Посмотрели бы мы на них. Вот они и бегут сейчас. Спасайся, кто может! Солдаты фюрера с одними винтовками, без пушек, воевать не могут. Ходить в атаку с винтовкой на перевес могут только русские. К этому славяне привычны с сорок первого года. Нашим полководцам нужны были населенные пункты и километры. И мы меряли эти километры шагами, обозначая немецкие заслоны солдатскими трупами.
Услышав лошадиный топот по земле, я обернулся. Майор Малечкин с Егоркой верхами шли к высоте. Не доскакав до вершины, Малечкин осадил коня, легко спрыгнул на землю. Ординарец Егорка подхватил поводья и развернул лошадей. А Малечкин, придерживая рукой мотавшийся с боку планшет, взбежал на бугор, где мы стояли.
Майор отдышался, обругал телефонистов и с ходу выпалил мне новый приказ:
— Ротам приказано седлать высоту! Занять круговую оборону и ни шагу назад! Лично каждого проследи, чтобы зарылся в землю! Вперед пойдут полковые разведчики! Пулеметные роты останутся здесь! Ваши повозки вон в той лощине на опушке леса! Раненых будете отправлять туда!
Нас, пулеметчиков, как я понял, перевели во второй эшелон. Нас оставили здесь, чтобы прикрыть высоту. Немцы могли сбить передовые роты, опрокинуть разведчиков и вернуться сюда. Но вряд ли они соберут свое разбежавшееся войско.
Малечкин был доволен, что мы заняли высоту. Он похлопал по плечу Самохина и направился к лошадям. За взятие высоты, как узнал я потом, майор был представлен к награде.
Пулеметные расчеты заняли оборону и окопались. Свободные от дежурства солдаты завалились спать. Кто знает, сколько времени проторчим мы здесь на высоте. Нас могут в любой момент двинуть вперед на немцев.
Внизу, куда ушли полковые разведчики, где у подножья высоты были видны серые крыши нежилых изб, затрещали выстрелы. Через некоторое время взахлеб ударил немецкий пулемет. Еще через некоторое время все стихло.
Телефонная связь была восстановлена. Я связался с Малечкиным и доложил о стрельбе.
— Твое дело наблюдать и подробно обо всем мне докладывать! — услышал я его голос в трубке.
К вечеру мы получили приказ сняться с высоты и отправиться вниз по дороге. Когда мы подошли к трем избам, где была перестрелка, мы увидели трех убитых разведчиков. Почему они не обошли по кустам эти избы стороной? Почему они пошли на избы по открытому месту? К сожалению, на войне такое часто случается.
Человек идет по дороге и в него никто не стреляет. Кажется, что и осторожничать нечего. Чего зря время тянуть? Солдат забывает об опасности, что он может получить встречный выстрел, а его уже давно взяли на мушку. Он спокойно идет. А немцы только ждут, чтобы он подошел поближе. Не будет же солдат обходить стороной каждый куст, каждый встречный бугор, сарай или избу, стоящие на отшибе. Нет смысла ложиться перед каждым сараем и ползти по грязной канаве на брюхе. Идешь по дороге, и в тебя никто не стреляет. Нет смысла прятаться и озираться по сторонам. «Авось и здесь пронесет!» — прикидывает каждый.
На войне трудно угадать, в какой момент ты лишишься жизни. Выстрел — одно мгновение! Пуля ударила и жизнь оборвалась!
При преследовании немцев мы не имели возможности прочесывать местность от куста до куста. Мы шли по дороге, пока в нас не начинали стрелять.
Не будешь же ты ползти, когда кругом безмолвно и тихо. Мы не экономили патроны, а стрелять по пустым домам и сараям как-то было ни к чему. Хотя мы не раз убеждались, что именно там нас каждый раз поджидали немцы.
Вспоминаю сейчас занятия по тактике в военном училище. Мы бежали по полю и кричали «Ура». Потом при подходе к деревне ложились и ползком подбирались к домам. Ползать солдата на войне одной командой не заставишь. Нужно, чтобы пули визжали у него над головой. А от чего это? От солдатской лени! Ее, эту матушку-лень, из солдата дубиной не выбьешь. Теперь, на войне, все было по-другому и иначе. Теперь сама война учила нас всему. Мы учились не по рассказам на примерах Гражданской войны, когда ползком подбирались и ходили в рукопашную действовать штыками. Мы учились воевать на собственной шкуре. Преподаватели у нас были опытные — прошли всю Европу.
Усвоив курс наук и приложив к науке русскую сметливость, проницательность и пытливость мысли, мы потом взялись за ум. А уж чем, чем, а задним умом и русским духом русский солдат крепок. Мы превзошли своих учителей по всем статьям!
Были и еще причины нашей отваги и лени. Мы воевали между двух огней. С одной стороны — немцы. С другой — наши доблестные тыловые начальники и командиры. Кто из них на нас надавит сильней?
Во время наступления у нас не хватало ни снарядов, ни пушек. Подвоз хлеба был с перебоями. С одной баланды не побежишь оббегать сараи и кусты. А начальство не давало нам времени спокойно лечь и лежа умереть. Нас подгоняли, понуждали и торопили. Нам нужны были километры отвоеванной у немца земли. Каждый наш шаг стоил жизни простых солдат и ротных офицеров. Мы по дороге теряли больше людей, чем пустых гильз из-под винтовочных патрон.
Кому, кому, а русскому солдату, который прошел войну с ротой в пехоте, нужно поклониться в ноги. Он оплатил своей кровью и жизнью все нарисованные на военных картах красные стрелы. Но, к сожалению, его славное имя забыли. Победителями стали тыловые работнички от батальона и выше. Теперь они фронтовики и окопники, едрена вошь! Непонятно, кто воевал, а кто открыто прятался в тылах полка и дивизии.
Они, конечно, тоже терпели лишения и невзгоды. Во время наступления им приходилось лезть в седла и отбивать задницу, догоняя пехоту. Им приходилось ложиться спать, укрываясь в телегах. Не было у них привычных тюфяков и подушек.
О войне и о немцах они знали понаслышке. Я задал однажды комбату такой вопрос. Он взглянул на меня пытливо и увел разговор в другую сторону.
Отложим разговор, кто воевал, а кто участвовал, сидя в тылу подальше от фронта. Вернемся к дороге, по которой нам предстояло идти. Там, впереди, нас ожидает много и всякого. Каждый шаг нашего пути нам стоит жизни.[171]
Закончилась еще одна фронтовая ночь. От трех нежилых изб, где погибли разведчики, мы уходим на рассвете.
Ровная, покрытая свежим снегом дорога, повернула в лес. Накануне с вечера небо как-то вдруг потемнело, дунул холодный ветер, с севера налетела белая пороша. Все, что накануне размякло и хлюпало под ногами, сразу окаменело. Пространство исчезло, и перед глазами поплыла белая пелена. Идти по дороге было легко и приятно.
Где-то справа от нас километрах в трех по дороге идет стрелковая рота. Мы соседи, так сказать. Но мы друг друга не видим.
Здесь на дороге свежие следы убежавших немцев. Я смотрю на следы и считаю. Сколько их здесь отпечатано перед нами. Если следы оборвутся или уйдут куда либо в сторону, нужно быть внимательным, можно ждать засады. Как охота за зайцем по первой пороше.
Тихий, присыпанный снегом лес стоит неподвижно. Рассвет еще не в полную силу. Но вот стали видны макушки деревьев, дорога тоже заметно светлеет.
Впереди широкий прогалок. Дорога круто сворачивает и уходит в сторону. Строений и заборов впереди не видно. Справа и слева ровное поле. На выходе из леса небольшое болото. Дорога по краю обходит болото. Лес то приближается, то отходит в сторону. Впереди пригорок. За ним видны крыши домов. Впереди вдоль дороги тянется жердевая изгородь, около нее — отдельные заснеженные деревья.
Мы подвигаемся еще вперед и поднимаемся в гору. Я внимательно оглядываю коньки крыш: не покажется ли где над крышей голова или каска немца. Окна и завалинки изб еще не видны.
Я махаю ротному рукой. Он останавливает своих пулеметчиков. Раскрываю планшет, смотрю на карту. Хочу узнать название деревни. В самом конце поля — кусты и низина, мост через ручей. Подходы к мосту могут быть заминированы. Идти по дороге или обходить деревню по полю стороной? Может вызвать из тыла саперов? Пока они притопают — время уйдет не мало. Саперы мин не обнаружат — мне за затяжку времени сделают втык.
Теперь нужно решить еще вопрос. Есть немцы в деревне или ушли из нее?
Подзываю и спрашиваю Самохина:
— Как думаешь? Есть в деревне немцы?
Самохин смотрит, качает головой и говорит:
— Не знаю!
— Посмотри на трубы. Видишь, на них сверху белой кромкой лежит свежий снег. Если бы немцы остались в деревне на ночь, они затопили бы печи. В холоде они не привыкли сидеть.
После некоторых раздумий я говорю Самохину:
— Пошли в деревню сержанта, пусть с собой возьмет человек пять солдат. По дороге не посылай. Пусть идет по кустам огородами.
Сержант с солдатами уходит. Мы остаемся на месте. Деревня пустая. Мирных жителей нет. Доложил солдат, прибежавший из деревни.
Мы идем по дороге. Здесь и там штабеля снарядов и мин. Около крайнего дома немецкое барахло разбросано около входа. Подхожу ближе, вижу на крыльце немецкий ранец с рыжим мехом наружу на крышке. Тут же солдатская каска и несколько круглых банок с противогазами. Брошенных винтовок нигде не видать. Лежат ручные гранаты с длинными деревянными ручками, целой кучей у крыльца.
Поднимаюсь по ступенькам. Дверь открыта настежь. Иду по скрипучим половицам, вхожу в избу. По середине избы стоит деревянный стол. Справа у стены двухярусные нары, засланные соломой. С боку у нар деревянный бортик, оббитый березовой рейкой. Подхожу ближе, смотрю на рейку. Белый ствол березовой жерди распилен вдоль на две половины. Кора с полукруглых половинок не снята. Она на фоне потемневших досок сияет серебристой белизной. Плоской стороной березовые рейки прибиты к дощатому борту лежанок.
Забавно смотреть! Идет война, а они занимаются украшательством. Даже здесь, на фронте, они играют, как маленькие дети.
Подхожу к столу, на столе стоит железная коробка. На крышке замысловатый рисунок. Крышка у коробки чуть приоткрыта. Солдат, один из тех, которых послали с сержантом в деревню, сказал мне, что в доме, возможно, стоят мины. «Почему он так решил,» — думаю я.