Из блиндажей навстречу нам высыпают ребята. Тут же стоит и наш старшина.
— Аникина в санроту отправили? — спрашиваю я.
— Валеев на телеге повез. Бычков сопровождающим с ним поехал.
— А мне куда с немцем идти? — спрашивает Соленый.
— Веди его к нам в блиндаж! А ты, Федя, распорядись! Пошли ребят, чтоб одеяла забрали!
— Тимофеич! Готовься! — говорит кто-то из стоящих солдат.
— К чему?
— Как к чему? Водку за неделю придется выкладывать!
— За спиртным дело не станет! Закуску надо достать! Вы же не будете после выпивки солдатской похлебкой заедывать! Вам чего-то жевать подавай!
После проведения успешной операции у разведчиков наступала неделя отдыха, так уж было заведено! Если кто даже по делу звонил в разведку, ему отвечали, чтобы он больше сюда не звонил. Даже начальство полка об этом знало.
Если у начальника штаба полка было срочное дело ко мне, то он посылал ко мне с запиской нарочного. Посыльной подходил к спуску в овраг, его останавливал часовой, отбирал записку, спускаться в овраг не разрешал, вызывал дежурного и для порядка предупреждал:
— С тропы не сходить!
Посыльной знал, что у разведчиков слово с делом никогда не расходятся. Так и стоял тот в отдалении, ожидая, пока вернется дежурный и даст ответ.
— Давай, браток, топай назад! Гвардии капитан позвонит начальнику штаба по телефону.
Впереди у нас целая неделя спокойной жизни. Перед глазами ни пуль, ни снарядов, ни крови. Все это начнется потом. А сейчас мы сидим в блиндажах, и где-то там наверху умирают другие.
— Ну что, Соленый? — спрашиваю я, спускаясь в блиндаж. — Расскажи, как было дело?
— Я точно сказать не могу. Меня Бычков оставил лежать наверху, на краю траншеи. Они вдвоем прыгнули в траншею на немца. Смотрю, они его уже по траншее ко мне волокут.
— Сними с немца маскхалат и проверь карманы. Будешь находиться при немце и глаз с него не спускать! Нужно будет вести его в сортир — стой при нем, смотри и придется нюхать. Ты от него ни шаг не должен отходить! При немце будешь находиться до тех пор, пока в дивизии не сдашь его под расписку. По дороге, когда в дивизию поведешь, тыловики будут на немца бросаться с кулаками. Они на немцев злые. Готовы любого пленного на дороге растерзать. Их только подпусти к невооруженному немцу. Тут они прыть свою друг перед другом показывают. По дороге если кто полезет, дашь предупредительную очередь из автомата. Ты часовой и имеешь право применить оружие. Будь с ними потверже.
При опросе немца я узнал, что у них в роте мало солдат. За последнее время рота понесла большие потери. На новом рубеже в роте не более пятидесяти солдат. В глубине обороны находится опорный ротный пункт и блиндажи для отдыха. На вооружении роты имеются шесть пулеметов МГ-34 и несколько минометов. О количестве минометов пленный сказать ничего не может. Роту поддерживают две батареи орудий калибра 85. Настроение у солдат плохое. Бывают случаи дезертирства в тыл под всякими предлогами. Пленного послали в траншею, чтобы заменить часового, который заболел. Сверху на него что-то навалилось, он хотел разогнуться, ударился каской и его начали душить. Он понял, что это русские, бросил винтовку и поднял руки кверху.
— Товарищ капитан! Как его фамилия?
— А тебе она зачем?
— Мы с Бычковым наколку делаем. Фамилию немца на руке выкалываем, которого берем.
— Не тебе надо наколку делать, а немцу на руке ваши фамилии колоть. Кто взял. Чтобы сразу было видно.
Я спросил у пленного, тот ответил:
— Ерих Надель.
Соленый достал из нагрудного кармана чернильный карандаш, послюнявил его, и закатав рукав, написал фамилию немца.
— Бычков придет. Колоть будем потом!
В дверь блиндажа просунулся старшина.
— Товарищ гвардии капитан, Соленого надо покормить. А то он у нас вторые сутки не емши.
— Неси сюда! И немцу дай поесть! Водки не давай! Ни тому, ни другому ни грамма! Когда Соленый вернется, придет из дивизии назад, вот тогда ему и нальешь. Бычков вернется — сразу его ко мне. Ребят можешь кормить, спиртное разрешаю выдать. Пошли кого двоих за Сенько во вторую роту. Пускай снимает свою группу и топает на отдых домой. Сенченкову скажи, он у нас представления к награде пишет, пусть подготовит на троих, я подпишу.
— Товарищ гвардии капитан! Вы на меня будете писать как на Соленого?
— Ну, а как еще?
— Я ведь не Соленый. Это кличка у меня. А по документам я числюсь как Клякин. Меня Соленым ребята зовут. А на самом деле я Клякин. Клякин — вроде не звучит.
— Это кто ж тебя так окрестил? Лучший друг твой Бычков, наверно? Ладно, учтем! Ты вот что, Соленый! Веди-ка немца в штаб дивизии. Для охраны двух новичков с собой возьми. Пусть они почувствуют, как водят в тыл пленных немцев.
Впереди была неделя с гарантией на жизнь. Вот так в один день война для нас кончается — живи себе, и в ус не дуй! На душе спокойно! Красота! Над кем каждый день смерть не висит, то не поймет, что значит для человека — с гарантией на жизнь целая неделя.
Неделя — срок небольшой, когда валяешься на нарах, ешь, пьешь и ничего не делаешь. Такая неделя пролетает незаметно и быстро.
Через неделю меня вызвали в штаб.
— Есть данные, что немцы произвели перегруппировку! — сказал мне начальник штаба полка. — Нужно готовить объект! На днях придет приказ из дивизии, будем брать контрольного пленного.
К вечеру Рязанцев с ребятами выходит в окопы к стрелкам. Нужно искать новое место и готовить объект. На одно и то же место разведчики, как правило, не выходят. Где свои следы оставили, туда второй раз соваться нельзя.
Ребята сидят безвылазно в стрелковых окопах. Старшина носит в окопы кормежку. На третий день и я выхожу на передовую. По ночам ребята лазают и ползают к краю оврага, изучают и щупают, где можно взять языка. Нужно выбрать новое место, изучить и пронаблюдать его со всех сторон.
Мы сидим с Рязанцевым в ротной землянке, накануне меня вызывали к командиру полка, и я рассказываю ему, что за разговор там состоялся.
— О чем говорили?
— О чем, о чем? Как всегда об одном! Спрашивает:
— Сколько у тебя людей во взводе пешей разведки?
Я ему говорю, что у нас всего двенадцать.
— Как это двенадцать? Ты недавно получил пополнения десять человек!
— Я считаю, сколько у меня в боевых группах числится. А эти пока еще не разведчики. Их натаскивать нужно.
После некоторой паузы опять задает вопрос:
— Потери у тебя есть?
— Пока нет!
— Значит, они у тебя бездействуют! И, кстати, чем ты сам занимаешься?
Я посмотрел на него в упор и мне захотелось обложить его матом, бросить все к чертовой матери и уйти из этого полка. Разговор не по делу, а так, на подковырках и на подначках. Вон, в другом соседнем полку, сидит капитан по разведке при штабе, пишет донесения и по передку с солдатами не лазает. И считается, что он работой занят. А тут мотаешься по передовой и он мне гадости изрыгает. Смотрю на него и говорю:
— На счет меня ты у людей спроси! — поворачиваюсь и из блиндажа выхожу.
У него глаза на лоб полезли. Выхожу наверх. Под ногами ветер и мелкий снег шуршит. Смотрю и думаю: лечь вот сейчас на снег, где попало. Пусть сам идет на передок и смотрит, где немцев брать надо.
Дело идет к тому, что я должен ребят сунуть куда попало. Доказывать бесполезно. Ему главное, чтобы в разведке были потери. И разговор он начал — сколько людей и сколько потерь. Потеряй мы сейчас всех, с него спроса не будет, и он нас оставит в покое. После взятия здесь языка, немцы, как псы, сидят настороже. А на счет передислокации, я им просто не верю. Все немецкие пулеметы стоят на старых местах. Бросают ракеты и бьют по прежнему распорядку. Если немцев сейчас здесь сменить, то вся система огня сразу изменится. Не могут другие немцы все точь-в-точь до мелочей повторить. А наш полковой мне долбит свое. А я ему свое: что лезть здесь бесполезно.
Я, Федор Федорыч, на фронте с сорок первого. Каких я только не видел майоров. Глотку драли, угрожали. По молодости я верил им сначала. А на проверку что вышло? Людей положили. Орденов нахватали. Сделали карьеру. И этот майор с курсов пришел, не успел вшей нахватать, и туда же! Потерь нет, значит бездельники. Они не знают, сколько солдату нужно иметь душевных сил, чтобы вынести на себе войну.
— Это, он что? Второй раз тебя вызывал?
— Да! Во второй раз они с Васильевым решили навалиться на меня.
— Это тот, что из дивизии?
— Да! Из дивизии!
— А в дивизии что говорят?
— В дивизии готовят приказ на захват контрольного пленного. Они решили: раз у нас так легко вышло прошлый раз, то и в этот раз взять контрольного пленного нам ничего не стоит. Ничего мы с тобой здесь, в овраге, не сделаем. Немцы, после взятия нами того языка, сидят настороже и поджидают нас, когда мы еще раз в овраг к ним сунемся. Видишь ли, они доложили в штаб армии, что на всем участке обороны дивизии ведутся активные поиски разведчиков. Я им сказал, что мы каждую ночь выходим за передовую и ведем прощупывание переднего края противника. Но им этого мало. Им нужны результаты — свою работу хотят показать. Приказ — взять языка — легче всего написать. Ты вот два раза в овраг сунулся и потерял троих лучших ребят. А что добился? Остальные, живые, прекрасно все видят. На хапок тут ничего не сделаешь и языка не возьмешь. Завтра пойдешь — опять будут только потери. Немцы видят, что мы лезем в овраг. И они не дураки, как на это рассчитывают наши полковые, сидят и ждут, когда на голое поле зайдем.
— Может, нам опять к группе деревьев податься?
— Ты сам, Федя, видел. Немцы кругом все опутали там колючей проволокой. Ребята тогда на радостях лестницу забыли забрать.
— Товарищ гвардии капитан! Вас к телефону из штаба полка вызывают!
Я поворачиваю голову в сторону телефониста. Он стоит в проходе и переступает с ноги на ногу, как будто у него прихватило живот. Вот у кого жизнь без забот и огорчений. Так с трубкой на шее и доживет до конца войны. Придет домой — скажет: я воевал!