акеты. Когда они начинают зябнуть. Когда их заедают вши. |Когда он руку запускает под рубаху и скребет объеденное место вшами на боку|. Нужно знать, что в это время делает пулеметчик. Когда он стреляет. Куда он целится. Сколько патрон пускает в нашу сторону. Нам нужно знать их ритм и режим.
Присели они закурить. Огня от сигареты отсюда не видно, а ты мне докладываешь. К кусту можно во весь рост |идти, мои немцы сидят на корточках, у них перекур| подойти. У немцев сейчас перекур. Нам нужно знать все. Иначе мы сделаем промах, совершим грубую ошибку, понадеемся на авось, попадем под огонь и отдадим Богу душу. Взять живого немца без потерь — дело сложное. Вот задам я тебе такой вопрос: смена у немцев происходит после ужина, когда стемнеет. Мы это по опыту знаем. Вот стоит твой немец в окопе |и воняет|, и пойдет. Скажи мне, |закрывает он при этом глаза или смотрит себе под ноги. Может, когда он поднатужился, его и хватать,| может, он присел и закрыл глаза. Видишь, сколько много вопросов встает перед разведчиком, когда он готовит объект.
Касимов выбрал себе в напарники, как ни странно, нашего повозочного Валеева. Я, конечно, не возражал. Но был удивлен. Во взводе разведки были достойные ребята, с богатым опытом. Но, как говорят, разведка — дело хозяйское. Тот, кто идет на захват, тот и выбирает себе подручного. Тот, кто возглавляет разведгруппу, тот и определяет план действий. Я могу лишь посоветовать или подсказать что либо. А он хочет примет мой совет или сделает по-своему, это его полное право. Навязывать что-либо я не могу.
— Почему ты выбрал его? — спрашиваю я Касимова.
— У меня с ним контакт! С другим я не могу!
— Пусть идет! Я скажу старшине, чтобы отпустил его на это время. А там посмотрим! Считай, что завтра с утра он в полном твоем распоряжении. Сколько тебе нужно на подготовку объекта?
— Неделю, не меньше, капитан. Перед смертью неделя — не так уж много времени. |Смертнику в тюремной камере больше дают.|
— Сколько нужно будет, столько и готовь. Я вас с Валеевым временем не ограничиваю.
— Может, больше недели, а может и меньше. Как пойдут дела? Я потом скажу. Вот кину камушки — и назову точно день, когда пойдем на захват.
— Какие еще камушки? Ты гадаешь |что ль| на них?
— Ты, капитан, все верно сказал. Сорок один камушек, есть такое восточное гадание. Их бросают в определенные дни. Каждый день их нельзя бросать. Потерпи недельку, я тебе сам срок назову.
— Ты, Касимов, из уголовников, прошел огни и воды, а сам веришь какую-то мистику |, ерунду какую-то несешь|. Тут при взятии языка не камушки нужны. |Камушки тут ни к чему|. В нашем деле характер нужно иметь и мозги чтоб хорошо работали. |Вот к примеру: я дам тебе приказ у командира полка новые валенки унести. Другой попрется сразу на КП в блиндаж, а часовой его туда не пустит. А тебе сообразить надо. У командира полка тоже валенки бывают мокрые, когда его вызывают в дивизию. Валенки сушить надо. Командир полка велит это сделать своему ординарцу. Но он ему не разрешит вонять ими в блиндаже на КП. Скажет: пойди в землянку к связистам и там посуши. Значит, тебе нужно зайти к связистам погреться. Часовой около их землянки не стоит. Затравишь сыграть с ребятами в картишки, втянешь ординарца. Скажешь: валяй поиграй, а я посушу. Наденешь новые валенки, и был таков. Или еще вариант: командир полка по пятницам моется в баньке. Взял охапку дровишек и пошел прямо туда. Мне дров велели натаскать. Сюда чтоль их складывать? Посидел, покурил. А как ушел ординарец хозяина хлестать веником, взял валенки подмышку и иди спокойно. Потом по тылам полка кинутся искать. Кому в голову придет, что ты выполнял важное задание на соображение. Это я тебе для примера сказал, а то ты еще сообразишь и штаны подбитые цигейкой у командира полка сопрешь. На, мол, капитан. Для тебя старался. Парь яйца. А то ты все время на снегу в каких-то дырявых ватных ползаешь. Верно я говорю? В нашем деле первое — разумом нужно брать.| Скажи мне, Касимов, почему тебя Колей зовут? Ты, наверно, имеешь другое имя.
— Да, раньше меня маленького звали по-другому. А потом, когда в тюрьму попал, стали звать Колей. С тех пор я себя Николаем считаю. И в документах у меня теперь «Николай».
— А откуда ты так хорошо по-русски говоришь?
— В тюряге и лагерях научили. Я, капитан, там многому научился. А теперь на фронте я себя |как все| почувствовал человеком. Ты, капитан, всем нам как старший брат родной. В неволе все было совсем по-другому. Расскажу тебе про камушки, а потом как-нибудь на досуге про то, как заключенные люди живут. У меня были мокрые дела. Последний раз я убил кассира и взял у него всю выручку. Мне дали вторично десять лет, за побег из лагеря пять лет прибавили. Судили меня. Сижу я в лагере, отбываю срок. Мокрые дела, суды, все позади. Смотрю: кругом тайга. От ближайшей железной дороги верст пятьсот, а то и больше |будет|. Слышал про такие места? В пятницу молюсь и бросаю камушки. Они всегда при мне. Бросаю камни, и мне сегодня бежать. Что-то думаю не так. Ведь только что все колонны вернулись в закрытую зону. Работы отменены. Слушок прошел. У начальника лагеря жена от родов умерла. Будем сидеть в землянках, охрана усилена. Сидим по нарам! Как я побегу? Вдруг слышу: дежурный команду сиплым голосом подает. Первый барак! Выходи в баню строиться! У меня так и сердце зашло. Вот оно! Это бывает, когда очень хочешь. Если из бани не убегу, то другого случая не будет. Совпадения редко бывают. Может, другого случая придется долго ждать. Погнали в баню. Я все тороплюсь. Мелким шажком вперед тянусь. Переднему на пятки наступаю. Мелкую прыть на бег готов сменить. «Нет!» — думаю. И ловлю себя на этом. Заметит конвойный, остановит колонну, заподозрит чего, повернет обратно, вот тебе и камушки выпали. Они смотрят на всех и все замечают |по одному человеку-зеку|. У них глаз на этом набит. Взял себя в руки и успокоился. Видно когда долго ждешь свободы, заторопился, не выдержал. Заводят нас в баню. Это длинный рубленный из бревен сарай с маленькими окошками без стекол для света. Зеки могут стеклом порезать кого. Сбросили мы с себя грязное бельишко и голыми просунулись в дверь. Оглядываюсь кругом: рубленная стена, вдоль неё лавки и деревянные шайки разбросаны. Тут бочка с горячей водой, там — чугунный бак, налитый холодной водой. При входе схватил я кусок тряпицы, это вместо мочалки, и кусок мыла в палец размером. Иду, толкаюсь дальше, ищу свободное место у стены. Пар стоит над потолком. Смотрю сквозь туман, от пола на метр видно. Кругом белый пар стоит. Вижу только голые ноги и тела зеков до пояса. Смотрю, в стене, где кончилась лавка, у потолка пробивается свет |снаружи|. Подхожу ближе. Это маленькое, в одно бревно оконце. Хватаюсь за край, подтягиваюсь на руках, кладу голову на бок и высовываю ее наружу. Голова снаружи, тело внизу, а шея в проеме. Верчу головой, налево стена, направо стена, и больше ничего не вижу. Ни проволоки, ни собак, ни часовых. Одна тайга на тысячу верст. Подтягиваюсь выше, сухие плечи в дыру не лезут. Поворачиваю голову, вынимаю ее из дыры и опускаюсь на лавку. Мне нужно намылить плечи, грудь, спину, бока, живот и бедра. «Вот он, момент!» — думаю я. Впереди тайга на тысячу верст, а я голый, намыленный и в руках с мокрой тряпкой. Тряпку не бросаю. Может еще пригодиться. Подтягиваюсь на руках, обдираю грудь, живот и плечи, проскальзываю вниз, падаю на руки, вскакиваю на ноги и бегом ухожу в тайгу. Бежал без отдыха километров двадцать. Мне все время слышалось, что сзади погоня и какие-то голоса. Бегу, падаю, обдираю ноги и руки, поднимаюсь |на ноги и| снова бегу. На другой день в тайге я встретил старуху. Она собирала кедровый орех. Дала мне поесть. Сытный такой. Несколько горстей съел по дороге. Довела она меня до лесной сторожки, дала мне во что одеться, хлеба на дорогу и ореха насыпала. Так я и шёл по тайге, пока до железной дороги не добрался. Осмотрелся кругом, дошел до первого полустанка. Забрался в товарный вагон с дровами |, и дальше я ехал товарными вагонами|. Города и большие станции обходил стороной. Так я добрался в свои родные места.
— И подолгу ты жил на свободе?
— Когда год, а когда и полгода. Последний раз мне за ограбления и за побеги дали вышку. Я послал в Верховный Совет просьбу о помиловании. Меня помиловали и определили на шесть месяцев в штрафную роту. Вот я и попал к вам.
— Сколько же тебе лет, Касимов?
— Девятнадцать, товарищ капитан.
Я улыбнулся и покачал головой. Трудно было сказать по его смуглому лицу шестнадцать ему или двадцать.
— А как же ты без документов на воле жил?
— Мне доставали за деньги справку из колхоза, что мне исполнилось шестнадцать лет. Писали, конечно, другую фамилию и имя. Кто может сказать на лицо, сколько мне лет? Вот такая история с камушками, а вы не верите.
— Посмотрим! Посмотрим! — сказал я. — Как по камушкам ты возьмешь языка.
На этом наш разговор закончился. Через неделю Касимов опять подошел ко мне.
— Вышло! Товарищ капитан! Будет большая удача. Когда будет не знаю. А мне выпала подушка.
— Какая подушка?
— Я сам точно не знаю. Может ранит, а может убьет?
— Причем здесь подушка?
— Подушка будет! Лежать мне обязательно на госпитальной койке или в земле. Завтра вечером узнаем!
Прошел день, наступила ночь. Еще прошел один короткий день. Он был короткий для меня. А для него он был, по-видимому, тягостным и длинным. Дождавшись темноты, мы с Сергеем Курдюмовым вышли за передний край.
Мы постояли на месте, осмотрелись кругом, прилегли на передний развал воронки и стали наблюдать за немцами. Все было как прежде. Вскоре в воронку явился Касимов и его напарник Валеев. Мы присели на корточки и молча посидели. Я не стал давать указания и обычные наставления. Пусть все решают |и делают| сами. |Сейчас каждый думал о своем. Подняться и встать — это тоже решающий момент. Каждый по своему успокаивает нервы. Пока ты не встал, у тебя в голову лезут разные мысли. Каждый думает о смерти. Что будет, когда ты встанешь и пойдешь? Но когда встал и сделал несколько первых шагов, сомнения и страх пропадают. Ты встал и решился на всё. От первых нескольких шагов зависит многое. Но вот подходит момент, когда надо встать и решиться.|