|обтяпаю| быстро!
Я промолчал в знак согласия. Серега поднялся на ноги, немного пригнулся и еще раз повел носом. Потом легко перемахнул через сугроб и тут же в десятке метрах наткнулся на немецкий гусеничный тягач. Я встал, подошел к тягачу и оглядел его со всех сторон. Тягач по внешнему виду был совершенно новый.
— Разрешите, товарищ капитан, попробовать завести?
— А ты что? В тягачах разбираешься?
— Я, товарищ капитан, до фронта трактористом работал. Мне эта техника знакома.
— Давай, полезай!
Я махнул варежкой в сторону тягача, а сам подумал: «Может, исправный?»
После нескольких дней оттепели ударил мороз. Люди в обороне привыкли к теплу. А теперь лежали на снегу и мерзли. Я приказал старшине доставить нам в кусты палатку. Мы отрыли до мерзлого грунта снег, поставили палатку, натянули растяжки, и настелили на дно свежего лапника. |Его из леса нам привез старшина.| Я велел ребятам лезть в палатку и не торчать зря на ветру. Раненых увезли на волокуше.
В это время Сергей сумел исправить проводку зажигания. Он сидел в кабине на широком кожаном сидении. |Сергей| нажимал на кнопку стартера. Вот мотор встрепенулся и заворчал. Сергей выжал одну и другую рукоятки фрикционов, тягач дернулся вперед и завертелся на месте. Тут же в трех метрах стояли ребята и разинув рты смотрели на подвиги Сергея.
— Кончай! — крикнул я.
Но Сергей за шумом мотора голоса моего не слышал. Он с возрастающей скоростью продолжал вертеться на месте.
— Глуши мотор! — закричал я и замахал руками.
Сергей увидел мое злое лицо, скинул газ и выключил зажигание. Двигатель, хлебнув несколько воздуха, |поперхнулся и| затих. На меня из кабины смотрели жалостливые глаза Сергея. На лице у него была изображена душевная боль, неподдельная тоска и страдание. Он глубоко вздохнул, тихо простонал на выдохе и медленно опустился на снег рядом с гусеницей. Мне нужно было сказать ему что-то.
— Дорогой Сергей, не время сейчас заводить мотор и крутиться на месте! Погоди немного! Оглядимся, освоимся, я дам тебе потом хоть полдня, крути, вертись, реви своим мотором!
Сергей еще раз посмотрел на меня, стряхнул заботливо снег варежкой с ветрового стекла, побил валенком по неподвижной гусенице и сказал:
— Жалко, товарищ гвардии капитан, правый фрикцион не работает. А то бы мы всей разведкой махнули на фрица. Пару станковых пулеметов поставить — и до Витебска можно чесать. Его можно припрятать в кустах, а потом перебрать сцепление. Такая штучка часто на дороге не валяется. На нем что по снегу, что по кустам, на скорости пойдет. Сели бы мы с вами в кабину! Какая красота!
— Каждому делу, Сергей, время свое! Тебе тягач разбередил душу, а у меня в голове другие заботы.
Вскоре явился старшина. По рыхлому снегу они откуда-то со стороны прибежали с Валеевым. Старшина приступил к раздаче кормежки.
— Вот что, старшина! Где бы не были с ребятами, горячее питание два раза доставить ты должен. Обстановка не совсем ясная. Группы наши могут быть в двух местах. Одна здесь, или чуть впереди, а другая на окраине Бондарей. Все понял?
— Так точно, товарищ гвардии капитан!
— Рязанцева и его группу найдешь на окраине Бондарей. Луконин!
— Я тут, товарищ гвардии капитан!
— Пойдешь со старшиной до окраины. Покажешь, где лучше пройти! Ну что, Сергей! Может, ты с тягачом больше не будешь возиться. Пока старшина не ушел, я передам с ним в полк, что мы здесь тягач захватили, пусть артиллеристы его заберут.
— Я согласен!
— Слышь, старшина! Пусть трактор пришлют, тягач нужно на прицепе увести. У него сцепление не работает.
Старшина ушел. Немцы перестали стрелять. Я залез в палатку к ребятам. Ночь прошла тихо и незаметно. С утра немец снова ударил по нашим позициям. Теперь он бил тяжелыми |откуда-то издалека|.
Глава 41. Деревня Бондари
25 января 1944 года.
Там, где стояла деревня, осталось пустое, занесенное снегом бугристое место. Посредине деревни торчат из-под снега два разбитых сарая, и то что осталось от разбитых и разрушенных изб. За сугробом видны покосившиеся ворота, несколько кольев от изгороди, крыша собачьей будки и занесенный снегом колодец.
Позади ворот стоит русская печь с отбитой трубой. Белая и голая, она как раздетая баба в исподней рубахе. Изба, в которой грела печь, исчезла. От нее осталась завалинка, присыпанная снегом. Если бы дом подожгли и он сгорел — печь была бы облезлой, закопченной и черной. А бока и перед у печи были чистыми и копотью не тронутые. Вероятно, что немцы свалили крышу, разобрали на бревна стены и унесли их на дрова. Здесь, где-то под бугристой поверхностью снега, должны находиться немецкие блиндажи.
За деревней, если это место можно так назвать, простирается ровная, покрытая снегом снежная низина. В конце ее, перед лесом, поднимается невысокая снежная гряда, бугор. Если посмотреть на него от ворот с нашей стороны, то бугор как бугор. Он тянется вдоль опушки леса и невооруженным глазом на нем ничего особенно не видно. Две покосившиеся крыши, лежащие наполовину в снегу, и белая полоса бугра на фоне желтого хвойного леса.
Но стоит взглянуть туда через оптику стереотрубы, оказывается весь бугор изрыт и изъеден, как старый, трухлявый пень. Здесь видны стрелковые, пулеметные ячейки, солдатские окопы, ходы сообщения и даже кое-где железные трубы, торчащие из-под накатов блиндажей.
Стереотрубу при этом я ставлю на печь и сам забираюсь наверх. Каждую минуту, пока смотришь в оптику, ждешь встречной беззвучной пули или очереди из пулемета. По спине мурашки ползут — умирать зря никому неохота, а посмотреть, [где] немцы, и что они делают, крайне необходимо.
Как выясняется потом, а об этом речь пойдет особо, к снежному бугру из-за леса тянется проводная телефонная связь из шести проводов. Сделано это для надежности. На случай обрыва во время обстрела. Пока наши перебьют все шесть проводов, сколько времени пройдет. Не то, что у нас! У нас телефонная связь протянута всего одним телефонным проводом, составленным из кусков. День и ночь из-за снежного бугра в нашу сторону летят трассирующие пули |ленты|, и над головой шуршат снаряды. Там, за лесом, в районе высоты, у немцев стоят батареи самоходных орудий. По показанию пленных … [Далее неразборчиво две строчки].
На белом гребне снежного бугра видны торчащие из снега два ряда кольев проволочного заграждения. Колючая проволока у немцев сталистая, при резке щипцами сильно пружинит и даже звенит. Ее нужно резать руками вдвоем. Один держит место обреза двумя руками, а другой подводит между рук щипцы. В отличии от немецкой, наша проволока мягкая, при обрезке обвисает, как тряпка.
По всему периметру проволочного заграждения у немцев на разной высоте навешаны пустые консервные банки. Это своего рода шумовая сигнализация. Полез под проволоку, задел спиной их — банки загрохали. [Неразборчивые зачеркнутые строки].
В проволочном заграждении мы обычно делаем по два-три прохода, когда нам нужно подобраться к немцам на бруствер. Мы как мыши под плинтусом в стене делаем две дырки, хотя пользуемся всегда одной, когда ползем туда и обратно.
По докладу разведчиков в снегу под немецкой проволокой поставлены мины. Пришли, доложили. Пойди их проверь! Как это они могли сразу определить, обнаружить под проволокой мины? Никто ни одной мины не снял. Ни один из них не подорвался на минах у проволоки. Ума не приложу! Можно зацепить мину телефонным проводом, отползти подальше и дернуть для проверки. Об этом я пока молчу. Видно, не хотят мои ребятки лезть под проволоку на эту высоту. Чем-то она им не нравится.
Бывает так. Иногда подойдешь к немцам поближе, глянешь вперед, взглянешь на какой-нибудь бугор, обнесенный колючей проволокой, увешанный пустыми консервными банками, и станет вдруг не по себе. От чего же это происходит? Нет никакого желания умирать под этим бугром. Вот на другой можно пойти. Рискнуть своей жизнью, все равно она где-то оборвется. Но только не на этом бугре. Мистика какая-то! И суеверие!
С минами можно разделаться |сделать все| гораздо проще. Вызвать полковых саперов. И послать их снимать. Пусть проверят наличие мин и подготовят проходы. Но я и с этим не тороплюсь. Саперов … [неразборчиво]. Я зная, что мои ребята просто ползать устали. Я знаю, что им этот бугор не по нутру.
Донесение ребят официальное. Раз доложили, что под проволокой стоят мины, пусть будут мины. Если даже командир полка пошлет туда саперов и под проволокой не окажется мин, то ребята все равно под бугор не пойдут. У них к этому бугру душа не лежит.
Я сажусь и пишу донесение, что вдоль опушки на переднем крае у немцев проволочное заграждение в два кола и поставлены мины, предположительно.
Вызываю посыльного и отправляю его с донесением в штаб полка. Саперов нам не прислали. Потом, спустя какое-то время, мы этих мин не нашли.
Специально мы их не искали и никто не мог сказать, где именно под снегом они стоят. [Зачеркнуты неразборчивые слова]. Это может, наверное, и хорошо, что под проволокой не обнаружили мин. Ребята сами в этом убедились.
С того дня, когда я отправил в полк донесение, кругом навалило нового снега. Местность изменила свой вид, исчезла из вида зловещая картина.
Когда наши ребята еще раз пошли |сунулись| под проволоку на арад [непонятно], немцы их встретили бешеным встречным огнем. Они и про мины забыли. Под хорошим огнем не только про мины забудешь. От сплошного рева и грохота, от пулеметной трескотни в голове торчит —|остается торчать| одна мысль: как бы поскорей живым выбраться из-под обстрела.
Командир полка, услышав грохот и вой, отдал приказ немедленно отойти и перейти к обороне.
Наши солдаты-стрелки тоже попали под огонь. Стрелковую роту только что вывели на передний край в Бондари и расположили поверх земли в снегу. Для снарядов и пуль рыхлый снег не помеха. Наши стрелки полежали в снегу под обстрелом, притащили откуда-то взрывчатку и давай громыхать, вгрызаясь в мерзлую землю. Вскоре траншея и две ротных землянки были отрыты.