доставлена. Два дня можете гулять. На третий день пол фляги на похмелку пришлю. Вот это — деловой разговор! А то все орет и пугает, на горло хочет взять. А что нас пугать? Мы ничего не боимся! Когда к нам с протянутой кружкой. Мы со смертью можем под ручку, как с блудливой девкой, как с гулящей кралей. У нас, у русских, чай каждый знает, какому обычаю после такого дела положено быть. Мы с Серегой стоим в проходе блиндажа. Рязанцев сидит за столом, откинувшись слегка и растопырив ноги. Он как Стенька Разин, вроде как на ладье, по Волге-матушке с хмельной компанией пирует после богатой добычи. Не хватало только |для общей картины| персидской княжны!
— Капитану штрафную! — нараспев прогудел раскатисто он. — Надо отметить нашу удачу!
Нас с Серегой усадили за стол, откупорили бутылки, подали к каждому в руки. Рязанцев поднял свою недопитую, поднес к моей и, ударив, чокнулся.
— Давай, капитан! В ней градусов тридцать |, не больше, будет. Мы сегодня прям из бутылки.| Сенченков, закусить! |Капитану и ординарцу|. Открой немецкие шпроты!
— Ты вот что, Федя! Пока мы не забыли и до предела не дошли, пошли в полк связного. Командир полка там орет. Я с ребятами не смог к вам сюда следом попасть. Немцы неожиданно на тропе появились, двух пристрелили. Одного взяли в плен, отправили в полк. Но ему этого мало. Он орет, почему я с тобой не пошел на высоту.
— Я так и понял, когда сзади перестрелку услышал. |А здесь немцы сразу сбежали, когда мы вскочили на их блиндаж, выходили сюда по дороге, вижу. Так что всё обошлось без потерь|. Я дал потом сам, как условились, две зеленых ракеты, а за пехотой не стал посылать.
— А ты сколько пленных взял?
— Мы взяли двоих. Один унтер-офицер артиллерист, а другой — солдат из немецкой инфантерии. Вон, в углу за нарами сидят. У них тут кругом деревянные настилы. Куда ни глянь — струганные доски и нары с каймой. На стене, вон, зеркало висит. Рамы со стеклами для дневного освещения. Спят с открытой форточкой, чтобы воздух чистый снаружи шел. Разве так воюют? Мы подошли со стороны леса, смотрим, у них в окнах свечи горят. Вскочили на насыпь сверху. В трубу им по лимонке сунули |, приложили ухо к концу трубы| и слушаем, что после взрыва будет. Она рванула, немцы как завопят, у меня аж волосы дыбом встали. Я такого никогда не слыхал. Смотрим: дверца в блиндаже — скрип; и оттуда немецкий унтер с поднятыми руками является. Один показался. Мы его взяли. Второй вон в том блиндаже на нарах лежал. Сенько сам лично за ногу стащил его с нар культурно. Гранаты бросили в два блиндажа. Четверых у печки убило. Сидели на лавке около печи. Двое без сапог. Вигоневые носочки возле печки сушили. У дивизионных разведчиков ни одного живого пленного. Они штук по пять гранат в трубу им сунули. Один немец выбил окно и в лес убежал. Пристрелить не успели. А остальные все замертво остались лежать. Так что у лейтенанта из дивизионной разведки ни одного пленного нет.
|Вот мы подошли к деревянным ступенькам, уходящим в глубину блиндажа. По словам разведчика, Рязанцев напротив стенного зеркала сидит и играет на трофейном аккордеоне. Рязанцев сидит напротив стенного зеркала, в руках у него аккордеон. Я спустился в блиндаж, увидел раскрасневшегося Федю со всей его... Увидев меня, Рязанцев поднимается с лавки. Передает сержанту блестящий аккордеон и, подавшись вперед, приветствует меня пожатием руки.|
— Видишь, капитан! Мы все сделалиё как ты говорил! Как надо! Я слышал сзади стрельбу на тропе и понял, что вы вслед за нами на опушку леса не придете. Я сразу понял, что вы на немцев наткнулись. Я посоветовался с Сенько и мы, не долго думая, подались сюда на блиндаж. Перерезали им связь. Пять проводов в лесу на деревьях были подвешены. Вот видишь — сидим, справляем победу. Сержант Сенько! Доложи капитану: как было дело, — пробормотал Рязанцев, |как бы| язык у него уже заплетался |косточки от компота|.
Он говорил и как будто слова выплевывал. Видно, Федя был уже как следует поддавши. Рязанцев опустился на лавку |ноги его не держали, губы не слушались|.
— Давай выпьем за победу, капитан! — сказал он, вспомнив о главном.
Он поманил к себе пальцем разведчика и показал ему двумя пальцами на ящик.
— Достань для капитана шипучего!
Мадьярское, шипучее. Как сейчас помню — золотистого цвета. Открыли бутылку и оно закипело, переливаясь из бутылки в кружку. |Да, да! В бокал! На столе стояли тонкостенные стеклянные бокалы, немецкие фужеры.| Я посмотрел на железную печку, где рванула брошенная сверху в трубу граната и удивился: почему не разбилось зеркало, не выбило стекла в окне.
— Давай, капитан! Выпьем за наши успехи! Серега говорит, что вы тоже пленного взяли. Молва, знаешь, быстрее пули летит! Давай по первой! Потом по второй. Теперь нам можно! Ящик шнапса у нас в кармане. Шнапс для нас, а пленных для командира полка. Ты, капитан, с докладом не спеши. Подождем до утра! Я часовым приказал сюда никого не пускать. Здесь вдоль проволоки везде мины навешены. Пехота без нас не сунется. Утром пусть разминируют проходы. А мы до утра отдохнем. Сколько можно быть без отдыха и без сна? Разве это справедливо? Я лейтенанту из дивизионной разведки сказал, что тут не все немцы из землянок выбиты, займи оборону в двух блиндажах. Сиди и не рыпайся! С рассветом разберемся! Я знаю командира полка! Он нас опять куда-нибудь вперед сунет. Ему территорию подавай. А нам она на хрен нужна. Наше дело — контрольные пленные. Пей, капитан! Все равно они нас не оценят! Открой, Сенько, нам с капитаном еще по одной! Ребятам дай по бутылке на рыло и сам угощайся! Дежурному наряду ничего не давай! Они завтра получат свое! Так им и передай!
Рязанцев посмотрел на меня, и видя, что я молчу, улыбнулся. Он был доволен, что раздал столько важных указаний и распоряжений. Решительно наполнив кружку, он опрокинул ее, надел на плечи ремни аккордеона и посмотрел на себя в висевшее на стене зеркало.
— Бывало, впашешь пашенку, лошадку распряжешь!
А сам тропой знакомою в заветный дом пойдешь!..
— Нет у меня больше жены, капитан! Хоть она в Москве на Рождественке, в доме два живет.
— Почему же нет?
— Уж так! Нет! Ты вот что послушай, капитан. Лейтенант из дивизионной разведки спросил меня: почему вашего капитана начальство не любит? Я ему говорю: «Кого ты имеешь в виду?» «Нашего Чернова и вашего командира полка»[, — отвечает.] Я ему говорю: «Что ты понимаешь в людях? Капитан — человек! А эти двое — шкуры!»
— Хватит, Рязанцев! Дальше можешь не рассказывать! — сказал я. — Налей-ка лучше! Что-то ты вдруг хвалить стал меня. Как будто разлука предстоит, прощаться пора пришла.
— А что, капитан! Допьем этот ящик, возьмем и простимся! Лучше заранее проститься! Я сон нехороший видел.
Некоторое время мы сидели и молчали. Выпили еще. Рязанцев отвалился на нары и тут же заснул. В это время я услышал шум и голоса наверху.
— Сергей! Сходи, узнай! В чем там дело?
Сергей перебросил из рук автомат на плечо, поднялся рывком и исчез за дощатой дверью.
— Лейтенант из дивизионной разведки просится сюда!
— Скажи, чтоб вернулся на место! До рассвета через проволоку идти нельзя. В темноте могут подорваться на минах.
Когда я, Рязанцев и лейтенант из З ОГРР явились на КП командира полка, на дворе, если так можно сказать, было уже совсем светло. Командир полка сразу набросился на меня, почему я не доложил о завершении операции и не стал преследовать немцев.
— А кого, собственно, преследовать. Двое пленных, остальные перебиты. Вот у лейтенанта один через окно удрал.
Рязанцев молча сплюнул на пол и отошел к двери. Лейтенант просунулся вперед, нагнулся над Черновым и стал нашептывать ему что-то на ухо.
— Хорошо, что мы держали его в стороне, — подумал я. — Он об ящике шнапса ничего не знает. А то бы нам было с этим свидетелем хлопот.
— Командир дивизии запрашивает нас о ходе операции, а мы ничего ему не можем сказать. Тебе, капитан, это так не пройдет. Мы сидим здесь, как дураки, и ничего не можем доложить.
— Вы знаете, что вдоль всей немецкой проволоки навешаны мины. Я не мог в темноте рисковать жизнями солдат.
— А как ты сам прошел?
— Где прошел один там другие могут подорваться |запросто|.
Я посмотрел на них. Они были выспавшись, позавтракали и начисто побриты. А у нас глаза липнут к щекам. Хорошо, что они не знают о ящике шнапса.
— После взятия опорного пункта мы дали в вашу сторону две зеленых ракеты. А то, что ваши наблюдатели прозевали их, я не виноват! Опорный пункт взят! Сколько ушло на это времени, это дело наше! Мы могли брать его двое суток или вообще не взять. Звоните в дивизию и докладывайте о деле. Солдат и командиров взводов надо представлять к награде. Вот список |представленных и| наиболее отличившихся. А обо мне можете не беспокоиться. Я и без медали вашей вшивой как-нибудь обойдусь. Себя не забудьте! Часа через два немец опомнится. Многие, что сидят на высоте, до наград не доживут.
Я положил на стол список представленных к награде и вышел на волю. Вслед за мной вышел из блиндажа начальник штаба майор Денисов. Он подозвал связных, стоявших около блиндажа, и послал их в батальон с приказом пехоте занять Бондари. Чернов оказался тоже наверху.
— Вот что, капитан! — обратился он ко мне. — Нужно срочно, пока не оправился немец, овладеть отдельно рощей около деревни Уруб. Смотри сюда! Показываю по карте!
— Здесь у немцев батарея на прямой наводке стоит, — сказал я и покачал головой. — Вот, майор Денисов свидетель. Восемь разведчиков против десятка орудий, которые стоят на прямой наводке! Как ты думаешь? Не смешно? Что-то я за всю войну такого не слыхал, чтобы десяток разведчиков уничтожили батарею самоходных орудий, причем днем у всех на виду. Я согласен пустить людей и сам лично пойду при одном условии — ты и командир полка будете идти рядом со мной. Ни ты, ни он из блиндажа носа не высунете. Вы же немецкую шрапнель никогда не нюхали.