Всего триста метров, а ночью они кажутся как целая верста. Ни чихать, ни кашлять нельзя. Как только разведчик перешагнул бруствер, он должен быть совершенно беззвучным. Ни спросить, ни ответить. Идешь, повторяешь движения передних, которые могут подать тебе условный сигнал только рукой.
Солдаты замедлили шаг, подали знак рукой и остановились. Один из них нагнулся и присел. Другой сделал знак, чтобы мы подошли ближе.
Они несколько углубили воронку. В ней можно было поместиться вдвоем. Свежую землю они ссыпали в мешки и перед рассветом уносили с собой и вываливали возле траншеи. Оставлять свежие выбросы около воронки нельзя. По кучкам свежей земли немцы могут засечь место ночного дозора. Днем обнаружат, а ночью поставят мину. Все логично. Но немцы пока из своей траншеи вперед не выходили. Небольшими группами они боятся ходить.
Это, по сути дела, был мой первый выход с разведчиками в нейтральную полосу. Я раньше ходил, но тогда со мной были не разведчики. С солдатами мы пробыли недолго. Они остались дежурить, а мы с Рязанцевым вернулись назад. Я думал, что потом в штабе полка у меня будет разговор о ночных постах и дозорах.
Я заранее решил выйти и посмотреть все на месте. Я плохо представлял, что именно разведчики охраняют в нейтральной полосе. |Что собственно? Передний край или сон солдат-стрелков, сидящих в траншее?|
Покидать траншею и уходить вперед, поначалу неприятное дело. Когда ты сидишь в окопе, прикрытый землею от пуль, вроде на душе веселее. А ходить по открытой поверхности земли под носом у немцев опасно, можно нарваться на пули или на удар осколков и укрыться негде. Бывают случаи, когда пуля не слышно летит, |как мина на подлете.| Это — твоя. Стукнет она неожиданно и, считай, твоя песенка спета.
Или другой случай. Возвращаешься в траншею. Тут ты можешь запросто нарваться на пулю. Проснется какой тетеря, пальнет с перепуга в тебя. Целясь, он никогда не попадет. А вот так, спросонья, обязательно всадит. |Из пулемета резанут на всякий случай. Решат, что выстрел был сигналом тревоги. Хотя все знают, что наши люди впереди. Но всякое бывает. Решат, что их давно прихлопнули и что очередь за траншеей. Потом такого наплетут, что полковые тактики и стратеги не разберутся.|
Федор Федорыч рассказывал, что одного из ребят вот так и убили. От своих пулю получил. От своих пулю не ждешь. Ее получаешь неожиданно.
Под немецкими пулями кланяешься. Они стреляют по системе. Их ждешь и знаешь, когда быть настороже. Считаешь секунды. Стоишь, глядишь и решаешь, резанут или нет. Немцы нас встречают и провожают свинцом. Мы не воюем, мы ходим на смерть каждый день и в этом, кажется, нет никакого геройства. Такая работа — ходить на смерть!
Страх не в том, что пуля в тебя попадет. Страх в ожидании, когда она пролетает мимо. А когда она ударила, перебила ногу, обожгла шею, или разворотила скулу, страха уже нет. Пуля не пролетела мимо.
|И если у тебя есть силы бежать, ковылять или ползти к своим, поскорей подавайся. А то потеряешь много крови. А если сил нет, дожидайся, лежи. Перед рассветом не явишься ко времени, за тобой придут и унесут.
Добрался до своей траншеи, сделали тебе перевязку, наложили бинты, можешь передохнуть. Тут появляется снова страх, нет ли у тебя гангрены. Но это пройдет, когда тебя положат на носилки, поднимут из траншеи на поверхность земли. Ты снова будешь думать о пулях, снарядах и минах, которые немец пускает, чтобы славяне не забывали, где они находятся.
Но вот тебя дотащили до оврага, положили на землю, где ждешь ты повозку. По дороге в санбат повозка может попасть под обстрел.
Ты лежишь на повозке, смотришь в небо, а повозочный бросил поводья, отбежал подальше и залег в канаву. Он будет лежать там, пока не кончится обстрел. Со страхом бороться легче, когда ты на ногах, чем вот так лежать беспомощно и ждать, когда рядом рванет снаряд, и осколки веером ударят в тебя.
Хорошо, что ты не попал на телегу полкового обоза. Вон к тому мордастому, что с кнутом за голенищем и с рожей, похожей на московского извозчика. Он тебя в канаву сковырнет. Валяйся там до утра, пока кто-то другой подберет. А сам налегке галопом уйдет, пока немец пристреливает место.
Тебе повезло. Ты жив, ты дотянул до операционного стола. На тебе разрезали одежду, размотали бинты, раздели, обмыли, где нужно побрили и к столу привязали.
Не успели дать наркоз, а в небе немецкие самолеты. Врачи и сестры в «щели» ушли, а ты опять смотришь в потолок, остался один со своими мыслями, страхами и надеждами. Ты лежишь под белой простынею, а на тебя с потолка сыпется земля. Ты мысленно приготовился к смерти, а она не торопится.
Страх на войне повсюду и везде. Все переживания можно назвать одним словом — страх. Тот, кто воевал, знает цену этому слову.
У того мордастого извозчика от страха на лоб полезли глаза. У него был не просто страх, а животный. Только у мальчишек-несмышленышей в глазах больше любопытства, чем страха. Они смерти не видели, а когда ее не знаешь, чего ее бояться.
У замполита Сенкевича, когда он бежал из-под Белого, бросив солдат, был специфический — панический — страх, за свою жизнь и шкуру. Потом он пошел в гору. Вот как бывает. Страхи тоже бывают разные.
Я вот рассуждаю о страхе, а нужно бы к делу вспомнить старика нашего Березина. Он не испытывал страха, когда восемь тысяч солдат попали в плен к немцу под Белым. Он боялся, что его расстреляют. И поэтому он прикрылся солдатской шинелью и ушел в сторону города и больше его никто не видел.
А на командном пункте штаба армии его поджидала машина с людьми из контрразведки. Им было поручено взять его и увести куда надо.
Страха не бывает, когда поддашь спиртного. Рязанцев в поддатом виде мог пойти и перелезть через немецкую проволоку.|
Мы вышли из нейтральной полосы. Впереди метрах в двадцати наша траншея.
— Что-то спина холодит! К утру, наверно, погода будет меняться! — сказал Рязанцев.
У меня под лопатками тоже озноб. Сзади нам вдогонку неслись немецкие трассирующие пули. Неприятное чувство, когда идешь и спиной чувствуешь свинец. По дороге в овраг можно было поговорить. Я спросил Рязанцева:
— Как ты думаешь? В чем собственно смысл ночных дозоров. Что они делают? Несут оборону или охраняют пехоту?
— Чего тут думать? Мне приказали, я их и поставил!
— Какую боевую задачу ты ставишь разведчику? За что он должен отвечать? Что он должен делать, если пойдут немцы? Что? Бежать будить пехоту или отбиваться в своей воронке? — допытывался я.
— Не знаю! В штабе, когда приказывали, я об этом не спрашивал.
На следующий день я взял с собой одного солдата и мы по заросшей кустами лощине отправились в штаб полка.
В блиндаже майора горела бензиновая горелка. Когда майор спал или работал, гильзу с фитилем не гасили.
Часовой пропустил меня в блиндаж. Майор сидел за столом и разбирал какие-то бумаги. Увидев меня, он отложил свою работу.
— Ты по делу ко мне?
Я стал рассказывать ему свои соображения.
— Если немцы сделают попытку перейти нейтральную зону, то нарвутся на наших ребят. Отойти назад разведчики не сумеют. Они лежат в мелких воронках или просто на голой земле, прикрываясь кустами. Их сразу всех перебьют. Раненые попадут к немцам в плен. Мне не понятно, где у нас проходит передовая? Может, пехоту вывести из траншеи, а туда посадить наших ребят?
Майор молча посмотрел на меня. Возможно, он подумал, что я все сказал и пришел только по этому вопросу.
В это время майора потребовали к телефону. Пока он говорил, я вспомнил о Рязанцеве.
Это Федя молчалив и со всем согласен. Придет к майору, начнет говорить. Майор его перебьет и скажет:
— Знаем! Ладно, иди!
Рязанцев помнется и уйдет. А по дороге вспомнит, что про сапоги забыл спросить. Разговор с начальством выбивал у него мысли и пот на лбу. Вздохнет, махнет рукой. Ладно, в другой раз. К майору он потом не идет, посылает старшину. Федю от двух-трех фраз в жар и холод бросало.
Майор положил трубку и вернулся к столу.
— Как понимать все это? Кто обороняется? Стрелковые роты или разведчики? Ночью завяжется перестрелка. Наши пулеметчики дадут огонька в сторону немцев. Ведь они в темноте ударят по разведчикам. Что вы об этом думаете? — спросил я майора.
Майор молчал, а я продолжал:
— Может, я говорю не дело? По-моему в Гражданскую войну выдвигали дозоры. Чапаев погиб, понадеявшись на них. Какую боевую задачу я должен поставить разведчику? Иди, мол, браток полежи в нейтральной полосе до утра!
Я замолчал и посмотрел на майора. Он покачал головой и улыбнулся.
— Командир полка может приказать нам на каком-то участке занять оборону. А охранять комбатов и стрелковые роты, такого приказа никто не может отдать. Командир взвода разведки докладывает мне, что один из комбатов уже покрикивает на него. Я третий год на фронте, был ротным, успел побывать и на штабной работе, но такого ни разу не видел, пехота в траншее спит, а ее охраняют разведчики. Когда я в роте был, с меня комбаты три шкуры драли. За клочок земли расстрелом грозились. А здесь что происходит? Может комбаты боятся, |что солдаты ночью к немцам уйдут. Пусть командиры рот не спят, сами их караулят. Пусть по траншее ночью циркулируют.| Я прошу этот вопрос решить у командира полка. Или я отвечаю за траншею и получаю от командира полка официальный приказ и участок на оборону, или я завтра снимаю с дозоров разведчиков. Через месяц от нас потребуют взять языка, а во взводе у нас вместо разведчиков сторожа деревенские с колотушками. |Потом меня мордой по столу будут возить, что контрольного пленного не взяли.| На днях прихожу в разведку. Смотрю: солдат на поваленной березе сидит. Подобрал под себя ноги, чтобы я не видел, и смотрит на меня. Подошва у него телефонным проводом подвязана. А в полковых тылах портными и сапожниками хоть пруд пруди. У меня, товарищ майор все. Прошу доложить командиру полка и по этому вопросу.