. Меня растолкали и он сообщил:
— На левом фланге из снежного окопа немцы прекратили стрельбу и перестали светить ракетами!
На левом фланге перед нашей обороной находился отдельный, небольшой немецкий окоп. Если верить связному, то там наступила тишина и обнажилась немецкая оборона.
— Возможны разные варианты! — подумалось мне |поднимаясь с нар, подумал я|.
Здесь, под Витебском, мы топчемся давно. |У немцев постоянно не хватает солдат. Может, решили снять, видя что наши здесь не стреляют|. Могла произойти перегруппировка частей, и немцы забыли про этот окоп. Могли отойти на новый рубеж, чтобы усилить свою оборону.
Ловушки здесь я почему-то не видел. У немцев здесь постоянно не хватало солдат, хотя они цеплялись за каждый метр земли, за каждый бугор и господствующую позицию.
Итак, ловушка здесь исключена. |У них хватает только ума, прикрыть солдатами свою оборону|. Каждый отбитый нами окоп или рубеж давался нам с большими потерями. Что их заставило покинуть этот окоп? Почему они сняли с опушки леса два пулемета? Почему солдаты под покровом ночи снялись и ушли? Вопросов было много, а ответа я не находил. Первое, что я почувствовал, это была какая-то непонятная |и зловещая тревога,| ситуация. Я лениво поднялся и не спеша одел маскхалат, толкнул Сергея в бок и велел ему собираться.
— Как там погода?
— Снег небольшой и ветер!
— Это хорошо! Успеем до рассвета?
Через некоторое время мы |наконец| вылезли из землянки. Кругом летела пурга |, лежал свежий снег|. Легкий ветерок подхватывал снежную пыль и она кружилась, впереди ничего не было видно. Я пропустил связного вперед, и мы с Сергеем пошли |следом, пробитым в снегу вслед за солдатом|. Идти тяжело — сыпучий снег ползет под ногами. Кругом снежное поле. Идешь, толчешь сыпучий снег и не знаешь, где точно находишься. Взглядом зацепиться не за что. Надеешься на солдата, который идет впереди. Он ищет свои следы, которые здесь оставил. Я смотрю ему в спину. Он идет уверенно |по едва заметным следам|. Где-то вправо через снежную пыль пробивается свет взлетевшей ракеты. Слышатся короткие пулеметные очереди и глухие разрывы |ротных| мин. Там, правее, немец сидит на месте. Мы подходим к сугробу, где лежат наши разведчики. До снежной бровки окопа осталось метров сто. Ни стрельбы, ни ракет, вокруг полная тишина. Немцы окоп по-видимому оставили |, удрали|. У меня вначале были сомнения. Я решил сам проверить эту тишину. Но полежав с полчаса, я пришел к выводу, что нужно действовать, время тянуть дальше нельзя, скоро рассвет, а окоп еще нужно обследовать.
— Ну как, Федя? У тебя сомнений нет?
Рязанцев пожал плечами и ничего не ответил. Мелкий снег, подхваченный ветром, лезет в глаза, щекочет под носом. В снежном сугробе лежать мягко и тепло. |Сейчас прикрыть бы лицо марлевой накидкой и поспать как следует — в сон клонит, лень тряхнуть головой|. Смотрю на ребят: те лежат, не шевелятся. Спят наверно, только не храпят. Разведчик где лег, там и уснул, если немец не стреляет |, если нужно чего-то ждать|. Капитан придет, подаст команду, ребята толкнут в бок, разбудят. Ребята спят чутко. Каждый шорох ловят во сне.
— Ну что, пора? — дышу я в лицо Рязанцеву и говорю ему шепотом. — Давай, посылай вперед троих. Дело тут верное! Пусть ползком подберутся к окопу |и проверят|.
Рязанцев знаками показывает, кому идти. Трое уходят вперед, мы остаемся на месте. Сон со всех как рукой сняло. Все вытянули шеи, смотрят вперед, лежат и прислушиваются. Наступает ответственный момент. Все понимают, что кто-то должен первый туда пойти. Это мы только думаем, что там нет никого. Сейчас подползут метров на десять, встанут над бровкой и полоснет пулемет. Даст короткую очередь — и, считай, нет троих.
Кто не ходил на немцев, тот не имеет понятия, |, какие сомнения,| что сейчас у людей. Идти на верную смерть — это не то, когда тебя шальная пуля заденет. И это не то, когда ты сидишь в окопе и немец врастяжку одиночными из миномета бьет. |Тут ты наверху, в трех шагах от окопа, а он с пулеметом на мушке тебя ведет. Как ты думаешь? Возьмет и не стрельнет?|
На войне у каждого своя передовая. Комбат клянется, что не вылезает с передовой. А сам сидит километра за два от передовой за спиной у солдат стрелковой роты. А о тех, кто сидит еще дальше, думаю, не стоит и говорить. Трое ушли вперед, чтобы остальные, лежащие за сугробом, остались живыми. Трое пошли на смерть! Кто-то должен идти! Другого способа нет. Окоп нужно проверить. И так каждый день, всю войну, если случайно уцелеешь. За это наград не дают. «Возможно, были и другие причины, почему немцы бросили этот окоп?» — думаю я. Здесь, на заболоченной опушке леса, землянку вырыть нельзя. Подземные воды. Снежный окоп углубления в землю не имеет. Окоп насыпной, снежная бровка всего вырыта на полметра. Дно обледенело. Немцы не могут подолгу лежать в холодном снегу. Им подавай теплые землянки и укрытия. Им нужно топтаться на месте. А тут окоп по колено. Тут ни встать, ни шагнуть. |Нужно прыгать, ноги колотить, чтобы согреться.| Это наш русский безответный, молчаливый и терпеливый солдат, лег на снег и может лежать в нем, не двигаясь, сутками. Лежит себе, с боку на бок и только трет себе нос обледенелым от жидкости рукавом. Его можно не кормить по трое |-четверо| суток. Дай только махорки и скажи, что подвоза нет.
Я делаю глубокий вздох и медленно выпускаю воздух наружу. Я вижу впереди на фоне снежного ската: на нас во весь рост движется человек. Это один из трех, посланных в окоп для проверки. Я поворачиваюсь к Рязанцеву и показываю ему рукой. Он кивает голевой, что, мол, вижу. Нам остается только встать и идти вперед. Путь открыт! Немцы окоп покинули! Я киваю Рязанцеву головой. У него на этот счет своя привычка. Он молча встает и делает шаг вперед. Ребята тут же поднимаются и следуют за ним, они знают в чем дело.
В группе прикрытия пять человек. Эти пять — самые опытные и старые во взводе разведчики. Мы их не пускаем по всякому поводу вперед. Мы их придерживаем и бережем. Они, можно сказать, основа и костяк взвода разведки. Они ходят по очереди в захватгруппы и натаскивают молодых. На них держится вся наша опасная и тяжелая работа. Они ходят на дело, когда все разведано и подготовлено, когда нужна особая выдержка, нечеловеческое напряжение, когда нужно сделать что-то невозможное. На предварительный поиск и на проверку немецких окопов их не посылают. Сейчас у нас во взводе всего восемь человек. |Посылать вместо них некого.| Вот и приходится их использовать в группе прикрытия.
Вслед за группой прикрытия поднимаемся с Сергеем и мы. Мы идем к немецкому окопу по следам, пробитым в глубоком |и рыхлом| снегу. Восемь разведчиков и нас трое.
— Этого количества вполне хватит, — рассуждаю я. — Мы можем уйти к немцам в тыл. |Небольшая группа может уйти незаметно километров на десять|. Днем мы отсидимся где-то в лесу. А с наступлением ночи выйдем на тропу или дорогу. Под покровом ночи можно сделать засаду, и без всякого шума взять языка. Проход через линию фронта назад у нас обеспечен. Нужно только оставить охрану и удержать этот окоп. Трех разведчиков на оборону окопа, думаю, хватит. Разведчик — это не стрелок-солдат. Эквивалент тут один к пяти. Нужно учесть здесь еще один момент. Выход к немцам в тыл мы должны согласовать со штабом дивизии. Получить от них, так сказать, разрешение. |За самовольные действия в немецком тылу нам потоми накрутят хвоста.| Положим, об этом можно было бы и не докладывать, если бы сейчас был вечер, и мы смогли бы обернуться к утру.
Осмотрев окоп, я подзываю к себе Рязанцева.
— Ну что, Федь? Одно дело сделано? Нужно в полк докладывать. Они об этом окопе пока ничего не знают. Может, ты пойдешь, а я здесь пока останусь?
— Ну нет уж! Ты сам давай топай! Я не люблю к ним ходить!
— Ладно! Я сам пойду! Ты займи здесь оборону! До рассвета нам с Сергеем не обернуться назад. Приду в полк к начальнику штаба, пока доложу, пока он подумает, а потом скажет, нужно хозяину доложить. А хозяин, сам знаешь, с Манькой на нарах у стенки лежит. Пока он глаза протрет, через ту Маньку перелезет, сколько времени пройдет? Потом он чесаться начнет, звонить в штаб дивизии будет, с А. Черновым разговор заведет. Пока они это дело вдвоем обмозгуют, глядишь — и день на исходе. Темнеть начнет, мы с Сергеем вернемся. Так что весь день до вечера будешь здесь сидеть. Раньше вечера мы сюда не вернемся. Тебе, Федя, все ясно?
— Всё ясно! Чего там!
— Может, ты все-таки вместо меня в штаб пойдешь?
— Не! Я спать завалюсь, капитан! Перед делом надо выспаться как следует! Выставлю часовых! Смены назначу! Парами будут дежурить. Двоих на светлое время вполне хватит. Вон туда, в мягкий снег отойдем, ляжем под куст и отоспимся как надо до вечера. А ты, капитан, давай, топай к начальству с докладом. Ты умеешь с ними говорить. А я не могу. Душа эти ихние разговоры не принимает!
— Ну ладно! Пока!
Мы с Сергеем повернулись и пошли обратно. Мелкий снег продолжал сыпать и кружиться в воздухе. Узкую стежку, по которой мы шли, еще не занесло, чуть присыпало ямки от следов |, на поверхности снега видны|. Мы ступаем по нашим следам. Ступишь ногой в сыпучую ямку, и тебя поведет [без] опоры. Так и идем, пошатываясь из стороны в сторону. Шагаем медленно. Да и торопиться теперь, вроде, некуда. У нас целый день впереди. В голове разные мысли. Прикидываю варианты и решаю их на ходу.
Откровенно говоря, мне в полк тоже не хочется идти. Там сейчас опять услышу недовольство сквозь зубы, косые взгляды из-под бровей. Я понимаю все это. У них позиция такая. У них на языке только одно: «Давай!» И все! Без этого им никак нельзя. С них по инстанции это «Давай!» каждый день требуют. А что, собственно, давай? Если вот так спросить в упор, смысл, логика где? «Ты мне тут свою философию не разводи! Мне результаты давай! Вы целую неделю чем занимались? «Под проволокой у немцев ползали!» Вот то-то и видать, что ползали!»