|сунься туда| теперь угадай, где ударит следующий.
— Ну, Федь! И завел ты меня! Может где в другом месте потише?
— Тут везде одинаково.
— Давай … по траншее |куда-нибудь в кpaй|.
— Пойдем на левый край, там траншея подходит ближе к обрыву.
Мы делаем перебежку до самого конца траншеи влево. Тут действительно тихо. Дальше, за деревьями, находится прогалок, за прогалком на опушке леса немцы сидят.
— У них там что, траншея, окопы или дзоты?
— Что там не знаю, а из пулеметов все время бьет.
— Видно, боятся? |Чего-то немцы боятся?|
— А чего им бояться? У нас в ротах по |пятнадцать| двадцать человек.
— Ну, знаешь! Они этого не знают и могут думать всякое другое. |Может, боятся, что мы здесь готовим неожиданный удар.|
Мы сидим в самом конце траншеи. Немцы пускают изредка снаряды. Я прикрываю локтем лицо и глаза. |Немцы и сюда изредка пускают один-два снаряда. При каждом близком взрыве я прикрываю локтем лицо и глаза.|
Потом, когда они переносят огонь |куда-то| в сторону, я ложусь грудью на бруствер, подымаю бинокль и смотрю на немецкие позиции |слева|. Перед бруствером траншеи лежит неширокая полоса снежного поля. Мы выползаем с Рязанцевым на нее. Нам нужно заглянуть |взглянуть| вниз с обрыва и посмотреть, что представляет собой передний |крутой|скат. Можно ли здесь спуститься ночью в открытое поле, лежащее внизу |под обрывом|, там расположены немецкие блиндажи и стрелковые ячейки |передний край|. Снежное поле представляет собой низину |, где из-под земли сочится вода. Потому то| немецкие землянки врыты только наполовину, накаты и стенки землянок |на метр| торчат над поверхностью земли. Снежное поле тянется дальше и несколько повышается в конце. На фоне темной опушки леса виден разбитый сарай и две-три обгоревшие голые трубы. Это деревня Бондари. Слева, в стороне от Бондарей, проходит |находится| большак, он лежит под снегом, и с обрыва его не видно. Но на карте он есть. Я еще раз |вытянув шею| заглядываю вниз |под обрыв|. Кое-где из-под снега торчат изогнутые корни деревьев. В это время по краю обрыва ударили немецкие снаряды. Разрывы ложатся близко от нас. Мы тыкаем головы в снег |, лежим на краю обрыва, уткнувши головы в снег. И от каждого нового удара дергаемся и прижимаемся к земле|.
Когда вот так попадаешь род обстрел, то каждый раз говоришь сам себе:
— Ну, все! Еще один снаряд, и от тебя останется мокрое место.
А удары снова и снова сыпятся у самых ног. «Ну, все! Вот теперь — конец!» Но гул подлетающих снарядов внезапно утихает, тело расслабляется, вроде можно и передохнуть. «Кажется, жив?» — спрашиваешь сам себя.
— На этот раз пронесло! — решаю я и пытаюсь сообразить, что делать дальше.
— Хватит лежать! Пошли, капитан! — торопит меня Рязанцев. — А то не успеем! Накроет опять!
— Куда не успеем? Под снаряды попасть? Они могут накрыть нас и здесь и там, в траншее, и по дороге в овраг.
— Пока в стрельбе перерыв, успеем проскочить! — настаивал он.
Первый выход на передовую мы совершили втроем. С нами был ординарец Серега Курдюмов. |Я отдал Сергею бинокль. Рязанцев помог ему на спине развязать мешок, сует туда бинокль и затягивает шнурок.| Мы с Рязанцевым одеты в полушубки. Поверх них — чистые маскхалаты. У Сергея под маскхалатом надета солдатская шинель и ватная стеганка. Маскхалат представлял собой белую ситцевую рубаху со шнурком внизу и такие же белые на шнурке и широкие, до пят, шаровары. У Сергея на плече висит автомат, обмотанный чистыми бинтами и на спине под рубахо —й вещмешок |, как у горбатого горб. Мы с Рязанцевым перед выходом на передовую автоматов с собой не брали, у нас на ремне под маскхалатом пистолеты. Мы полежали еще немного. Потом встали и не торопясь пошли назад.|
— Ну ладно, пошли! — медленно поднимаемся на ноги, идем обратно по тропе.
|Когда попадаешь под хороший обстрел, одиночные снаряды вдоль тропы не страшны. Они действуют на нервы но от них не дрыгаешься, даже от близкого и хлесткого удара. На тропе каждый божий день убивало и ранило снующих туда и сюда солдат.
Мы идем по тропе, завязав шапки-ушанки вверх.| Нужно все время прислушиваться и следить за гулом снарядов |за разрывами, чтобы не попасть под беглый обстрел на тропе|. Одиночные разрывы |,они,|, как правило, вскидываются далеко друг от друга. По гулу летящих снарядов на ходу определяешь, куда они упадут |какие летят|. Бьют дальнобойные |или батареи, стоящие вблизи от передовой. Дальнобойные шире разбрасывают по сторонам свои снаряды.|
Мы возвращаемся |к себе| в овраг. Здесь стоит наша палатка. Здесь тоже иногда рвутся снаряды, но они ложатся вразброд. Вдарит один где-нибудь по краю оврага, палатка от удара вздрогнет, рванется под напором ударной волны, завизжат осколки, а нам — ничего. Мы во время обстрела лежим в глубине, на боку. Дно палатки заглубили на метр в землю. Если снаряд разорвется рядом, осколки порвут палатку и пойдут над нами поверху, не задев никого. Это не раз проверено. У нас нет накатов над головой. Но снаряд может попасть |попадет в яму| и в углубление, где мы лежим |на хвойной подстилке, то он разорвет нас на куски. Палатка стоит в овраге третий день. Немец бьет по оврагу ежедневно. Но ни одной дыры в палатке нет.|
— Ну что скажешь, Федя? Где будем брать языка?
— Оборона полка висит над обрывом. Другого места для поиска нет.
В это время из штаба полка прибежал связной. Меня вызывают туда по срочному делу. Начальник штаба, увидев меня, сказал не здороваясь:
— Командир полка интересуется. Когда ты с разведчиками пойдешь на передовую в роты.
— Когда?
— Вот именно, когда?
— Я сейчас только что оттуда! А что он, собственно, хочет от меня? Зачем я с разведчиками туда должен идти |ходить|? Что они должны делать в |стрелковой| роте?
— Как что?
— Вот именно, что? Сидеть под огнем и солдат сторожить? Мы с Рязанцевым были сегодня в траншее. Бьет, головы не поднимешь. Никак не пойму, что хочет от меня командир полка?
— Он сказал, что офицеры штаба должны бывать в стрелковых ротах.
— И что же я там должен делать? |Дежурить там?| Мы с Рязанцевым были там.
— Не дежурить, а бывать ежедневно.
— Из офицеров штаба полка в ротах бываю |только| я. Если он хочет, чтобы я там сидел — пишите приказ. Только делами разведки я не буду заниматься |в это время. Этот пункт в приказе по полку должен быть отражен|.
— Ладно! Иди к себе! Я с командиром полка сам поговорю.
Я смотрю на карту и вспоминаю свой первый выход. На переднем крае перед нашей траншеей находится неширокая полоса старых хвойных деревьев. Она |оставлена людьми| … по самому краю крутого обрыва. За обрывом внизу лежит снежное поле, там немецкие землянки, пулеметные гнезда и рубленные блиндажи. Полоса деревьев загораживает нам обзор обороны противника. Здесь растут высокие мощные ели. Они своими корнями удерживают край обрыва |от разрушения. Выруби деревья, корни сгниют и крутой обрыв сползет на паханое поле.| Под обрывом проходит речушка. Зимой ее не видно, она засыпана снегом. |Здесь, вероятно, находится заливной луг. Люди сберегли от вырубки эту зеленую гряду старых деревьев. Она, наверное, и сейчас удерживает гряду от сползания вниз.|
В Белоруссии |вообще| не много |просторных полей и| пахотной земля. Местность повсюду |сильно| пересеченная. Там — отдельная роща, здесь — кусты и высота, дальше — овраг, снова бугор, ручей и болото. Выбьют наши немца с одного бугра, он перешел |перебежит| через болото и закрепился на другом |опять на| бугре. Так и воюем с бугра на бугор. Немцы везде на буграх, а мы снова |опять| торчим в низине.
Часть деревьев по краю обрыва наши солдаты успели свалить. Некоторые деревья пострадали от фугасных снарядов и тоже завалились. Но обрубить сучья солдаты не успели. Как только деревья стали валиться, немцы открыли бешеный огонь. Котлованы для землянок были отрыты, а накаты не были возведены. Вот и нарыли себе солдаты норы и лазы. Копать траншею среди завала и корней деревьев трудно. Сидеть в открытых окопах вблизи стволов деревьев во время обстрелов тоже опасно. Ударит снаряд |по сучьям или в ствол дерева| по стволу и все осколки веером разлетаются вниз. Вот почему наша передняя траншея |была отрыта на открытом месте| проходит на некотором расстоянии от полосы деревьев. Не успели славяне при подходе к рубежу закопаться в землю, как немец обрушил на них всю мощь своих батарей. Он бил, не считая |и не жалея| снарядов. Края вертикальных стенок траншеи быстро сползли. Траншея теперь походила на широкую канаву. |На каждую роту из двадцати солдат были отрыты землянки. Перекрытия над ними не то по лени, не то из-за обстрелов/отсутствия леса поставили из жердей. При прямом попадании жерди не спасли бы людей. Весь расчет был на то, что русский солдат проявит смекалку. Солдаты быстро сообразили, как и куда нужно прятаться во время обстрелов, вот они себе и отрыли норы под мерзлым грунтом.| Метр промерзшей, звенящей как цемент, земли выдерживал над головой любой силы удары. |Зайдешь в траншею, а из-под земли в передней стене темнеют разного вида лазы и норы. Как гнезда ласточек в обрыве у реки. Солдат уткнется туда, и из-под земли видны поджатые ноги и согнутые спины.| Бывали случаи, остановится кто в траншее, глянет вперед, назад, вроде нет никого. Расставит ноги, расстегнет ширинку, а из-под земли тут же сыпятся ругательства.
— Ты что, совсем ошалел? Куда льешь |, стерва|? Не видишь, человеку в лицо брызги летят.
Внизу щелкает затвор и обидчик шарахается в сторону.
— Дай Бог пронесет! — думает дежурный телефонист, когда немец особенно усердно принимается обрабатывать наш передний край.