— Послушай майор! Отойдем в сторонку! — сказал я, вмешавшись в разговор. — Я пришел в батальон с передка. Никогда ни перед самым плохим солдатом не лицемерил. Все, что ты пытаешься ему здесь внушить, для меня слишком прозрачно. Зачем ты наводишь тень на плетень? В топографии ты не уверен и всегда чего-то боишься или совсем ни хрена в ней не понимаешь. Если нужно посадить роту в назначенное место, я могу это сделать с ошибкой в десять-двадцать метров. Но скажи об этом прямо. Зачем человеку голову морочить? Он все равно тебя не поймет. И потом, на кой черт я должен за полковых начальников работать. У них в полку прорвало оборону, пусть присылают офицера, забирают роту и ведут ее на высоту. У меня есть обязанности по штабу, а я бегаю с поручениями, как посыльной. Получается смешно. Я должен пойти к командиру роты и напомнить ему, чтобы он не забыл поесть и поспать. У нас, майор, должно быть полное понимание, втемную воевать нельзя. Я готов сделать все и в любых условиях, но ты должен со мной быть откровенным, иначе тогда подучиться срыв. Ты знаешь, что я передовой не боюсь. Я даже буду скучать, сидя за бумагами. Но не делай из меня безучастного связного. Я по характеру неуживчив, когда мною начинают помыкать.
— Все! Договорились. — ответил майор.
И с того дня у нас установились дружеские и нормальные отношения. Малечкин перестал куражиться передо мной.
Мы вышли по тропинке из леса. Солдаты сильно растянулись. При переходе это не имеет значения. Вот мы пересекли большак. По ту сторону большака протоптанных тропинок не было. Мне нужно было выбрать направление по снегу.
Вся рота была одета в новые маскхалаты, кожухи пулеметов были замотаны чистыми бинтами. Мы не хотели подвергать солдат неожиданным обстрелам, мы выбирали обратные скаты и придерживались низинок.
Мы поднимались все выше, обходя открытые места и избегая прямого обзора со стороны немцев. Белое пространство медленно уходило назад. Покрытые снегом поля и бугры меняли свое очертание.
Я иногда останавливал роту, выходил по нехоженому снегу вперед, поднимался на гребни и перевалы высот и осматривал впереди лежащую местность. Я проверял наш путь и заданное направление, по которому нам нужно было идти.
Каждый раз, когда я смотрел в открытое пространство, картина снежных высот представлялась в совершенно новом виде. Только гребни дальних высот, где сидели немцы, неподвижно белели, освещенные утренним солнцем. По их размытому очерку и не очень четкому горизонту я проверял и сличал с картой свое место нахождения.
Кое-где на снегу стали попадаться черные воронки от снарядов и бомб. По свежим следам обстрела можно было заключить, что передовая была недалеко.
Вот на нашем пути попалась утоптанная тропа, уходящая куда-то вправо. Узкая, извилистая стежка петляла куда-то в сторону. Куда она вела? Где она брала начало? По ней можно уйти совсем в другую сторону.
Все пути к передовой обычно жмутся в низины, идут вдоль кустов, петляют в складках местности. Их прокладывают методом проб и ошибок. Солдаты стараются не попасть под прямой обстрел и эти тропы иногда кружат окольным путем, чтобы подобраться к передовой. Но сколько они не петляли по складкам местности, они выползали на снежные перевалы, на прямую видимость, здесь солдаты и попадали под огонь.
Знаю по себе, когда приходиться преодолевать открытое место. Каждую секунду ждешь встречного выстрела, очереди из пулемета, или минометного обстрела.
Вот и наша лощина кончилась. Впереди бугор, который нам нужно преодолеть. Мы были все одеты в чистые маскхалаты. При переходе открытого места я приказал не махать руками, идти медленно, пригнувшись к земле. Но солнечный свет выхватил наши фигуры светлыми пятнами на фоне снега, и немцы заметили нас, когда половина роты перешла перевал.
Несколько разрывов мин последовали тут же. Я крикнул остальным, чтобы перебежкой преодолели высоту. Мы скрылись в лощину, но немец продолжал обстреливать нас не видя. Он пускал одиночные мины то туда, то сюда. Едва мы поднялись на очередную седловину, немецкий минометчик стал нас обкладывать минами со всех сторон. Разрывы мин следовали чаще и ближе. В любую секунду мина могла разорваться у кого-нибудь в ногах.
Немец бьет, а мне нужно следить за местностью, чтобы не сбиться с пути. Когда идешь, нужно все время держать в голове весь маршрут. Важно не потерять нить, начальную и конечную точку в пространстве, учесть все извилины, углы и повороты. А тут по мозгам бьет миномет.
При близких разрывах мин солдаты лезут на край лощины. А что это даст? Мина может ударить и там, по самому краю.
Мы ложимся и ждем. Что будет дальше? Разрывы мин уходят в перед. Кругом все бело и голо. Миномет вскидывает снег впереди. Сколько не лежи, нужно вставать.
|Мысленно я нацелился на избранную точку местности.| Крупномасштабной карты у меня нет. Местность зимой принимает новые, совсем другие очертания. Дороги и ручьи, овраги и низины, засыпанные снегом, перестают быть характерными ориентирами. Сличать карту с голой бугристой местностью — дело не легкое. А тут еще бьет миномет. Каждый взрыв отвлекает и сбивает с мысли.
Выйти по карте в намеченную точку в открытом, заснеженном пространстве не так-то просто. На протяжении всего вертлявого пути нужно выдержать точно взятое направление.
Я иду впереди, за мной следует мой ординарец |Ваня| Парамошкин, Столяров метров в двадцати сзади ведет своих солдат по нашим следам.
По моим расчетам где-то впереди за перевалом должен находиться наш исходный рубеж. Через некоторое время рота выходит на рубеж. Солдаты ложатся в снег. Они довольны, что здесь не стреляют. Ошибка в расстоянии может быть не более двадцати метров. Я беру азимуты вершин высот. Сюда, на этот рубеж, должны подойти артиллеристы. Где их теперь искать? Может, где рядом сидят.
Я зову ординарца и мы идем назад по снежным холмам. Артиллеристы без нас на исходный рубеж не пойдут. Мы лезем по глубокому снегу с перевала на перевал и ни где никаких свежих следов. Они с двумя пушками сидят где-то в сугробах.
Им и нам отдан приказ. Все остальное мы должны сделать сами. Никто нас за руку навстречу друг другу не поведет. Ошибка в расстоянии при выходе с двух сторон может составить и не один километр.
Поднявшись еще на один бугор, замечаю впереди сизый дым от костра. Мы ходим, ищем их битый час по буграм, а они развели костер и греются в низине.
Подхожу ближе, заглядываю в снежный овраг — повсюду вдоль него копошатся люди. Отдельные кучки солдат. Две пушки. Зеленые ящики со снарядами валяются на снегу. Два небольших костра, у которых сидят солдаты.
Спускаемся по снежному скату, на нас никто не обращает внимания. |Как будто нас вовсе нет или мы свои. Повсюду в низине сидят и стоят одетые в маскхалаты солдаты.|
Передков и лошадей около пушек нет. Их отцепили и отогнали в сторону. Артиллеристы при выходе на рубежи стараются всегда рассредоточится. В этом они молодцы!
|Солдаты в низине болтались без дела. Одни ходили, размахивая руками. Другие сидели на корточках у костра. Таяли снег в котелках, для чая.|
Костры на фронте вообще разводить не разрешали. А здесь, вблизи передовой, солдаты были себе хозяева. Засечет ненец дым, ударит по огню — им же самим и достанутся мины. Причем здесь начальство. Оно сидит в лесу, а здесь передовая.
На передовой эти вопросы решали просто — разводили костер, отходили в сторону, и если немец по костру не стрелял, шли гурьбой, садились к огню, сушились, грелись, курили и чай кипятили.
Я подошел к группе солдат, сидевших около снарядных ящиков. Они резались в карты. Играли четверо, остальные смотрели. Кто молчал, кто |подначивал| поделдыкивал, а кто давал деловые советы. Им сейчас было не до нас, ни до немцев и ни до войны. Их внимание было сосредоточено на картах, они были заняты исключительно важным делом. Я посмотрел на них и решил сам отыскать, кто среди них лейтенант — командир батареи.
Все они были одеты в белые маскхалаты, на головы накинуты капюшоны, поверх шапок каски, знаков различия не видать.
Я сел рядом с солдатом, сидевшем поодаль от группы, достал кисет, свернул папироску и прикурил.
— Командир батареи вон тот, что сидит растопыря ноги?
— Он самый! — ответил солдат.
— Я! Я — командир батареи! Вы от пулеметчиков? За нами пришли? Ну, чего ты сидишь? Ходи! Твой ход! — обратился он к игравшему в карты солдату. И посмотрев в мою сторону добавил: — Покури! Я сейчас!
Но, не дождавшись конца игры, он бросил карты, поднялся и подошел ко мне. Мы поздоровались. Фамилию лейтенанта я не запомнил.
— А пулеметная рота где?
— Пулеметчики впереди. Метрах в трехстах отсюда. На исходном рубеже в снегу лежат. Вас ожидаем!
— Пушки сейчас тащить нельзя! — ответил лейтенант. — Слишком светло!
— Возьми связных и пойдем к пулеметчикам. Там на месте все и решим. Где пушки ставить, где пулеметы в снегу окапывать! — сказал я.
Я хотел еще что-то сказать, но в это время услышал гул немецкой авиации. Самолетов была целая группа. Они шли вдоль линии фронта в направлении нас. Зениток у нас на переднем крае не было. Истребители наши не летали. Немцы были хозяевами в небе.
Самолеты, переваливаясь с крыла на крыло, бросали бомбы и постреливали из пулеметов. Никто никаких команд солдатам не подавал. Вот самолеты вышли на нашу лощину и от серебристых крыльев оторвались черные бомбы. Каждый видел, куда они падают. Солдаты шарахнулись в разные стороны и мгновенно уткнулись лицом в рыхлый снег. Теперь каждый ждал своей собственной бомбы. С десяток бомб неслось сверху в лощину. Десяток взрывов взметнулось над снегом и все кругом заволокло белой пылью. Самолеты сбросили бомбы, отработали и отвернули в сторону.
Когда смотришь снизу на летящие бомбы, точно не скажешь, куда они именно ткнутся. Кажется, что они летят именно в тебя. Хотя можно и в такой момент определить их направление. Нужно только заметить, где находится нос и хвост самолета, который бомбит. Если они на одной линии с тобой, то нужно немедленно рывком уйти куда-либо в сторону.