Я поднимаюсь с земли, выхожу на дорогу, стою, смотрю в сторону идущих и жду. Увидев меня, всадники от повозки отрываются и, поднимая пыль по дороге, скачут на меня. Начальник штаба полка майор |Денисов| подъезжает ко мне.
Я смотрю на лошадей. Когда-то они принадлежали взводу конной разведки. Перед выходом к Царевичу лошадей у нас отобрали и раздали по полкам. Это было тогда, когда артиллеристы зашли в овраг и попали там под бомбежку. После бомбежки в овраге потрепанные артиллерийские упряжки и обозы остались без лошадей. Остались на бобах, без конной тяги. Пушки, снарядные ящики и барахло не на чем было вести. Командир дивизии приказал ликвидировать в полках взвода конной разведки. И по приказу дивизии у нас отобрали лошадей.
— Хватит трясти зады! — пояснил мне содержание приказа командир полка. — По штату полка нам положен взвод пешей разведки. Вот ногами по земле и топайте!
С каким удовольствием артиллеристы и обозные похаживали вокруг наших ухоженных лошадей, похлопывали их по бокам, оттягивали им губы, заглядывали им в рот, били кулаком под живот, как на конных торгах. Некоторые из обозников подходили к морде лошади, совали ей сенца, а она, сытая и ухоженная, отворачивала от него свою морду. Лошади наши не то, что в обозах — заезженные и клячи. Представители были рады. Но с какой грустью каждый из наших солдат, кто кормил их и чистил, расставался с другом. Лошади чувствовали это, вертели глазами, переступали с ноги на ногу, но ничего нельзя было сделать. На войне прикажут — ты снимешь с себя сапоги и шинель. Лошади этого не понимали. А у нас в душе творилось необъяснимое.
Начальник штаба сумел отвоевать себе двух верховых лошадей. Теперь эти лошади разведке не принадлежали.
За штабной повозкой майора по дороге в город тянется полковой обоз.
Я посмотрел вдоль обоза, почесал в затылке, посмотрел на майора и сказал:
— Воевать в пехоте некому, а обозников в полку сотни две без дела торчат!
— Бери у моего вестового лошадь! — сказал майор. — Тебе придется с головной заставой связь держать! Маршрут движения ты знаешь! |Будешь меня в курсе дола держать!|
Я сел в седло, а Кузьме велел следовать в обозной колонне вместе с ребятами. Я отъехал немного и обернулся назад. А он стоял на дороге и смотрел мне в след. Он как будто чувствовал, что в последний раз мы видим друг друга.
Мы уходили на юго-запад. Больше я Кузьмы не видал.
Глава 32. Через Духовщину на Смоленск
13 сентября 1943 года город Духовщина был освобожден. Духовщину брал 5-й Гвардейский стрелковый корпус 39 армии. В 5-й гв. стр. корпус входили: 17 гв. сд, 9 гв. сд и 19 гв. сд. Вместе с 5-м гвардейским корпусом на Духовщину наступали: 184 сд, 178 сд, 28 гв. танковая бригада, 11-й тяжелый 203-й танковый полк, 21 арт. дивизия, 46-я мех. бригада.
Все эти части и соединения вели бои на подступах к городу, прорывая так называемый «Восточный Вал» обороны противника. Бои были тяжелыми, потери были огромные с той и с другой стороны.
Когда полковая разведка и стрелковая рота нашего полка ночью накануне вошли на центральную площадь Духовщины, в городе было тихо. Штурма города, как такового, не было. Все оборонительные рубежи немцев остались позади.
На следующий день по дороге в освобожденную Духовщину стали стекаться остатки стрелковых рот, которые по разным причинам отстали ночью в пути и задержались на рубежах. Это были уже не роты в сотню солдат, а небольшие группы числом до двадцати, которые уцелели в боях на Царевиче и на подступах к Духовщине. |Не везде и подряд была взрыта и вспахана земля, где кругом с воем и скрежетом падали и рвались бомбы, снаряды и мины. Не везде всё живое превратилось в мертвое.| Где-то между свежих воронок, среди истерзанной взрывами поверхности земли остались нетронутые участки и клочки земли, уцелели отдельные солдатские окопы с живыми людьми. Не все были убиты. Мертвые оставляют после себя и живых.
По Духовщинской дороге двигались небольшие группы солдат. Они шли медленно и молча, без особого желания подвигаясь вперед. В город они не спешили. Солдаты знали, что в полку их осталось мало, что привала им в городе не будет, соберут в одну-две роты, зачитают приказ и пустят вперед. И пойдут они снова без отдыха и сна по дорогам преследовать немцев. Вот такая она, солдатская жизнь!
А следом за ними, тарахтя, обгоняя и пыля по дороге, в город катили полковые с пушками и обозные тылы.
— Эй! С дороги прими! Берегись! Зашибу! — кричали горластые ездовые.
Погоняя и нахлестывая лошадей, они явно в город спешили.
Посмотришь на них. Они как одержимые! Можно подумать, что в городе при въезде на площадь всем кто успел, подносили порцию водки и на грудь цепляли медали и ордена.
Тыловики — расторопный народ. Не то, что пехота. Потом, какой-нибудь скажет из них:
— Чаво? Духовщину кто брал? Мы первые заехали туды |раньше пехоты|!
На узкой кривой дороге при въезде на площадь встретились солдаты-окопники и тыловая братия полка.
Солдаты-окопники вышли из пекла, выглядели усталыми, измотанными и почерневшими. Лица землистого цвета осунулись, глаза провалились, под глазами висели мешки. Даже у молодых солдат вокруг глаз и рта появились морщины и глубокие складки, в них въелась болотная грязь и гарь земли.
А эти полковые из тыловой братии, проворные и мордастые, торопливо приехавшие — деловито слезали с передков и телег, шарили вокруг глазами, где бы им поудобней на ночь устроиться, махали руками и галдели, как на базаре.
Окопники в город вошли молча. |Они в боях на подступах к городу надорвались, выдохлись и обессилили.| Они вышли на площадь, сели вдоль забора |и закрыли глаза. На лицах у них была тревога и смертельная тоска.|
А эти тыловые, |шустрые и| проворные, распаленные быстрой ездой, |по дороге, по пыли и жаре,| снимали с себя картузы и каски, вытирали рукавами потные лбы и улыбались, они были рады.
— Наконец-то! Мать твою в дышло, до мощеной дороги добрались!
На войне, как у всех. Каждому — свое! Кому свинцовые проблески |в грудь где-то там впереди|. А кому — мощеная камушком дорога! |Хоть она уложена камушком за городом версты на две-на три.|
Через некоторое время на площади появился начальник штаба верхом на коне. Он легко спрыгнул на землю, огляделся кругом, показал рукой в сторону забора на спящих солдат и велел их поднимать.
Солдат набралось около сотни. Их отогнали |с криками| от забора, построили на дороге, разбили на две роты, назначили ротных офицеров и приказали идти. Роты двинулись вперед |на выход| из города. Начальник штаба поднялся в седло и подался к обозникам.
Обычно первые сутки длительного перехода для солдат бывают тяжелыми. Потом они разойдутся, втянутся в непрерывный ход, дорога полегчает, спины у них разогнутся.
И вот после жары на небе появились рваные облака и тучи. Дунул порывистый ветер и заморосил холодный дождь. Мощеный участок дороги быстро кончился. Дорога размякла и покрылась водой. Полковые обозы застряли. Роты остались без хлеба и мучной похлебки на несколько дней.
— Курево вышло! — жаловались солдаты. — Хоть голосом кричи!
Солдатам, им что? Им осенние дороги, лужи, грязь и распутица… Им всё по колено! Видно, пришла пора ветрам, дождям и непогоде! Солдаты-стрелки, скользя и разъезжаясь по грязи, молча заходят в лужи. Идут они, не торопятся. Угрюмо поглядывая вперед.
От деревни Холм мы свернули направо, обошли Мошну стороной. А деревня Бельково осталась где-то справа. Около Башкевичей мы перешли насыпь недостроенного пути. Мы думали, что здесь на рубеже нас остановят |и обстреляют| немцы. Но немцев и за насыпью не оказалось. Взяв общее направление на Сыро — Липки мы тихо и не торопясь подвигались вперед. Мутные лужи и грязь, серая обочина дороги медленно уходит назад.
При подходе к Самодурово нас обстреляли. Немцы здесь встали на промежуточный рубеж. Стрельбы особой не было. Так, постреляли для виду |, чтоб мы на них не особенно лезли|. Солдаты |поняли всё и| сразу залегли.
— Чего лежим? — спрашиваю я. — Может, обойдем их где, справа или слева?
— Так нет приказу! Товарищ капитан! А без приказу, кому охота лезть |живьем в могилу|!
На ночь я устроился спать в какой-то сырой канаве. Солдаты лежали чуть выше по скату, а ноги у них болтались в воде. Кой где меж торчащих кустов и травы, видны были темные согнутые спины часовых.
Я увидел ротного, лежащего на земле, подошел к нему вплотную, нагнулся, заглянул ему в лицо и спросил:
— Пулемет поставил? Как я тебе говорил!
— Какой? Станковый?
— Да, да! Тот самый станковый «Максим», который англичане в 1893 году впервые применили в Родезии. Слыхал такую песню? «Трансвальд, Трансвальд, страна моя! Ты вся горишь в огне! …»
— Всё сделано, гвардии капитан! Ложись, отдохни до утра! А то утром снова начнется!
Я постоял, посмотрел ещё раз кругом. Небо ещё больше потемнело. Ни малейшего движения кругом. Ни ветра, ни выстрелов, листва не колышется! Часовые молча посматривали на небо.
Я прилег на землю. От сырости и озноба по всему телу прошла какая-то дрожь. Но стоило мне закрыть глаза, как я тут же заснул.
Утром, не открывая глаз, я на слух уловил шуршание дождя и отдаленные выстрелы.
— Нужно вставать, — подумал я, — и разбудить ротного.
Не поднимая головы, я протянул руку, хотел его за плечо потрясти, но рука моя коснулась земли. Ротного на месте не было.
Я поднял голову и увидел его. Исхудалый и с осунувшимся лицом он стоял в воде по середине канавы, молча моргал глазами и смотрел куда-то вперед.
Я поднялся чуть выше на край канавы, достал полевой бинокль и решил посмотреть вперёд. Но во время дождя, когда летят мелкие капли, в бинокль впереди ничего не видать. Оторвав бинокль от глаз, я стал различать неясные очертания кустов и травы и две-три рогатины от пр