— Это вы, майор, так |желаете| полагаете. Разведчиков в наступление хотите послать. А у меня их всего шесть человек.
Разведчиков юридически запрещено отправлять в атаку ходить. После Бредихин немного остыл, велел мне лес прочесать, выйти на северную его окраину. Понятие — лес прочесать — растяжимое. Для этого нужно иметь сотни солдат. Поставить их цепью и вперед пустить! А сейчас я могу взять с собой трёх ребят и по дороге |пройти. Выйти после …| на ту сторону. Если вас это не остановит, можете считать, что лес прочесан. Я высказал свое мнение по проческе леса, а сам подумал: у немцев весь участок здесь оголен. Пока они во всем разберутся, дня два, по крайней мере, пройдет. Бежавшие в панике будут врать и преувеличивать. Пока их соберут и всех опросят, время уйдет. А то, что наши молчат, не лезут напрасно нахрапом, то это часто бывает. Бридихин орал, почему я сразу не стал преследовать немцев.
— У меня нет сил душевных! — ответил я.
— Каких ещё душевных?
— Таких! Мы много суток |уже| не спим и выдохлись |окончательно|. Мы не покойники. Нам отдых нужен! И душа у нас есть.
— Какой тебе же сейчас отдых? Потом отдохнешь!
— Это когда трупами лежать будем?
— Ты опять за своё? Я приказал тебе сегодня ночью прочесать вдоль дороги лес и на выходе из леса поставить заслон. К утру ты |должен| доложить мне о выполнении приказа. Пришлешь мне |солдата| связного. Сам останешься там.
— В таком случае пишите приказ по полку на разведку. Чтобы потом не было никаких |упреков,| разговоров. Я, мол, тебе так сказал, а ты наоборот всё сделал. А на счет преследования противника я вас что-то не пойму. Моё дело — разведка, а в наступление должны стрелковые роты идти. Послушать вас, для чего |тогда| стрелки-солдаты нужны, если за них деревни и высоты штурмовать и |брать| будут разведчики. Крика и ора я вашего не боюсь |и терпеть не буду|. Я сам орать умею. |Так что на будущее без крика прошу говорить, а то я ведь могу и вас послать куда следует.| Можете не орать. И на будущее учтите. А то ведь я могу вас послать куда следует.
Часа за полтора, не торопясь, мы с ребятами прошли лес и осмотрели опушку. Выставили часового и установили очередь, кто за кем дежурит.
Я решил дать выспаться всем до утра. Нельзя без сна и отдыха непрерывно вести разведку. Стрелковые роты без нашей предварительной разведки |нами леса| сюда не пойдут. Хотя Бридихин мог вместе с нами сюда послать одну стрелковую роту. Но он чего-то |боялся| медлит. Северная опушка леса, когда мы выходили на неё, была безмолвна и недвижима. Деревья и кусты покрыты пушистым толстым слоем чистого |, нетронутого| снега. Только на |побуревшей| дороге, в наезженной колее |и следах от немецких сапог|, в наезженной колее видно было следы немецких зимних повозок. А кругом все |было| ослепительно бело и удивительно чисто |, неприкосновенно|. Ни звука, ни шороха, ни полета пули с той стороны. Ни одной старой и свежей воронки от наших снарядов, ни одного упавшего сучка, и |задетого осколком при в взрыве| надломленной ветки, перебитой осколком. Куда же били наши артиллеристы? Зачем они пудрили нам мозги, что им на день не достает по десятку снарядов |на расход|. Врут как всегда. Стоят, не стреляют. Никаких тебе потерь ни в лошадях, ни в людях. Пройдя метров двести по опушке леса в сторону и осмотрев всё кругом, мы никаких следов на снегу не нашли, вернулись к дороге и стали устраиваться на отдых.
— Зайди в лес поглубже, наруби лапника для подстилки! — сказал я Сергею. — И вы тоже! — посмотрел я в сторону ребят.
Выбрав сугроб за пушистой елью, я обтоптал ногами снег |из расчета на двоих|. Сергей набросал лапника и мы устроились в мягком, пахучем |свежей елью| углублении. Сергей натянул поверх |нас| шершавое одеяло. Я хотел что-то сказать, но слова не получились. Засыпая, я |просто что-то| что-то пробормотал. Сколько я спал — трудно сказать. Когда я открыл глаза, небо уже светлело. Меня никто не будил и за рукав никто не тянул. Сергей тихо посапывал, лежа рядом под одеялом. Я вылез из-под одеяла, прикрыл Сергея и перешагнул через |край| сугроба.
Огляделся вокруг и вышел |из-за ельника| на дорогу. Кругом было по-прежнему тихо. Часовой, услышав поскрипывание моих шагов, повернулся в мою сторону и |подошел ко мне| пошел мне на встречу. Мы стояли на дороге. Я хотел спросить его, что там видно и слышно у немцев, но в это время почувствовал спиной, что кто-то |в лесу| движется в нашу сторону по дороге из глубины леса |по лесной дороге|. Обернувшись, я увидел как от поворота дороги отделились темные фигуры солдат. Они были без маскхалатов и двигались в нашу сторону нестройной толпой. Издалека их не разберешь, наши они или немцы. Со сна глаза |у меня| как в тумане. Смотришь вперед, трешь их кулаком и кроме неясных очертаний фигур ничего не видишь. Я особенно не беспокоюсь. Они не видят нас. Мы можем в любой момент отойти в глубину леса и встретить их автоматным огнем. Я поднимаю руку, для всех это команда — внимание! Ребята по два, по одному становятся за |деревьями| стволами и бесшумно взводят затворы автоматов. Но вот фигуры вываливают на дорогу из-за поворота и вижу, это наши славяне идут. |Они ходят обычно как стадо баранов|. Если бы это были немцы, они бы шли осторожно, оглядываясь по сторонам. А эти идут никуда не смотрят, бредут |как-то| сами собой. За мной прислали связного. Командир полка вызывает меня к себе.
— Тебе нужно было на деревню Уруб идти, а ты просидел целую ночь на опушке!
— Я не сидел!
— Чем ты занимался?
— Лежал и спал в снегу! Я не кобыла, спать стоя не умею! Вы каждую ночь спите. А я уже трое суток не сплю. И разница есть. Вы в блиндаже, а я на снегу. Короче! Куда я должен сейчас идти?
— Пойдешь со мной на опушку леса. Я сейчас туда собираюсь идти. Придем на опушку, там оглядимся, решим и посмотрим.
Проспав на снегу я не выспался, не чувствовал бодрости и ясности в |уме| голове! Я был по-прежнему, так сказать, в полусонном, полусознательном состоянии.
При выходе на задачу и поиск голова у разведчика должна быть ясная |работать безошибочно, быстро и четко, должно быть ясное мышление и не затуманенные бессонницей мозги. Он должен улавливать вокруг всё, даже мелкие, незначительные детали и карты.| Человек должен обладать мгновенной реакцией |светлым, проникновенным разумом|. Тут каждое мгновение |может всё изменить,| нужно решать умом. Когда мы пришли с командиром полка на опушку леса, он вышел вперед и встал за крайнюю толстую ель. Достав бинокль, он долго смотрел |куда-то| вперед. Открыв планшет и проверив свои наблюдения по карте, он подозвал меня и спросил:
— Где твои разведчики? Нужно послать их по дороге вперед, я сам хочу посмотреть, где немцы сидят. Кто старший во взводе?
— Старший сержант Сенько! — ответил я.
— Пусть возьмет с собой человек восемь-десять. И подойдет ко мне.
— У нас всего осталось шесть |человек|.
— Шесть, значит шесть!
Я послал Сергея за ребятами. Они |стояли сзади| сидели в снегу за ельником. Подошел Сенько.
— Пойдешь с группой ребят по дороге, — сказал командир полка. — Выйдешь в направлении вон той отдельной рощи и поднимешься за бугор. А я буду сам наблюдать за вами |оттуда|.
— Светло! — возразил было Сенько.[200]
— Ничего! Нечего время терять! Отправляйтесь!
Ребята кучкой вышли на дорогу, оторвались от опушки леса и пошли в сторону немцев.
— По дороге в светлое время! — подумал я.
Немцы обычно ждут на дороге нашего приближения. На дорогах при подходе к деревням в светлое время обычно и гибнут разведчики. Они попадают под прицельный огонь |в упор|. А где сидят немцы, с двадцати шагов их не видно. На опушку леса вышли комбат и командиры рот |по-видимому показались наши солдаты из пехоты|. Им тоже нужно знать, что будет с разведкой при подходе к отдельной роще. Мы стояли за деревьями, а кто-то вылез из них.
Кто-то вылез неосторожно вперед. Потому что тут же сразу послышались далекие, глухие раскаты орудийных выстрелов и к опушке леса понеслись снаряды |целой чередой|. Командир полка тут же ушел по дороге в глубину леса за поворот, пехота подалась немного назад, а мы с Сергеем остались и наблюдали за ребятами.
Я попробовал было лечь, но из-за сугроба |снега| ничего не было видно, я поднялся на ноги и встал за толстый ствол высокой ели. Снаряды ложились по опушке леса и вдоль дороги. С каждой минутой обстрел усиливался. Группа Сенько дошла до снежного бугра |на дороге| поднялась на него и стала неестественно пятиться. Ни звуков винтовочных выстрелов, ни трескотни пулемётов не было слышно. Полета трассирующих тоже не было видно. Я увидел, как трое взмахнули руками и стали валиться на спину. Ну вот, Бридихин добился своего! Глаза у меня были открыты, я ясно видел происшедшее, но вдруг почувствовал, что оторвался от ели и отключился от внешнего мира. Мысли мои вдруг ушли во внутрь. Что было дальше, я ясно не помню. Я лишь почувствовал, что меня что-то ударило между ног. Как будто до этого я сидел верхом в седле на кобыле и был внезапно выброшен из седла. Острой боли при этом не было. В памяти произошел какой-то провал. То ли меня |наяву| снарядом ударило, то ли всё это я видел во сне. Очнулся я в блиндаже, открыл глаза и посмотрел в потолок, пытаясь вспомнить, что же, собственно, произошло. Смотря на верхние ряды бревен первого наката, я стал изучать их шершавую кору. Закопченные сучкастые бревна были разной толщины. Здесь были такие — толщиной в руку. Сергей сидел на корточках около железной печки. Всклокоченный, в сиянии |пылающего| пламени.
— Это меня мина или меня снарядом?