— Тебе, майор, нужно на передовую идти, а не сидеть здесь в землянке под тремя накатами. Здесь ничего не узнаешь и ничего не увидишь.
— Я не могу сейчас уйти отсюда, мне из дивизии должны позвонить. Командир полка просил передать вам вот это — и он протянул мне исписанный листок бумаги.
Внизу стояла подпись командира полка.
Наш замполит вошел в это время в землянку, увидел меня и сказал:
— Да, да! Командир полка приказал тебе, капитан, взять второй батальон, провести его через линию фронта, выйти скрытно к подножью высоты 305 и штурмом овладеть вершиной, если там располагаются немцы. Ну что? Как ты думаешь, лихо задумано?
— Вы что-то перепутали! — ответил я. — Я не командир батальона и не зам. командира полка. Как вы знаете, я — разведчик. Я могу провести ночью в тыл к немцам батальон, разведать высоту, сказать комбату, есть ли на высоте немцы, а брать штурмом высоту я не обязан и не буду. Пусть ее берет комбат. Сколько у него солдат? Полсотни будет?
— Ты же знаешь, капитан, что он малоопытный.
— А вы на фронте давно?
— Давно!
— Вот и ведите их на высоту в атаку! Что вы здесь сидите? Мое дело — разведка, и я не хочу за других дерьмо чистить. Вот когда я буду ротным или комбатом, я свою роту сам на штурм поведу. На войне каждому свое, опытный он или малолетний. В общем, я довожу батальон до высоты. Поднимаюсь лично с разведгруппой к вершине, обнаруживаю немцев и, не медля ни секунды, возвращаюсь к подножью. А вас, майор, в дивизии я раньше не видел. Думаю, что в дивизии вы свежее лицо. А у нас по армии насчет разведчиков специальный приказ есть, где нас использовать, и на штурм ходить этим приказом нам категорически запрещено. Опыт тут ни при чем. Вы, вероятно, в курсе дела. А, может, вы замполитом в батальон назначены и по скромности своей в штаны накакали?
— Ну, ладно, капитан! Видно, ты упрямый.
— Смотря в чем. — ответил я.
Комбат, старший лейтенант, стоял у входа в землянку. Его для получения задания тоже вызвали сюда.
— Вот комбат! — показал мне посыльный полка.
Старший лейтенант приблизился ко мне.
— Ну что, старший лейтенант, много у тебя в батальоне солдатиков, и какое оружие?
— Русских девять человек, остальные сорок — казахи и узбеки. Солдаты — сами понимаете!
— А всего сколько же?
— Всего около полсотни.
— А офицеров?
— Офицеров, нас трое. Два лейтенанта и я.
— Да, войско у тебя и впрямь отменное. Ну что ж, пошли к твоим солдатам. Я взглянуть на них хочу.
Второй батальон был в резерве и находился около шоссе. В полутьме шагах в двадцати раздался храп и кашель. Солдаты лежали на земле, изредка шевелились, побрякивая котелками. Им не говорили, когда и куда они пойдут. Они не знали, что будут шагать друг за другом, вытянувшись цепочкой, в глубокий тыл противника, и что их там бросят, и что они исчезнут с лица земли. «Пожалуй, не следует им говорить, — подумал я, — так будет спокойней».
— Строй их в затылок друг другу в одну линию и не растягивай шибко! — говорю я комбату.
Пока солдат подымают и строят, я сажусь на кочку и курю. Потом я обхожу строй солдат, предупреждаю строго: кто будет курить, греметь котелками и пустыми банками или кашлять во время движения — расстрел на месте без слов и предупреждения. Они понимают, что с разведчиками шутки плохи.
— Куды-то нас с собой поведут полковые разведчики? — переговариваются старики.
— Поговори мне еще в строю! — одёрнул их Сенченков, который идет с нами в тыл.
Я с группой в шесть человек ухожу вперед, впереди нас, метрах в двадцати, идет головная застава из трех разведчиков. На нас на всех одеты новые белые маскхалаты. На фоне выпавшего снега нас не видать. Да и глазу непривычна свежая пороша. За нами, держа дистанцию метров пятьдесят, идут два разведчика. Они ведут по нашим следам батальон.
Из наших жизнью рискуют эти двое. Мы идем на отрыве от батальона. И в случае обнаружения мы можем метнуться в сторону и залечь на снегу. Сзади батальона топают еще двое наших ребят. Их задача всем солдатам стрелкам понятна. Мы не спрашивали у солдат батальона, есть ли среди них калеки и больные. Только заикнись!
Какой-то странный запах. Как будто пахнет свежей краской. Я иду вдоль строя. Рядом шагает комбат. Я останавливаюсь, принюхиваюсь, делаю несколько шагов назад. У одного из солдат из угла мешка стекает на шинель тоненькая струйка чего-то жёлтого. Я подхожу ближе, поворачиваю его спиной к себе — у него весь бок в свежей масляной краске.
— Что это, комбат?
— Это они ящик с консервными банками нашли. На банках написано по-иностранному и пахнет вроде подсолнечным маслом. У одного я их выкинул. А этот припрятать успел.
— И у многих эти банки с краской в мешках?
— Думаю, целый ящик.
— Давай, выгружай! И действуй побыстрей! Скажи: кто оставит, выведу из строя!
С краской вскоре все было покончено. Разведчики держались за животы. «А что было бы, если в темноте ее наешься?».
Когда колонна тронулась, разговоры прекратились. Мы шли не торопясь, внимательно смотрели вперед и по сторонам, постоянно оглядывались назад.
Темная живая цепочка, извиваясь на белом снегу, подавалась вперед по нашим следам. Стрелки шли друг за другом на расстоянии вытянутой руки.
Я несколько раз останавливался, приседал к земле, меня накрывали одеялом, подшитым сверху белой простыней. Я разворачивал карту, зажигал карманный фонарик, ориентировал карту по компасу и проверял азимут нашего движения.
Мы прошли уже приличное расстояние, минули лес и теперь находились в открытом поле. По моим расчетам, мы должны пройти еще одно поле и войти в лесной массив. Там, за лесом, и находится высота 305.
— Мы идем по немецким тылам. Стрелки гремят кружками, дребезжат котелками, — жалуется подошедший разведчик.
Он ведет за собой пехоту. Эту пару ребят приходится периодически менять. Солдаты-стрелки действуют им на нервы. Каждая пара подвергается риску.
— Дребезг котелков действует мне на нервы! Так и хочется полоснуть из автомата по этому сброду!
— Стрелять нельзя! — приказываю я.
— Приходится терпеть! — согласился он.
С приближением к опушке леса каждую минуту ждем встречной очереди из пулемета. Поле ровное, ни низинки, ни бугорка. Но на этот раз всё идет хорошо. Впереди лес, с души снимается тяжкий груз ожидания. Никто не шипит и не ругается на солдат батальона. Среди тёмных стволов елей солдатские шинели сливаются с лесом и тают в ночи.
Прибавляем шаг. Идем напрямую. Интервала между нами и батальоном нет. Спускаемся и поднимаемся по лесным складкам местности. Высокие сосны и ели тихо уплывают назад. Так двигаемся чуть больше часа.
У меня теперь есть часы. Разведчики преподнесли. С того немца, который к бабе шел, сняли. Через некоторое время неожиданно выходим на опушку леса. Куда идти?
Мы стоим метрах в ста от угла леса. Дорога полем в направлении подножья высоты проходит где-то здесь, за углом. Сейчас ее занесло белым снегом, от поля ее с такого расстояния на глаз не отличишь. Идти прямо с выходом на дорогу или свернуть в овраг и обойти высоту с другой стороны? Тут, с правой стороны, к высоте можно выйти лесом. Стою и решаю.
Я заранее не планирую, как пройти весь маршрут. По карте видно одно, а на местности все по другому. Преодолев определенный отрезок маршрута, я на месте решаю, куда нам идти и как быстро двигаться. Так лучше сообразовать все с обстановкой.
Идем лесом, я показываю рукой вправо. Вот долгожданный спуск вниз. Небольшая ложбинка. За ней скат, уходящий в высоту. Небольшие редкие кусты повсюду торчат по склону. Высота покрыта снегом. Белый скат ее уходит куда-то в небо, вверх. Комбата с солдатами оставляю внизу по краю оврага. Собираю разведчиков и веду вполголоса разговор.
— Тремя группами будем двигаться к верху. Сенченков с ребятами справа, я с группой Камышина посередине, а ты, Данилов, со своими вправо, в обход высоты. Подниматься будем медленно, не забегая вперед, не отставая на подъеме. Другого мнения нет? — спрашиваю я. — Отдельные предложения тоже отсутствуют? Значит, идем до вершины в открытую и никому не стрелять.
Мы идем медленно, сохраняя дыхание и силы. Где-то там впереди, наверху, чувствуется вершина. Мы ее не видим, она сливается с белой порошей, но мы ее чувствуем каждым дыханием и каждой печенкой.
Сверху неожиданно раздается немецкий оклик. Говорят двое, направляясь к нам. Мы, как по команде, ложимся и замираем. Окрикнувший идет и всматривается в белую пелену — прикидываю я. Сейчас он подумает, что ему просто показалось. Каких-то еще пара брошенных в нашу сторону слов.
Я жду очереди из немецкого автомата и взлета осветительной ракеты. Но ни тугого выстрела ракеты, ни резкого выстрела пули пока нет. Мы лежим еще некоторое время, выбирая момент тихо подняться и легко сойти вниз, к подножью высоты. Нужно только дать время, чтобы немцы успокоились и решили, что им показалось, что кто-то тут есть.
И в это время прямо на меня из-за куста вывалила огромная фигура немца. Он попятился задом, поддерживая на весу запутавшийся в кустах между голых веток телефонный провод. Я только успел в его сторону рукой показать, как двое разведчиков метнулись к нему, схватили его за руки и в рот воткнули тряпичный кляп. На него накинули простынь и тут же положили на брюхо, подмяв под колено, за куст.
Рядом свободному разведчику я показал на катушку с телефонным проводом и движением руки дал понять, что ее надо размотать и провод положить дальше. Он подхватил катушку и, поддерживая провод, стал спускаться вниз, подергивая на себя телефонный провод.
Ко мне броском перекинулись ребята из соседних групп. Они легли за кустом по правую сторону от провода. Немца, которого укрыли простыней, осторожно за руки и за ноги волоком спустили вниз. Я тоже несколько отполз, поднялся и отошел в сторону. Встав на колени, чтобы было видно, я затаился, смотрел вверх и ждал. Сверху, держа провод в руке, спускался второй немец. Он что-то крикнул вдоль провода своему напарнику вниз, но, не получив ответа, почувствовал натяжение провода в руке и стал спускаться молча вниз. Его пропустили и тихо последовали за ним. Отойдя за куст метров двадцать, чтобы сверху, с вершины, не увидели возни, разведчики с разбега сбили его с ног, и он с перепугу не пикнул. Два немецких телефониста были в наших руках.