— Ладно, иди, капитан. — сказал примирительно Денисов.
— На войне ценятся те, кто действует не рассуждая, — услышал я |фразу, сказанную мне| вдогонку голос Чернова.
Я замедлил шаг и обернулся.
— Я с сорок первого с ротой на немцев ходил. Тогда не рассуждал, думал — так надо. А потом оказалось, что я на прохвостов работал. Кишка тонка у вас накрыть артиллерию немцев. А солдатская жизнь вас не волнует. Чужими руками жар хотите загребать!
Я повернулся и пошел на высоту. Пока я вел с Черновым разговоры, Рязанцев ушел на высоту |допивать оставшийся шнапс|. Он с ребятами допил бутылки |, оставшиеся в ящике|, ему надоело сидеть перед зеркалом и он решил погулять с гармошкою по высоте. Пока полковое начальство организует саперов на разминирование проходов, пока пехота явится на высоту, пока в разведку придет распоряжение прочесать лес, они успеют погулять |, прогуляться по разбитой деревне|. Видно, приятно было Рязанцеву вспомнить, |что вот так когда-то с своей| что ходил в молодости он под гармонь вдоль деревни и драл песняка.
— Бывали дни веселые, гулял я молодец.
Не знал тоски кручинушки, был вольный удалец…
— Рязанцева ранило! — запыхавшись, выпалил бежавший мне навстречу разведчик |связной|.
— Тяжело? — спросил я.
— На ноге пальцы оторвало!
— Где же это его угораздило?
— Они, товарищ гвардии капитан, с немецкой гармошкой по деревне решили пройтись! Взялись под ручки, и целым гуртом песни горланили. Немец из миномета по ним |дал| саданул.
Когда я пришел на опорный пункт в Бондари, Рязанцев сидел на лавке и держал перевязанную ногу на весу. Через наложенный бинт сочилась свежая кровь. Рязанцев был бледен, но совершенно спокоен. Сенько доложил:
— Взял нож и отрезал пальцы, которые у него болтались на мясе. Выпил полбутылки шнапса и велел послать связного к вам, вас найти. Так мол и так! Отправляюсь в медсанбат. Сенько за себя оставляю!
— Отбери, Сенько, четырех самых здоровых ребят. Положите его на палатку и мигом к старшине доставьте! Передайте старшине: пусть сам его в медсанбат отвезет. Ну как, Федор Федорыч, ты со мной вполне согласен?
— Я согласен! Только пусть мне пару бутылок в дорогу дадут. В карманы заткнут.
Он хотел, чтобы его поскорей отправили в тыл к старшине. Я думал, что он спешит в медсанбат на перевязку. |А как выяснилось потом, он на сутки задержался у старшины. Старшина, конечно, расстроился и расстарался, достал флягу спирта и на закуску нарезал сала.| А он, как потом выяснилось, решил опохмелиться и поспать до утра у старшины. Старшина достал из запасов флягу спирта, сала на закуску, и Рязанцев, изрядно выпив, провалялся у старшины до самого вечера. Он знал наверняка, что попади он сразу на перевязку в медсанбат, ему бы в горло ничего не попало. Вечером он еще поднабрался и только утром через сутки отправился к врачам. У него уже были признаки гангрены. Вот, собственно, и вся история. На этом и кончилась наша совместная служба.
Потом, летом сорок четвертого, я разыскал его в госпитале на улице Радио. Я лежал тогда в госпитале на ул. Осипенко. И когда я стал понемногу ходить, я поехал на улицу Радио к Рязанцеву. Встреча была шумной, но не особенно радостной. Рязанцева вскоре вызвали на осмотр к врачам. Ждать его я не мог и мы расстались. Когда я стал ходить, я заехал еще раз в госпиталь, но его там уже не оказалось. При первом посещении я оставил ему свой московский адрес, но писем от него не получал. В общем, Рязанцев запустил свою ногу. У него пошла гангрена. Ногу отняли сначала ниже колена, а затем отрезали выше. Больше мы с Федор Федорычем никогда не виделись. На Рождественке у жены он жить не стал, по выписке из госпиталя куда-то уехал.
Я много раз справлялся через Мосгорсправку, но мне каждый раз отвечали, что адресат в Москве не значится.
Глава 44. Февраль 1944 года
После отъезда Рязанцева в госпиталь полковая разведка осталась без командира взвода. Пополнение из госпиталей, из курсов, но никто из них идти в полковую разведку не хотел. Разведка — дело добровольное, тут приказным порядком ничего не сделаешь. После февральских боёв на передовой … лишь те сотни солдат … Участок фронта на котором мы занимали оборону … метров, в общем майор Бридихин, хоть и назывался командиром полка, а фактически командовал неполной ротой, к ней было [меньше] солдат, чем в обычной укомплектованной по военному времени роте. На войне часто бывает — с утра солдаты в полку есть, а к вечеру их не стало. С утра их в роте сотни, а к вечеру их десятка не насчитаешь … Сунь сейчас эту сотню вперед и тотчас никого не останется. Командиру полка остаться без солдат … нельзя … А в резерве ты не хозяин, и ни Манькиной сиськи …
Эту мысль полкового подхватили тут же комбаты. Приказали командирам рот беречь своих солдат |и без предварительной разведки полковыми разведчиками ни куда не соваться|. За потерю каждого солдата будут строго спрашивать! Мы с Сергеем вышли из штаба и пошли на передовую. На полпути от переднего края в стороне от тропы находилась землянка комбата. Около неё — небольшая группа солдат и топтался комбат. Я посмотрел на него и решил |, подумал|, что он кого-то дожидается. Около него стояли связные |-солдаты| из роты и ординарец с автоматом наперевес |на плече|. «Может, в роту собрались идти», — подумал я. Только мы поравнялись с ними, слышу — немецкие снаряды летят.
— Ложись! — истошно закричал комбат и бросился |стремительно| в проход землянки.
Солдаты, стоявшие около него, |покатились вслед за ним в поход землянки,| повалились на землю. Снаряды прошуршали низко над головой и урча пошли куда-то дальше |в тылы, нашим полковым тыловикам тоже иногда доставалось|. Звуки утихли и я услышал голос комбата. Мы с Серегой продолжали |идти дальше| свой путь по тропе.
— Гвардии капитан, подойди! Хочу поговорить с тобой!
— Говори! Что надо?
— Есть приказ командира полка подобрать для нашей роты новые позиции.
— Ну раз есть, так подбирай! Что ты мне об этом говоришь?
— Ты меня не правильно понял! Командир полка майор Бридихин велел вам для нас подобрать позиции.
— О таком приказе я не слышал. Командир полка мне о таком приказе не говорил. Я только что был у начальника штаба, и о |приказе| тебе разговора не было. Ты что-то путаешь, комбат.
— Нет, я не путаю! Командир полка звонил по телефону и велел передать, чтобы разведчики нам подобрали позиции. Вот я передаю тебе этот приказ.
Я повернулся. Похлопал его по плечу и сказал:
— Чтобы отдать новый приказ, нужно сперва старый отменить, чтобы не было путаницы и накладки |никакой|. Ты меня понял? Я имею |сейчас| другой приказ. Всё запомнил, о чем я тебе говорил? Передай Бридихину, если будет еще раз звонить, |что ты видел меня, говорил со мной и что я тебя послал подальше. На счет новых позиций: ты их сам подбирай. Усек? Боишься, небось, к немцам в плен попасть? Видишь передовую — я хожу и, вроде, ничего!|
Я повернулся к |комбату| нему спиной, |плюнул,| подтолкнул локтем Сергея и мы, не торопясь, пошли по тропе на передовую. Когда меня в штабе полка Денисов спросил, кого я думаю назначить на место Рязанцева, я ответил:
— Не знаю! Я с ребятами говорил. Взвод принимать никто не хочет.
— Но ведь это временно, пока мы подберем на это место офицера.
— Вот именно, что временно! Никто не хочет ругань терпеть.
— Кто у тебя во взводе старший по званию?
— Старший сержант Сенько!
— Пришли его ко мне! Я сам с ним поговорю!
— Я не буду в этом деле участвовать. Вызывайте сами.
— Бридихин велел тебе.
— Бридихин? Он тут сорвался и наорал на меня. Вот пусть сам вызывает и назначает.
Когда Серафима Сенько вызвали в штаб полка и Денисов предложил ему принять взвод разведки, то Сенько наотрез отказался.
— Почему? Какая причина? — спросил его Денисов.
— Ребята в разведке служить устали. Хотят в пехоту рядовыми переходить. Солдаты там спят и ничего не делают, а здесь передохнуть не дадут, то за языком иди, то высоты бери. На кой мне хрен за всех отвечать. После штурма высоты нам положен отдых две недели. А нас гоняют каждый день без сна и еды, на капитана орут.
— Ты за капитана не говори! Это не твое сержантское дело. Ты за себя говори!
— Взвод принимать не буду. Сколько можно без отдыха |ходить|? На взвод не пойду. Можете отправлять рядовым в пехоту.
Начальник штаба отвернулся |и замолчал|, занялся каким-то бумажным делом. Он решил разговор не продолжать. Может, старший сержант помолчит и одумается. Сенько не стал ждать, когда ему скажут: иди. Разговор окончен, значит он свободен. Он повернулся и вышел из блиндажа. Наверху |метрах в двадцати от прохода| его дожидался наш старшина Тимофееч.
— Ну как, уговорили? |Можем твоё назначение отметить?| Назначение нужно |отметить| обмыть!
— Нет, старшина! Пусть другого найдут! Пошли! Серафим парень решительный. Разговор окончен. Надо идти. А то еще скажут, что Сенько передумал. Платить, говорит, будем. А мне деньги на что? В карты я не играю. Родные в оккупации. Посылать деньги некуда. Я воюю с фрицем за Белоруссию, а не за деньги.
Мы с Сергеем подошли к солдатской траншее, спрыгнули вниз, прошли вдоль её зигзагов, нашли наших ребят и направились к лесу. В окопах и блиндажах, которые накануне взяли наши ребята, теперь сидели стрелки-пехотинцы. Бредихин орал на меня, почему я сразу не стал преследовать противника. А кого, собственно, преследовать? В лесу их и раньше не было. Они леса боятся. И сейчас там нет никого. Кого я, собственно, должен преследовать? Наступать вперед должна пехота.
— Ты должен был на плечах бегущих немцев ворваться в деревню Уруб или на высоту 322,9.