поддержки пехоты вперёд бросили два взвода пулемётчиков. Только теперь стало ясно, что атака сорвалась. Роты, неся потери, лежали внизу под дорогой. До самого вечера ухали разрывы снарядов и мин, надрываясь стучали пулемёты.
К вечеру немцы немного успокоились. С передовой побежали и побрели раненые. Я успел оббежать пулемётчиков, побывал во всех расчётах и к ночи вернулся в батальон.
Возвращаясь назад, я присмотрел в лесу на полдороги небольшую землянку. Это были старые окопы, построенные здесь до нас. Бегать каждый день на передний край, отмеряя километры туда и обратно под огнём, не очень приятно. Переговорив по телефону со штабом полка, я взял из батальона связного и перебрался на новое место ближе к переднему краю.
До переднего края здесь недалеко. Кругом лес и лохматые кусты, землянка была небольшая. Четверо с трудом помещались в ней. Часовых около землянки я решил не ставить. В тёмном сыром лесу, в этом чертополохе, среди деревьев и кустов найти дыру входа было почти невозможно. Да и кому мы были нужны. Сюда случайно мог завалиться сбившийся с пути солдат. Да и тот, нащупав ногами проход, скорей подумает, что попал |и оступился| ногами в яму. В землянке устроились: Петр Иваныч, телефонист и связной солдат из батальона и я. Слышно было, как ухали немецкие пушки и перекатывались удары разрывов.
Вторую неделю славяне копались в земле. Рыли хода сообщения и насыпали брустверы. Нужно было оборудовать стрелковые ячейки и пулемётные гнёзда. Старая линия обороны, которую до нас занимала пехота, осталась позади. Отрыть в полный профиль окопы мы не могли. Местность была топкая. Быстро проступала болотная вода.
Укрытия строили над землёй. |Укладывали бревна за счет насыпного грунта|. Резали дерн, таскали землю, укладывали брёвна и засыпали |ещё раз все| землёй.
Днём немец немного усиливал огонь. Возможно, замечал работу, а может и с перепугу стрелял. Наши солдаты вели себя спокойно. Чего зря палить. Всё равно в кустах ничего не видно.
В начале постоянный обстрел действовал на нервы. Это сперва. Люди пригибались, передвигались перебежками, прятались в ходах сообщений, бестолково суетились.
А потом... Потом ко всему попривыкли. На взрывы и грохот перестали обращать внимание, смотрели на всё спокойно, ходили не торопясь. Совсем рядом ударит немецкий снаряд, зарычит глухо, уйдя в податливую почву, и опять всё тихо и спокойно кругом. Разрыв снаряда в лесу кажется очень близким. Разорвался как будто в трёх шагах, а осколков не слышно.
Каждый день солдаты несли потери. Судьба выбирала не всех подряд. Куда летит и чья вот эта визгливая мина? Ты хоть стой, хоть падай или сиди, пригнувшись в окопе, она всё равно найдет тебя, от судьбы не избавишься. Сиди, надейся и жди своего часа.
Прорвать немецкую оборону наскоком не удалось. Стрелковые роты зарылись в землю и лежали без дела.
Как-то к вечеру на небе появились тучи. Быстро стемнело, и пошел дождь. Трава, деревья и кусты зашуршали под тяжелыми ударами крупных капель дождя. Всё войско сразу промокло.
Ноги не слушались, разъезжались на липкой земле. Внутри одежды везде хлюпала вода. Солдаты сгорбились, подобрали руки, выставив наружу пустые рукава. Намокшие воротники и полы шинелей намокли и набухли. В глаза плескала и отовсюду брызгала вода. |Ресницы, ноздри и подбородок начинало щекотать. Вода ручьями бежала по лицу за шиворот. Нужно было умудриться и избавиться от щекотливого зуда и мокроты, мешающего думать и видеть.|
Дождь усилился, |продолжая шуршать в листве и кустах. Дождь| стучал по набухшим и мокрым шинелям. Монотонный и надоедливый звук дождя повис в воздухе, и пространство пропало. В этом сером мерцании ничего нельзя разобрать. Человек, идущий по окопу, как-то сразу натыкался на тебя. Он шёл, ни на что не глядя.
Кто и зачем его послал в такую погоду? И охота ему таскаться по залитой водой траншее. Кто он? Свой или чужой? Сидящих в окопах солдат это совсем не волнует. Никому не охота поднимать головы. Каждый, закрыв глаза, отворачивается от дождя и не хочет его видеть.