Сергей поворачивает голову, говорит тяжело:
— Не знаю. На повозке отправились в лес. Обратно ещё не вертались |вернулись|. Ночью пойдут вытаскивать раненых и убитых.
Вечером ко мне в землянку пожаловал |майор| Денисов.
— Ты что расклеился? Командир полка хотел с тобой поговорить. Капитана Чернова убило. Снаряд разорвался в проходе блиндажа, где он стоял. Мне доложили, что ты сильно контужен. Вот я и зашел к тебе.
— У меня нижняя часть спины болит. Хочу встать и не могу.
— Ладно, лежи! В штаб вернусь, велю лошадь за тобой послать. Отправим тебя в санроту.
Через некоторое время к землянке подъехали сани, заложенные сеном и укрытые брезентом. Сергей и повозочный уложили меня на них. В санроте меня осмотрели, выписали эвакокарту и приготовили на отправку в тыл. В эвакокарте поставили какой-то чужой диагноз. В суматохе и беготне что-то перепутали. На утро я стал понемногу оживать и ходить. Мне показали машину и помогли забраться вовнутрь. Открытая полуторка тронулась, и мы поехали куда-то в направлении Смоленска. По дороге на Смоленск нас здорово потрясло. Боли в пояснице стали стихать. Я мог вполне стоять на ногах и ходить не сгибаясь. Нас довезли до какой-то деревни и ссадили. Санитарный грузовик |заглох и завести его| на дороге сломался.
— Кто может самостоятельно, добирайтесь на перекладных, — объявил нам сопровождающий санитар — Остальные, кто не может ходить, останутся здесь, ждать в деревне. Из госпиталя придет за вами машина.
Мы сидели на завалинке покосившейся от времени избы. Со мной рядом пристроился старший лейтенант, тоже слегка контуженный.
— Слушай, капитан! — обратился он ко мне. — Направления у нас на руках. Ты сам откуда?
— Я из Москвы.
— И я из Москвы. Может, мотанем в Москву? За сутки туда доберемся. Не всё ли равно, где в госпитале лежать? Пока из госпиталя за нами сюда придет машина, мы будем уже в Смоленске. А может, успеем доехать до Москвы. |Я тоже контуженный.| А в Москву зайдем в эвакопункт, оттуда согласно документов в любой госпиталь направят. Скажем: машина сломалась в пути. Ждали, мол, когда заберут. Сутки болтались в какой-то деревне. Сопровождающий уехал за машиной, а мы вторые сутки не ели. Самое страшное |если| по дороге задержат! |Снова пошлют на фронт.|
— Ты что это, серьезно?
— На полном серьезе! Ты на фронте давно?
— С сентября сорок первого. А ты?
— Я на фронте уже год и ни разу не был дома. Знаешь, как домой охота?
— У тебя как ноги? Идти сможешь?
— Ноги у меня двигаются, голова болит. У меня есть лекарство от головной боли, хлебнешь пару глотков, и сразу все пройдет!
Ст. лейтенант скинул с плеча вещмешок, достал фляжку, открутил крышку и подал её мне.
— Давай, пошел! Я следом за тобой! В таком деле нельзя одному. Нужна братская компания. А вдвоем нам с тобой — море по колено.
Я взял фляжку, запрокинул голову, сделал выдох и не дыша хватил несколько глотков. В фляжке был чистый и неразведенный спирт.
Ст. лейтенант сунул мне в руку |кусок| обломок сухаря.
— На, закуси, капитан! И давай покурим перед дорогой.
— В Москву, так в Москву! — сказал я, похрустывая сухарем. — Черт с ними со всеми!
Четвертый год валяюсь на снегу, сколько под пулями из них, сколько натерпелся и выстрадал за это время. С сорок первого, не вылезая с передка, воюю, а со стороны командира полка вижу одну злобу.
В Смоленске мы зашли на вокзал, сунули в окошко военному коменданту наши документы, он наложил на них визу: «В Москву», написал нам записку: в кассе получить два билета. В вагоне мы опрокинули фляжку до дна, залезли на верхние багажные полки — за места нам платить было нечем — и под стук колес быстро заснули. Ночью, где-то около Вязьмы, нас разбудили. Кто-то потянул легонько за локоть меня |вниз|, я открыл глаза и свесил голову с полки.
— Ваши документы, товарищи офицеры!
Старшего лейтенанта тоже разбудили.
— Вы куда следуете, товарищ капитан?
— В госпиталь! Там в документах сказано!
— Это мы видим, но вам придется сойти с нами на следующей станции!
— А почему нельзя в Москву? Не всё ли равно, где нам лечиться?
— Мы разберемся. Если начальство разрешит, завтра поедете дальше.
Нас сняли с поезда. Мы спрыгнули на полотно и пошли за лейтенантом куда-то в сторону. Ночью было темно, но мы и не думали от него бегать. Он был вооружен наганом, а мы свои пистолеты сдали в санроте. В тыл с оружием нашему брату было следовать запрещено. Вскоре мы подошли к темному бараку, нас завели в отдельную пустую комнату. В углу стоял стол и по стене, на косых не струганных ногах |ножках|, лавка.
— Вам придется здесь подождать! Я пойду доложу о вас начальству! — сказал лейтенант, вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь.
С ним везде были два солдата. Но они, пока мы шли до барака, куда-то исчезли |в ночной темноте|. Никаких признаков не было, что за дверью с той стороны стоят часовые. Два небольших окна в пустой комнате были не зарешечены. На стене против двери висел портрет нашего главнокомандующего в маршальских погонах. В комнате от пола пахло сыростью. |Видно| Обычное дело, когда мыть пол заставляют солдат. Они |как обычно| это делают |солдаты| просто, |видно| выливают на пол несколько ведер воды, а потом шваброй сгоняют в |широкие| щели воду |между досок|. Мы сели у стены на лавку, скрутили закрутки |газетные|, задымили махоркой и стали молча рассматривать комнату.
— Как ты думаешь? Это не КПЗ? — сказал я своему спутнику.
— Какое КПЗ? — спросил ст. лейтенант.
— КПЗ — это камера предварительного заключения.
— Откуда ты такие названия знаешь? Ты что, служил раньше в милиции или в конвое.
— Нет, я в этих заведениях раньше не был и не служил. Я в полковой разведке был. У меня были ребята-штрафники. Во всяких разных делах и под следствием побывали, в тюрьмах сидели, в лагерях сроки по уголовным делам отбывали. Рассказывали всякое. Выражение КПЗ я из их рассказов запомнил |усек|. Вот я и думаю, зачем нас задержали.
— Чего мы такого преступного сделали?
— А ты как думаешь? Ты — явный дезертир! В Москву махнуть собрался.
— Ты уж совсем, капитан! Сутки ещё не прошли. Скажем: в пути задержались. У нас документы на руках.
— Это ты следователю скажешь!
— Не валяй дурака, капитан. Мы с тобой всего несколько часов в самовольной отлучке. Сутки не прошли — значит не дезертиры.
— У тебя совесть есть? Ты перед Родиной виноват!
— Какая совесть? Ты на счет совести у тыловиков спроси. Подумаешь, преступление! В Москву, домой ехать собрались. И сразу враги, предатели Родины?
— Враги не враги, а штрафная обеспечена!
Я несколько помолчал, а потом добавил:
— Ладно, не горюй! Я просто хотел проверить тебя, не раздумал ли ты ехать в Москву.
— Конечно нет! Что ты!
Через некоторое время в комнату вошел лейтенант. Это было новое лицо. Ночной лейтенант не появился. Этот чистенький такой, аккуратно подстриженный |и гладко причесанный|.
— Вот и |уполномоченный или следователь| опер пожаловал к нам, — |подумал| шепнул я напарнику, вставая с лавки.
Лейтенант внимательно посмотрел на меня, сел на табурет и перевел взгляд на ст. лейтенанта.
— У вас что-нибудь есть, кроме госпитальных |документов| предписаний?
— Удостоверение личности с печатью, написанное на листке бумажки от руки, партбилет и продаттестат.
— У меня? Я комсомолец. Вот моя книжица.
— Не книжица, а комсомольский билет! — поправил лейтенант, рассматривая поданные ему документы. — Проверка людей, сами понимаете, в военное время необходима |в тылу повсюду|. По дорогам и поездам всякий народ |ездит| шатается. Проверим ваши документы, установим личности и в госпиталь направим. |Вот|. А пока придется здесь подождать.
— Нам продукты получить нужно. Сутки на исходе, а мы ничего не ели — пожаловался ст. лейтенант.
— Аттестат у вас есть?
— Конечно, есть! Что мы, дезертиры?
Дежурный лейтенант забрал документы и аттестаты и вышел. Вскоре он вернулся, вернул нам все |назад| документы и сказал:
— Поездом вы дальше не поедете. Мы звонили в госпиталь, он рядом здесь в трех километрах, вас там примут. Поведет вас туда наш солдат. Ваши направления он сдаст в приемную часть. Желаю выздоровления и хорошего лечения.
Молчаливый пожилой солдат посмотрел на нас исподлобья и нахмурил брови |сурово|. Всю дорогу мы шли за ним, изредка перебрасывались между собой негромкими фразами.
— Вот и пришли! — сказал солдат, показывая на деревню. — Офицеры, а ведете себя, как мальчишки. Незаконно в поезд сели, людям задали лишнюю работу! Никакого порядка нет. Куда захотели, туда и поехали.
— Это ты прав, нас немного в сторону занесло. Ты, солдатик, на фронте был? Знаешь, что это такое?
— У каждого своё место и каждый отвечает за своё.
— То-то и видать! Тыловик — фронтовику, как свинья товарищ лошади! Кончится война, скажешь: на фронте был. А мы завшивели в окопах, дыхнуть тишины тыловой захотели. Побаловаться захотели. Это от бессонных ночей многие недели подряд. Ты вот каждую ночь под крышей, на кровати и в тепле храпишь, а нам периной служит снег и поесть не каждый день приходится. Навоюешься вдосыть, выдохнешься, как загнанная кляча, шарахнет как следует, вот и соображаешь, как быть.
— А куда же вы ехали?
— В Москву перед госпитализацией дня на два решили махнуть.
Ст. лейтенант дернул меня за рукав, чтобы я не рассказывал о наших планах солдату. Тыловой — не окопный солдат. Пойдет и доложит начальству.
А у меня идея. Я разведчик. ... узнать, что скажет солдат о патрулировании поездов и машин.
— Ты вот солдат толкуешь — мальчишество. А я с сорок первого на передке. Дали бы отпуск, сел бы я в купейный вагон и без всякого баловства лежал бы на нижней полочке. А что у вас здесь, везде усиленная прове