Окоп был совершенно цел. Прямого попадания не видно.
— Где остальные, Балашов? Где пулеметный расчет? Я тебя, кажись, опрашиваю!
Балашов посмотрел на старшего лейтенанта, потом в сторону ржаного поля, подумал что-то и приглушенным голосом сказал:
— Старший лейтенант послал их под бугор за трофеями. Велел с убитых собрать. Не вернулись они!
— За какими трофеями?
— С убитых немцев, товарищ лейтенант!
Я сразу вспомнил, как тщательно целился Парамошкин, когда замечал шевеление во ржи. Он целился, думая что это немцы, а там ползали наш солдаты. А Парамошкин бил их наметанным глазом.
— Быстро назад! Что духу есть! Передай Парамошкину: прекратить всякий огонь! Потом оббежишь все пулеметы и передай мой приказ: не стрелять!
Связной метнулся из окопа и побежал вдоль передовой.
— А теперь с тобой!
— Я хотел достать трофей, чтобы расплатиться с военфельдшером. Он обещал достать лекарства.
Сказанное старшим лейтенантом я пропустил мимо ушей.
— Ну, Балашов! Ты подвел всю роту! Я тоже виноват, что оставил этого прохвоста здесь без присмотра. Ухарь-купец! За какие-то вшивые немецкие часы отправил на тот свет троих пулеметчиков! Сам не полез! Послал умирать солдат! У них среди тылового сброда все так делают! Они солдат за людей не считают!
— Извини, лейтенант! Я понял свою ошибку! Разреши, я сам вытащу раненых?!
— Как, интересно, ты будешь смотреть в глаза всей роте? Картуз сними! Каску надень! Иди! А я посмотрю, как ты с этим справишься. Тут посижу, подожду пока ты вернешься! А ты, Балашов, кончай ковыряться в пулемете. Займись полной разборкой, даю тебе разрешение! Мы с тобой потом поговорим!
Старший лейтенант снял с головы свой картуз, отстегнул от поясного ремня новенькую каску, надвинул ее поглубже и полез вперед. Больше я его не видел. Его могли подстрелить немцы. Или, видя свое безвыходное положение, он сам сдался им. Он видно не знал, что немцы пленных с плохой болезнью расстреливали на месте. Мы знали это от немецких пленных. Я просидел в окопе до самой ночи. Трое раненых солдат выползли назад самостоятельно. Старшего лейтенанта они не видели. Мы его списали, как пропавшего без вести.
Политрук Соков благополучно добрался до медсанбата. Потом, как я узнал, его отправили в эвакогоспиталь в город Торжок. Из Торжка его эвакуировали в Иваново и, потеряв ногу, на фронт он больше не вернулся. Жил он в Москве на Магистральной улице, а в последнее время переехал в Строгино.
Пулеметная рота держала под обстрелом все косогоры и низины бугра. Днем пулеметчики стреляли одиночными, чтобы не выявлять себя. А к вечеру они, усталые, назначали часовых и ложились спать. Немцы воспользовались ночным затишьем, стали выволакивать трупы и раненых. Пусть заберут тех и других. В такую жару и без вони трупов дышать нечем. С одной стороны из траншеи шел трупный дух, а тут под самым носом пустили вонь откормленные немцы. И так солдат мутит и рвет. Смердящий дух полз со всех сторон, если было безветренно. Я приказал пулеметчикам ночью не стрелять. По пламени вспышек немцы могут засечь, где мы сидим. Для стрельбы ночью нужно иметь запасные позиции.
Пулеметчики сами понимали, что вести огонь просто так ни к чему. На каждую пулеметную очередь немцы отвечали орудийной стрельбой. В эту ночь до самого «морген фрю» немцы сидели молча. С этого дня на высоте воцарило спокойствие. «Морген фрю» — по высоте немцы пускали один снаряд и за ним три другие и до рассвета больше не стреляли. «Морген Фрю! Господа фрицы! Вы опять жрете?» — кричали пулеметчики в сторону низины прикрыв ладонями, как рупором, рот. Солдаты-пулеметчики знали некоторые слова по-немецки. Трупный запах подобрался к пулеметным ячейкам. Отвратительно противный запах и вонь заполнили все низины, воронки и окопы. Особенно сильным он был, когда стихал ночью ветер, когда воздух стоял неподвижным. Он полз по земле и стелился низом. Он в душу вселял какой-то ужас, забирался в голодное нутро, выворачивал кишки и мутил сознание. Одно дело говорить, а другое тянуть его носом и хватать ртом. Так продолжалось несколько дней. Ночью на высоту проложили телефонный провод, принесли кормежку, подобрали раненых. Теперь над высотой пули посвистывали. В эту ночь пополнения на высоту не дали. Телефонист связался с полком и меня вызвали на провод. У телефона был сам командир полка.
— Тебе нужно собрать всех стрелков и взять их под свое начало! Собери остатки стрелковых рот, назначь старших, определи им участки обороны и поставь боевую задачу! И смотри, чтоб никто не сбежал с высоты! Пополнения больше не будет!
— Хорошо! — сказал я. — Но прежде вы мне пришлете письменный приказ о назначении меня командиром батальона. В приказе укажите, что Кождан от должности отстранен. Отстранение и назначение согласуете, как положено, с дивизией.
— Ты что спятил? Какой тебе еще приказ, раз я говорю тебе собрать стрелков. Какой тебе еще письменный приказ, когда ты и так отвечаешь за свой участок обороны.
— За участок пулеметной роты! — уточнил я. — А за стрелков, которые в лес бегут, я не отвечаю. Без письменного приказа стрелков на высоте собирать не буду.
— Какой тебе еще приказ?
— Без приказа я им никто. И потом, вы забыли? Как бой, давай, лейтенант, собирай и отвечай за стрелков. Ты вроде комбат. Ты за всех отвечаешь. А как отвели во второй эшелон, так ты не комбат, на это место назначен Кождан. У вас там в лесу сидят два комбата. Они наверно завшивели от безделья!
— Кончай демагогию! — закричал командир полка.
— Хорошо, я молчу. Говорите вы. Только собирать остатки двух батальонов я не буду. Вы не даете мне слова сказать.
— Ну, говори! Еще в чем дело?
— Дело в том, что все политруки стрелковых рот прячутся в лесу с начала наступления. Ни комбаты, ни они, ни разу здесь не были. Бросили солдат и что они сейчас там делает никто толком не знает. Я не собираюсь за других пахать! За здорово живешь отвечать за пехоту. Будет письменный приказ — я их командир, я всех загоню в переднюю траншею! Убегут стрелки с высоты — пусть бегут! Я их стрелять не буду!
Командир полка не спросил об атаке немцев. Сам я не стал соваться с докладом.
Он не захотел продолжать разговор, я тоже промолчал. Меня теперь нахрапом и на испуг не возьмешь! Прошли первые месяцы войны, когда мной вертели как хотели. Убежит какой стрелок с высоты. Поймают его как дезертира. Меня за это под суд отдадут. Почему не намылить рыло Ваньке-ротному. Командир полка был недоволен. Он кинул трубку в руки телефонисту и спросил начальника штаба, который сидел у стола напротив его.
— А там кто-нибудь есть живой, кроме этого лейтенанта?
— Кроме него нет никого!
— Вот сволочь! В живых один остался!
— А что он говорит?
— Требует письменного приказа о назначении комбатом.
Этот разговор мне потом передали офицеры штаба. Фраза, брошенная командиром полка: «Вот сволочь, один остался!» — облетела все службы и тыловые подразделения полка. Улыбались офицеры, ординарцы и писаря: «Вот сволочь, один в живых остался!» После этого телефонного звонка командир полка устроил облаву по всем землянкам в лесу и за лесом. По его приказу обшарили все тыловые подразделения и кухни. Из леса выволокли двух комбатов, батальонных офицеров и политруков стрелковых рот. Собранные топтались возле полкового блиндажа, ожидая грозного решения. Комбатов и их помов отправили в дивизию. Куда девались они потом, осталось неизвестно. Четырем политрукам приказали идти на высоту. Их предупредили на счет трибунала. Остатки стрелков ночью окопались ближе к пулеметчикам. Связной из полка довел политруков до траншеи и вернулся обратно. Политрукам приказали неотлучно сидеть в окопах вместе с солдатами. Они разыскали остатки рот, поговорили с солдатами и узнали, что совсем недалеко сидят пулеметчики и у них есть землянка. Меня в это время не было на месте, я ходил по роте и проверял пулеметы. На месте воронки мы построили землянку. Теперь она была готова и в ней отдыхали свободные от дежурства смены, землянка была небольшой, но достаточно глубокой. Поверх трех накатов из бревен была насыпана земля и укрыта ржаной соломой. Возвращаясь от дежурных расчетов, я подошел к ротной землянке и увидел странную картину. Растерянный часовой и отдыхавшие в землянке солдаты сидели снаружи у входа. «Что за чертовщина! — подумал я. — Почему солдаты вылезли наверх и не отдыхают?»
— Вы чего торчите в проходе? — спросил я их.
Солдаты молчали.
Взглянув вниз в проход я заметил, что в землянке находились какие-то люди. Оттуда, из входа, доносились незнакомые голоса. Оказалось, что офицеры, которых выдворили из леса, без особых усилий выставили наружу моих солдат. Я покачал головой. Мне стало даже жарко. Я услышал снизу из-за висевшей плащпалатки на входе знакомый голос. Это был Савенков. Меня передернуло от предстоящей встречи.
— Кто там? Командир роты пришел? Заходи!
Выставив пулеметчиков из землянки наверх, они теперь приглашали меня спуститься к ним. Я спрыгнул в ход сообщения, перешагнул ступеньки, по которым выходя из землянки подымался спокойно, и отдернул занавеску, висевшую над дверью. В глубине землянки при свете мигающей коптилки на нарах сидели чужие люди. Твердый ком подкатился к горлу. Солдаты сверху смотрели на меня. Что-то теперь будет? Это подхлестнуло меня. Я повернулся назад и закричал на часового.
— По какому праву ты допустил в землянку посторонних людей?
Солдат стоял и моргал глазами. Потом он набрал воздуха вовнутрь и нерешительно проговорил:
— Они сами! Я не мог ничего! Они офицеры!
— Какое мне дело до офицеров, которые болтались где-то в лесу! Если они из стрелковых рот, то пусть идут к своим солдатам!
— Ты, лейтенант, чего шумишь?
— У меня фамилия такая!
— Спускайся сюда, здесь и поговорим!
В землянке мерцал огонек коптилки. В мигающем свете были видны желтые, вытянутые лица непрошеных гостей.
— По приказу вам следует сидеть со своими солдатами