рус, известный на всю дивизию. Я, конечно, пойду туда, коль есть распоряжение дивизии. Знаю, почему они хотят, чтобы я сидел на дороге. Но что я смогу там сделать, если мне там никто не подчинен? Артиллеристы сами по себе. Стрелки в подчинении комбата. Всю оборону я должен взвалить на пулеметчиков?
— Зря ты, старший лейтенант, кипятишься. Я не знал, что у тебя в сорок пятом полку были стычки и неприятности. Посиди у комбата недельку. Страсти пройдут, все уляжется. Я тебя отзову. Твою работу по штабу будет вести писарь под моим наблюдением. А ты отправляйся. Нам нельзя сейчас портить отношения со штабом дивизии.
Я встал с широкой лавки, на которой сидел, мне стало жарко и душно. Я вышел на воздух и закурил.
— Да! — подумал я. — Они хотят мне повесить на шею свой участок обороны. |Какая-то здесь мышиная возня? Хотят жар загребать чужими руками.| Приду на КП, лягу на нары, сделаю вид, что они добились своего.
Я разыскал на кухне своего ординарца, он сидел и беседовал со старшиной. Старшина налил мне в котелок черпак мутного хлебова и протянул кусок оттаянного черного хлеба.
— Товарищ старший лейтенант, надо поесть! Вы сядьте вот здесь на дрова и спокойно поешьте! А я буду собираться. Я вас подвезу до передовой.
— Как в роте с кормежкой сейчас? — спросил я старшину.
— Никто из ребят сейчас не в обиде. Сегодня порции больше. Остались продукты от погибшей роты. Так что солдаты сейчас довольны. Печально! Но с едой повезло!
— Кормежку на нас с ординарцем будешь завозить на КП, в батальон. Мы, наверно, будем сидеть там всю эту неделю. Ну что, удалец! Поел, попил, швык — и полетел! Иди собирайся! Нам с тобой сначала надо в пулеметную роту зайти.
Ординарец набил диск автомата патронами, положил в мешок пару гранат раздельно с запалами, и пошел в зад саней, стуча пустым котелком по оглобле.
Сначала нужно заехать в пулеметную роту, побывать в пулеметных расчетах, посмотреть, как устроились и живут там солдаты. Переговорю обо всем с командиром роты Самохиным, а потом покажусь и на батальонном КП.
У комбата Белова был определенный заскок. Он имел привычку разговаривать с подчиненными нагло и высокомерно. Перед начальством он у всех на виду гнул свой хребет, боязливо дрожал, находился, так сказать, в божьем страхе. Ничего он так не боялся, как недовольного взгляда командира полка.
— Этот, — говорил командир полка, — будет землю рыть рогами, если я прикажу или рыкну. Бестолков, но старателен!
Вернувшись из роты, мы дошли с ординарцем до батальонной землянки, отдернули занавеску и ввалились во внутрь.
На столе стояла сплющенная снарядная гильза. От нее к потолку шел мигающий, яркий свет. Комбат сидел на лавке, заложив ногу на ногу, подергивая носком начищенного до блеска хромового сапога.
Он считал, что блеск начищенных сапог положительно действует на психику подчиненных. Связные, посыльные, телефонисты, сидевшие в блиндаже, были обшарканы и замусолены. А он в сияющих до блеска сапогах на фоне их выглядел по-генеральски.
На дорогах и в поле снег и зима. Когда Белов с дороги заходил в блиндаж, он садился на нары, выставлял вперед ноги и ординарец стаскивал с него валяные сапоги, ставил их сушить и подавал носки и начищенные хромовые сапоги.
Блиндаж был просторным. Его когда-то построили немецкие саперы. По середине блиндажа висела железная печка с регулятором для поддува воздуха при горении. В углу стоял деревянный стол. Вдоль стены — широкая струганная лавка. По другую сторону блиндажа были оборудованы и покрыты соломой просторные нары. Над головой потолок из толстых, в обхват, сосновых бревен. Над блиндажом был в четыре наката потолок.
Увидев меня, комбат велел телефонисту соединить его с пятой стрелковой ротой.
— Пятая рота! — вспомнил я.
Я глубоко вздохнул. У меня даже екнуло сердце. Когда-то я начинал здесь служить и именно в этой пятой! Теперь от той пятой никого не осталось. Остался только номер один.
Закинув ногу на ногу и держа телефонную трубку в руке, комбат орал на командира роты зычным голосом.
— Ты слышь! — кричал он ему. — Намордник для тебя припас! Что, что? Окромя маво приказа ты совсем без понятия! Ты меня понял, чего я тебе говорю? Чего молчишь? Я за вас должон думать? Сниму с роты! Слышь! Все забываю, как твоя фамилия!
Я подошел к столу, сел на лавку. Комбат бросил трубку, театрально всплеснул руками, как будто только что увидел меня. Он посмотрел на меня, вскинув бровью. Вот мол и ты, голубчик, по моему настоянию явился сюда! Взглянул решительно, но тут же спохватился.
— Здравствуй, старший лейтенант!
— Привет! — ответил я.
— Слушай, не сердись! Ты нужен здесь для общего дела. Я просил командира полка, чтобы он поехал в дивизию и договорился на счет тебя. Хотел, чтобы ты был здесь без всякого приказного порядка.
Я посмотрел на него с улыбкой и ухмыльнулся.
— Ты согласен? |Давай по рукам!|
Сидевшие в блиндаже солдаты переглянулись. |Они никогда не видели, чтобы с их комбатом [младшие по званию] разговаривали так на равных.|
— Вот наша лежанка, — показывая на нары, добавил он, — выбирай себе место и устраивайся на ночь. Если на счет харчей, то не сомневайся. У меня есть личные запасы. Ординарец мой нас всегда накормит. А сейчас для встречи нужно выпить, пожалуй! Ну-ка организуй нам по маленькой! И сала нарезать не забудь! Режь, режь! Не жидись! Знаю я вас, снабженцев. Вы народ прижимистый! Давай выворачивай, вываливай из мешка! У меня к старшему лейтенанту важное дело.
Шустрый солдатик достал сковороду бросил на нее сало и куски конины. Через некоторое время сковородка зашипела, и в воздухе распространился запах жареного мяса.
— У меня к тебе дело! Организуй систему огня! Чтобы немец сюда не сунулся. Ты мастер на всякие штучки. Говорят, ты танки пулеметами держал. Ты в этом деле разбираешься. Артиллеристы темнят. Сделай доброе дело!
— Посмотрим! — сказал я. — Нужно сначала все посмотреть, продумать все мелочи. Сразу ответа дать не могу.
— Не можешь и не надо! Давай сначала выпьем. На счет артиллеристов я тебе скажу: за батальонный участок обороны они отвечают тоже. Они пушки на передний край не желают ставить. Говорят, что плохой обзор.
— Вы что, нас инспектировать собираетесь? — спросил не поднимая головы лежавший на нарах командир батареи.
— Лежи, лежи! Старший лейтенант не только твой угломер и уровень знает, он и буссоль с закрытыми глазами выставить может. Это ты мне можешь втереть, на счет обзора, очки.
— Сначала посмотрим, потом вернемся к этому разговору, — вмешался я. — А откуда ты взял, что я артиллерийскую буссоль знаю?
— У нас в штабе полка твоя старая анкета на глаза штабным попала. Ты ведь в начале войны командиром артиллерийско-пулеметного взвода был.
— Анкету мою изучали?
— Не обижайся! Мы тебя как специалиста сюда пригласили. А ты сразу в позу!
— Что-то твоего зама не видно.
— Сейчас явиться. Пошел в санроту за порошками от поноса. Он у нас здесь с животом мается. Целый день сидит на отхожем месте. Я его не трогаю. Пусть наблюдает.
— Послушай комбат! Что ты тут по телефону внушал командиру роты? Я только что оттуда, у него там полный порядок |и покой.| Зачем ты его дергаешь?
— Вот именно, что покой! У командира роты должна душа болеть! А он сидит на передовой, считает что все у него в порядке.
— Зря ты его грызешь! Хочешь, чтобы он тебя боялся? На страхе далеко не уйдешь!
Наш разговор оборвался. В блиндаж ввалился батальонный комиссар Грязнов, или как его звали солдаты — гвардии капитан Грязнов. Гвардии капитан, не здороваясь, молча сел на лавку |с другой стороны стола|, достал пачку папирос «Беломор» и немецкую зажигалку.
Комбат протянул руку к пачке и выгреб из нее пяток папирос. Посмотрел на Грязного и добавил:
— Мои давно кончились! А тебе, Грязнов, при поносе курить вредно.
Грязнов ничего не ответил. Чиркнул несколько раз зажигалкой, она не загоралась. Он помял папироску и прикурил ее от горевшей гильзы. Грязнов был сосредоточен и молчалив. Он щелкал своей зажигалкой, из-под серого кремня вылетал каждый раз горящий сноп искр, а фитиль не загорался.
Он вывернул в зажигалке винтовую пробку, бензин и фитиль были в наличии. Сдвинув брови и что-то соображая, собрал зажигалку, снова щелкнул защелкой, но зажигалка не работала. Блестящая немецкая зажигалка не слушалась нового хозяина.
Солдаты, сидевшие здесь на КП, ходили вокруг по снежным буграм и извлекали из-под снега немецкие трупы. Они осматривали у них ранцы и сумки, шарили по карманам. Приносили разные вещицы и штучки, документы, письма, фотографии и открытки. Мы рассматривали их, видели немецких солдат в живом виде.
Солдатам по-разному везло. Кто добывал из карманов убитых сигареты, зажигалки и ножички. Кому попадались портсигары, кому — цветные фонарики. Счастливчикам удавалось снять с руки убитого и часики.
Найти в заснеженном поле немецкий труп — дело мудреное. Убитых под снегом лежало много. Они лежали вперемежку с нашими. Сначала при артподготовке побило немцев, а потом, когда на дорогу наши зашли, ударили немцы.
Идет по полю солдат, щупает снег под ногами. Разгребет снег, а там серая шинель — плюнет отойдет в сторону и снова как собака тычет в снег носом. Видит немецкую зеленую — начинает копать.
Самое трудное было оторвать примороженный труп от застылой земли. Иной старатель упирался и вертелся, пыхтел и вытирал пот с лица, старался вовсю, нельзя же пустым, ни с чем, в блиндаж вернуться, хоть банку консерв, пачку галет из кармана вывернуть, кусок промерзлого хлеба достать.
Вскоре все убитые немцы были откопаны, они лежали поверх снега. У них из карманов и ранцев было все изъято. Некоторое время по полю никто не ходил. Но вот появились мародеры особой профессии. Они саперными лопатами рубили челюсти в надежде добыть золотые коронки и зубы. У немецких трупов исчезли челюсти с лица. Наши убитые лежали красавчиками с посиневшими целыми лицами. У наших солдат золото во рту не найдешь. Какое там золото, своих зубов недоставало.