ровный не тронутый снег, ни следов, ни пробитых через сугробы тропинок. Предположения Самохина не оправдались. Когда мы подошли еще ближе, то убедились, что ветер и снег у танков гуляет внутри. Боковой лист у танка был разбит. Через него можно было свободно заглянуть вовнутрь. От железного остова танка исходил зловещий холод.
В снегу сидеть гораздо теплей! Если нам сюда посадить наблюдателя, он за пару часов превратиться в замерзшую ледышку.
Я осмотрел второй подбитый танк, обошел его кругом и подал знак рукой, чтобы идти обратно. Вернулись мы молча. Финны не сделали ни одного пулеметного выстрела. Мы подошли к краю оврага, дружно скатились по скату вниз, уселись в снег и закурили. Разговор почему-то не клеился. Самохин молчал, о чем-то задумавшись. Выходит мы зря сделали вылазку. Рисковали четверо. А с другой стороны, теперь нет никаких сомнений. Немцы и финны танки не посещают. На передовой всегда бывает риск. В тылу пули не летают. Но чем сидеть в тылу в теплушке батальона, убивать время и резаться в карты, лучше лазить здесь с Самохиным по передовой. Здесь настоящая жизнь рядом с солдатами.
Если мы за пару дней оборудуем на обратных скатах пулеметные позиции, пристреляем пулеметы и обозначим цели, то и финнам придет конец. На немцах этот метод был не раз испытан. Посадить солдата с пулеметом в разбитый танк — дело не стоящее. Да и отчаянных солдат у Самохина в роте нет. Лихой солдат Парамошкин. Он на все способен и готов. Ты ему только намекни, подкинь идейку. Он на все мог пойти. На любое невозможное дело мог решиться. Да! У Самохина в роте мелкие пулеметчики!
До утра мы ползали по передовой. Месили локтями и коленками снежные сугробы. Смотрели, прикидывали. И, наконец, наметили, где будем ставить пулеметы. Финны в основном вели пулеметный огонь по дороге. Но иногда они постреливали и в других направлениях. Тогда и нам приходилось, уткнувшись в снег лицом, лежать и ждать, пока прекратится обстрел. Финнам в голову не пришло, что мы ползаем у них под самым носом. Они были уверены, что мы смирились с их ожесточенной стрельбой. Все последующие ночи мы усиленно работали, взрывали, долбили, копали землю и уносили ее на плащпалатках. Мы готовили финнам неожиданный и решающий ответный удар. Земляные работы были закончены, четыре пулемета стояли на закрытых позициях. Пулеметчики просили у меня разрешения ударить по финнам для пробы разок, но я помотал головой.
— Стрельбу запрещаю! — объявил я.
Солдаты-пулеметчики сразу оценили стрельбу с закрытых позиций. Пламя при стрельбе не видно. Обычные свинцовые в полете не светятся и не горят. Откуда ты ведешь огонь, противник не знает. По двум финским пулеметам свинца можно пустить достаточно. Пулемет выставляется на цель по колышкам. Солдату рожу свою за бруствер высовывать не надо. Сиди себе в одиночном окопе, легонько дави на гашетку, а финны свое получают. Теперь Самохин явился ко мне, и просит разрешения попробовать пулеметы. Я показал ему кулак и, ничего не сказав, отправился в тыл батальона за стереотрубой, которую мне обещал достать майор Малечкин.
Мы с ординарцем вдвоем торопливо шагали по дороге. В спину дул ледянкой колючий ветер. Снежная пыль выбивалась из-под ног, подхватывалась ветром и неслась вперед, обгоняя нас по дороге. Вслед за ней в спину нам летели финские пули. Финны пускали их по дороге. Они сверкали, пролетая около, подхлестывали нас и придавали нам прыти.
Внешне мы держались спокойно. Но когда в тебя со спины стреляют трассирующими, то в душе начинают кошки скрести. Кто-то вытягивает из тебя внутренности наружу. Все у тебя внутри сжимается. Вот-вот свинцовая плеть перепояшет тебя!
Трассирующие идут то по правой, то по левой стороне дороги. Мы с ординарцем лавируем. Но разве угадаешь, по какой стороне они сейчас полетят. Сначала они пролетят мимо, только тогда ты определишь свое место. Можно было сойти с дороги, лечь в снег и переждать. А если он будет стрелять до утра? Кроме того, ты идешь не один. Пара солдатских глаз следят за каждым твоим движением. Для ординарца ты образец и эталон подражания. Нельзя чтобы солдат усомнился в своем офицере, потерял веру, боялся меньше, чем ты. Если офицер полка от каждого щелчка и выстрела вздрагивает и пригибается, то кто командует солдатами — паникеры и трусы? Мы шли по дороге не оборачиваясь, и пули в любой момент могли ударить нам в спину.
Я не исключал попадания. Я только надеялся, что этого не произойдет. Ординарец шел рядом, тяжело дышал и сопел. Он был больше меня нагружен. Я шел налегке. Он нес автомат, вещевой мешок с запасом патрон, набитым диском, гранатами и запасом хлеба. Но вот мы миновали все пригорки и стали спускаться в низину. Я решил зайти в батальонный блиндаж, повидать комбата и артиллеристов. За все эти дни, пока я был на передовой, могло что-нибудь измениться. «Нужно быть в курсе дела,» — подумал я. Когда я отдернул занавеску и ввалился в блиндаж, на нарах, как прежде, никого не оказалось. Артиллеристы из блиндажа исчезли, связных солдат не было, лишь двое телефонистов сидело у стола. На нарах лежал незнакомый лейтенант. «Что-то случилось,» — подумал я.
— Комбата убило! — поднявшись с лавки сказал телефонист. — Вчера в дверях пулей навылет стукнуло! Наверно, шальная ударила в грудь.
Солдат убивает на передовой и на дороге! А чтоб в дверях кого убило — первый раз слышу! С начала войны такого не было! Смерть от пули на передовой — дело понятное! А чтоб здесь? Достала косая костлявой рукой свои жертву! Вчера комбата убило! Сегодня блиндаж опустел! Артиллеристы, те сразу смылись! Ну и ну! Все разбежалась!
— Ну что, Ваня! И нам пора отсюда уходить, — сказал я ординарцу вышел наружу.
Дорога от блиндажа спускалась полого вниз. Здесь финские пули совсем не летали. Я ускорил шаг, Иван едва за иной поспевал. Я хотел застать на месте Малечкина. Он у нас быстрый, решительный. Сейчас у себя в теплушке, а через миг уже на коне. Он обещал мне через штаб дивизии достать новую стереотрубу. Без трубы наше мероприятие с Самохиным вылетит в трубу. Без трубы нельзя начинать стрельбы с закрытых позиций. Попробуй, встань на край окопа, высунись за бруствер, приставь к глазам бинокль и понаблюдай. Не пройдет и минуты, как получишь пулю в лоб. Наблюдать в стереотрубу совсем другое дело. Ставишь ее в окоп, садишься ниже бруствера, оптические штанги выставляешь вверх и сиди себе, наблюдай сколько влезет. Выставил обмотанные белыми бинтами трубы и спокойно смотри. Еще при подходе к теплушке, где жил наш майор, я знал, что он никуда не уехал. Его любимый жеребец стоял на привязи без седла, укрытый со спины одеялом.
— Как дела? — спросил я солдата, стоявшего на посту у входа в теплушку.
— Здравия желаем, гвардии старший лейтенант! Все в порядке! Майор у себя! Спрашивал про вас.
— Ты, Ваня, иди! — сказал я своему ординарцу. — Располагайся там у старшины! Нужен будешь — вызову!
Ординарец пошел по дороге дальше, а я отдернув занавеску, висевшую в дверях, вошел вовнутрь теплушки. Майор Малечкин сидел на нарах, поджав под себя ноги калачиком. Он, как всегда, был босиком. Он любил в жарко натопленной теплушке сидеть на нарах с голыми ногами и шевелить пальцами.
— Ааа! Начальник штаба пришел! — протянул он нараспев. — Мы тут без тебя совсем играть разучились! Давай, слышь, лезь-ка на нары! Егорка, картишки давай! О делах потом!
— Эй вы, лодыри, начальник штаба пришел! — толкнул он босой ногой лежащих на нарах ординарца и ездового.
Я и эти двое были основной картежной компанией майора.
— Встать человек двадцать! Остальным можно лежать! А то, смотрю, никакого почета! Они и меня за майора не считают! Так, вроде я им крестный или свояк! А ты давай, лезь сюда! Я знаю тебя! Тебе все дела, дела — от игры в карты отвильнешь! Стереотрубу для тебя заказал. Разрешение в дивизии добился. Интендант Потапенко должен ее получить и привести сюда. Хочешь сейчас проверим? Егорка! Позвать мне сюда интенданта Потапенко!
Ординарец поднялся с нар и пошел звать интенданта Потапенко.
— Ааа! Пердыщенко пришел! Явился, сукин сын!
— Я Потапенко, товарищ майор.
— А я как тебя назвал? Я тебя спрашиваю? Чего молчишь? У тебя что, двойная фамилия? Так как я тебя, жулика, назвал? Егорка! Я кого тебе велел сюда позвать?
— Потапенко! Товарищ майор!
— А ты мне кого привел? Пердыщенко? Отправь этого и доставь другого!
Егорка хватал интенданта за плечи и, не церемонясь, выталкивал интенданта наружу за дверь и кричал, чтобы было слышно: «Потапенко, тебя вызывает майор!» — и снова впихивал интенданта в теплушку.
— Товарищ гвардии майор, Потапенко по вашему приказанию явился!
— Вот теперь вижу, когда доложил. Ты трубу для начальника штаба получил?
— Получил! Вместе с ящиком лежит у меня.
— Отдай ее старшине роты Самохина. Он ее на передовую отвезет. Можешь идти!
Мы и прежде с майором играли в карты. Он забирался на нары. Егорка с него стаскивал валенки и он босиком принимался за это серьезное дело. Карты были его стихией. Он в любое время обыгрывал нас. К утру он оставлял нас с пустыми карманами без денег.
— Так-так! — приговаривал он. — Сначала по маленькой начнем!
Я не мог отказать майору. Когда он играл, он преображался, становился веселым. За карточной игрой он разговаривал, рассказывал полковые и дивизионные новости. Слова во время игры лились у него рекой. Но когда игра заканчивалась и он отдавал колоду карт Егорке, разговор обрывался и он обычно больше молчал. Он как-то сразу замыкался. Что ему мешало быть самим собой? Офицерская сбруя или валенки, которые не давали шевелить ему голыми пальцами?
Я залез на нары, не дожидаясь повторного приглашения. Егорка достал из кармана немецкую атласную колоду, растасовал ее, подрезал и снова перемешал. Егорка — денщик майора — выменял ее у солдата за две пачки махорки.
— Начальник штаба! Что будем делать? В батальоне осталось половина состава. Всего две роты!
Я слышал его вопросы и знал, что он разговаривает вслух и что эти вопросы больше относятся к нему, чем ко мне. В бревенчатой избушке было жарко, угарно и душно. По середине прохода на земле стояла железная печка. Это была железная бочка из-под бензина. В ней гудело и бушевало пламя. Печь топили — дров не жалели. Железная труба, уходящая к потолку, была раскалена. Дрова для топки заготавливали в дальнем лесу. Растущие вокруг деревья не трогали. Днем теплушка освещалась через окно. У окна был прибит в виде щита стол, на столе стояли телефоны майора. Телефонисты, писарь и старшины жили в соседней землянке. Интенданты, снабженцы и повара жили в отдельном месте. У меня определенного места не было. Писарь вел за меня все штабные дела. Я как начальник штаба не нужен был. Я и не жалел, что от меня отвалилась штабная работа.