— Мы потом, Серафим, туда сходим. Нам сейчас нужно на своем участке наблюдение установить. А ты, Федор Федорыч, готовь свою группу. Даю тебе два дня на подготовку, а потом ночью вместе в овраг под деревья пойдем. Одеяла у Тимофеича взять не забудь! На сегодня, вроде, все! Тебе, Тимофеич, строгий приказ. Никому водки, ни под каким предлогом! Раненые, если будут. Им разрешаю с собою за все дни отдать. Перед делом надо голову ясную иметь!
Через два дня наступает срок выхода. Ребята молча собираются. Рязанцев строит их полукругом на площадке около блиндажа.
— Больные есть? — спрашиваю я их. — Как настроение?
Все молчат. Я ставлю задачу на поиск и в конце добавляю:
— Вас четверо и нас с Рязанцевым двое. Всего шесть. Цифра четная. У кого на этот счет имеется сомнение или есть суеверие? По количеству, думаю, вопрос отпадает. Идем в овраг и ложимся под деревьями. Лежим ночь и остаемся лежать на следующий день. К немцам в траншею пока не полезем. Остаться в овраге на день — дело опасное и рискованное. Гарантий никаких! Все обратно вернемся живыми — не знаю. Из оврага днем не выскочишь, если обнаружим себя. В общем, приходится на риск идти. Кто из нас под пулями умрет, одному ему известно! — и я поднимаю указательный палец вверх, а потом медленно направляю его в нос к себе и начинаю ковырять в носу.
Ребята стоят, смотрят на меня и грустно улыбаются.
— Может, кто кашляет? Носом сопит? У кого куриная слепота на нервной почве? Может, кто от простуды чихать громко стал? Может, кто черняшки с салом обожрался и пускает хлебный дух так, что за версту слышно? Старшина!
— Я вас слушаю, товарищ гвардии капитан!
— Ты их перед выходом как следует накормил?
Старшина, ничего не понимая, разводит руки.
— Ты их досыта? Как на убой?
— Так точно! Как на убой! — у солдат на лице опять тоскливая улыбка и даже хихиканье.
— Ты чего радуешься Бычков?
— Это кто радуется? Я? Я ничего! А что?
— Как, что? Ты мне весь молебен по покойникам испортил!
— Это я, что ль?
— Ты, Бычков, молодец! Дух в тебе боевой заложен.
— А я думал, что испортил.
— Ты, Бычков, пойдешь направляющим!
— Есть, идти передним!
— Ну, что ж! Раз отказов нет на выход, объявляю перекур! Через десять минут выходим!
У входа в блиндаж стоят новенькие и те, кто от поиска пока свободны. Новенькие смотрят на готовую к выходу боевую группу и на процедуру выхода.
Через десять минут мы выходим на тропу и идем по снежному полю. Навстречу нам, на уровне груди, летят немецкие трассирующие пули. Бычков замедляет ход, остальные замирают на месте. Идем по переднему. Он встал, и все стоят. Пули проходят довольно близко. Каждый стоит и ждет тупого удара. Каждый этот момент переживает по-своему. Переживают все. Пули могут ударить любого. И Бычкова, что стоит впереди, и тех, кто остановился сзади, на изгибе тропы.
Один стоит и зло смотрит на пролетающие пули. Другой, сжав зубы, отворачивается, чтобы не видеть их. Двое-трое стоят спокойно и тупо смотрят, как они сверкают. Я задерживаю дыхание и смотрю, как они горят голубоватым зловещим огнем.
Если трассирующая пролетает в полуметре от тебя, то видно, как она горит и сверкает. Вот она приблизилась к самому лицу, сверкнула беззвучно и исчезла за ухом.
В это время один из ребят опускает автомат на снег и приседает. Это Возков |пулей|в предплечье ранен.
Пули ударяются рядом в снег и визжат, разлетаясь рикошетом в стороны. На них уже никто не обращает внимания. Возкова перевязывают, он поднимается на ноги, ему вешают автомат на шею и он пробует сделать пару шагов.
— Можешь идти? — спрашивает Рязанцев.
— Дойду помаленьку!
Следующая очередь идет чуть левей. Слышен посвист пуль. Мы трогаемся с места и идем по тропе.
Снежный скат заметно понижается. Мы обходим стороной солдатские окопы, находим протоптанные следы наших ребят, которые здесь шли несколько дней назад и вскоре подходим к оврагу. На краю оврага все ложатся. И по одному, садясь на снежный спуск, на заднице съезжают вниз, перебирая ногами. На дне оврага мы поднимаемся на ноги и гусиным шагом подходим к группе заснеженных деревьев. Здесь мы медленно опускаемся за стволы. Теперь здесь можно передохнуть и немного расслабиться.
Из-за деревьев даже ночью хорошо просматривается немецкая траншея. Она идет по самому краю обрыва. Траншея, по-видимому, глубокая, потому что хождения солдат в ней не видно. Но где-то должны сидеть наблюдатели? Возможно, они затаились и смотрят на нас? Ждут, пока мы уляжемся и решают — брать нас живьем или расстрелять в упор из пулемета. Всякие мысли приходят в первый момент.
Проходит немного времени, вокруг все спокойно и тихо. Пули летят высоко над головой. Пулеметный обстрел немцы ведут из глубины обороны.
Далеко вправо уходят очертания оврага. И там дальше, по краю, все та же траншея. Чуть правее нас в глубине обороны возвышаются две круглые насыпи. Это блиндажи для немецких солдат. Это не только укрытия, это огневые опорные пункты. К ним с переднего края тянется ход сообщения. Федор Федорыч наверно видел их, но мне о них ни чего не сказал. Возможно забыл? А может, думал о главном — как из траншеи брать языка?
Мы укрылись одеялами, лежим на снегу и посматриваем из-за деревьев. Так проходит часа два или три.
Я решаю остаться здесь на день и думаю, что нужно дать отдых ребятам.
Двоих назначаю дежурить, а остальным разрешаю укрыться одеялами и спать. Смена через каждые три часа. Мы с Рязанцевым не вылезаем из-под одеял до самого рассвета. Ночью я раза два просыпался, жестами спрашивал дежурных, что, мол, и как? Они пожимали плечами и делали знак рукой, что все идет по старому. Немцев не видно.
Утром я высовываю голову из-под одеяла, осматриваюсь кругом, толкаю ногой в бок Рязанцева. Утро, как утро! Вроде мы не под самым носом у немцев лежим. Теперь ребятам полагается спать, а мы с Рязанцевым будем дежурить.
Я поднимаюсь, улаживаюсь поудобней, остальные ложатся и укрываются одеялами и тут же засыпают. Весь день мы с Рязанцевым сидим и ведем наблюдение. Иногда мы с головой накрываемся одеялом, разговариваем шепотом, обмениваемся мнениями и делаем перекур.
Зимний день короткий. К ночи мы поднимаемся и уходим из оврага. Обратный путь под пулями проходим так же не спеша, заходим в блиндаж, садимся на нары и, не снимая халатов, сразу закуриваем.
— Ну, что? Как думаешь, Федор Федорыч? Может, завтра ночью пошлем ребят подняться в траншею? Пусть тогда до рассвета лестницу туда занесут.
— Чего ночи ждать? В сумерках нужно идти! К ночи они расставят посты и усилят наблюдение. В светлое время они нас здесь не ждут. Ночью они все будут на ногах. Сам знаешь, немцы темноты боятся и перед рассветом особенно зорко следят.
— Логика верная! Ты прав! Ничего не скажешь!
— Может, я сам в траншею пойду?
— Нет, Федор Федорыч, сейчас нам с тобой это дело не подпирает. Приказа из дивизии на захват пленного нет. Готовь группу захвата из троих и группу прикрытия. Кто старшим пойдет?
— Аникин! Он давно не ходил! Бычкова и Соленого — с ним в паре.
— Ладно, согласен! Группу прикрытия сам подберешь! Теперь план действия давай обговорим. На поиск обе группы пойдут перед рассветом. Остаток ночи и день будут лежать. Перед наступлением темноты пойдут на траншею. Напролом пусть не лезут.
— Может, им с ночи лестницу приставить, осторожно подняться и в траншею взглянуть?
— Согласен! Пусть по-тихому поднимутся и заглянут в траншею. Им нужно знать, куда потом придется идти. При выходе на захват языка поднимутся наверх — осмотреться должны! На ту сторону пусть сразу переберутся. Группу немцев из трех-четырех, если те по траншее пойдут, нужно будет пропустить мимо. Брать только одного или двух. Главное — не обнаружить себя, вот в чем задача! Здесь, Федя, отличное место. Лучше с захватом языка подождать, если ситуация сомнительная будет. На этом месте можно будет в другой раз взять. Главное — немцев не спугнуть. В общем, нужно действовать как можно тише. Только в этом наше преимущество и реальный успех. Выдержит Аникин? В драку не полезет?
— Нет! Ребята спокойные! Особенно Бычков.
На исходе ночи обе группы разведчиков вышли в овраг. Мы с Рязанцевым вместе с ними дошли до переднего края стрелковой роты, спрыгнули в крайний окоп и стали смотреть им вслед. Вот они растворились в снежной пелене.
Часа через два на снегу с той стороны я заметил движение. Слышу: при подходе к окопу наши ребята пыхтят. Первая мысль — ранило, наверно, двоих или троих.
Выглянул в проход, поднялся над окопом по пояс, вижу, подходят. Еще пару десятков шагов и они перед окопом стоят. Вижу: между ними незнакомая рожа в маскхалате шевелится. Конечно немец! Где-то схватили, черти! Аникин перед окопом стоит, и кровь на снег сплевывает. Сказать ничего не может.
— Что с ним? Бычков!
— Немец его каской по зубам долбанул!
Я говорю Бычкову:
— Проводи Аникина в санроту! Идите вперед и не ждите нас.
— Куда девать одеяла? — спрашивает кто-то из разведчиков.
— Несите их домой! Сдадите старшине!
Мы забираем немца, выходим на тропу и идем восвояси. Немец одет в новенький маскхалат. Его не отличишь от нашего разведчика. Впереди идут двое из группы прикрытия, за ними топает немец под личной охраной Соленого. Остальные сзади следуют друг за другом гуськом.
Мы медленно поднимаемся по снежному склону, ветер нам гонит в спину снежную пыль. Из-под ног вырываются белые шлейфы мелкого снега. Трассирующие, как обычно, летят из-за спины. Немец поминутно вздрагивает, горбится, а мы идем свободно, показывая, что пули нам — «муде ферштейн»!
По тропе навстречу продвигаются стрелки солдаты. Они сходят с тропы и стоят, ждут, пока мы пройдем. Так уж на передке заведено, когда на узкой тропе встретился стрелок пехоты и полковой разведчик. Они не реагируют, что между нами шагает немец.
Вскоре мы подходим к мосту, сворачиваем в овраг, и по узкой тропинке спускаемся к блиндажам. Здесь можно расслабиться и стряхнуть с себя напряжение.