рка?
— Да на Москву лучше поездом не суйся. Наши с командировками машинами едут. Ну вот и дошли! Сейчас сдам ваши документы в приёмный покой и можно обратно идти!
— Давай документы. Мы сами дойдем. Ты сам же сказал, что по железной дороге все равно не прорвешься.
— Ладно! Нате! Идите сами!
— Ну и дела! — сказал я старшему лейтенанту, когда мы немного отошли. — У простого солдата прощения приходится просить. Проще в разведку сходить, чем вот так в своей совести |ковыряться| и перед первым встречным распинаться.
Но сделано главное, мы узнали пути на Москву. В приемной нас встретила медсестра. Она посмотрела в .., поправила прическу, поджала губы и пальцем потрогала у края рта, как бы проверяя, не развязались ли |шнурки| у неё по краю рта завязки, чтоб рот не открылся до самых ушей. Потом она зевнула, прикрыв ладонью белые зубы, видимо мы её разбудили, хлопнув дверью при входе. Она взяла со стола перьевую ручку, громко ткнула пером в стоящую перед ней чернильницу и басовито прокуренным голосом проговорила:
— Фамилии говорите!
Потом она стала писать звания и прочие данные.
— Ходячие?
— Как видите, без костылей!
— Возьмите в предбаннике по кусочку мыла, подберите себе мочалки, вот вам полотенца и чистое бельё. Баня напротив. Идите туда и мойтесь. После бани зайдете в столовую, скажете, что на вас двоих оставлен расход.
Когда мы вошли в предбанник, под потолком стелился |холодный| белый пар. Человека, стоявшего в рост, видно было только ниже груди до половины. Лицо и плечи можно рассмотреть только на расстоянии согнутой руки. «А что в самой парной?» — подумал я. Наверное, больше пару, чем жару. Баня худая, вот и парит. Мы быстренько разделись, в предбаннике не было никого. Правда, на лавке у противоположной стены лежало обмундирование и под лавкой стояли кирзовые сапоги.
— Ты давай побыстрей! Между пальцами ног потом будешь ковырять. Видно, у тебя это любимое занятие. А то славяне всю горячую воду выхлестают. Надо в парную успеть повыше забраться, а то солдатики весь пар с камней изведут. Сидишь, ковыряешься, с тобой и веником не хлестнешься, — я пнул его коленкой под зад и сказал: — Пошел!
Ст. лейтенант открыл в мойку дверь и переступил порог. Я шел за ним, держа в руках обмылок и мочалку. Голые солдатские ноги и плескание воды видны были из-под нависшего пара. Чего-то они сгрудились в один угол. Тут согнутые намыленные спины и бедра. Но что это? Ближайшая солдатская спина согнулась и руки достали до пола. Под рукой — молодые крепкие груди и овальные очертания женского торса. Вот белое тело обернулось в нашу сторону и мы увидели всю божественную красоту в натуральном виде. Тело было без головы, как торс Венеры Милосской. Голова и плечи были в белом пару. Я толкнул локтем ст. лейтенанта и показал в сторону голой статуи. У него от неожиданности |перехватило| сперло дыхание и он как заколдованный, прикрыв мгновенно мочалкой свой позор, замер и окаменел. Я тоже прикрыл это место пустой железной шайкой |мочалкой|. Одна из женских фигур приблизилась ко мне.
— Ну что, девоньки, холодной водой мочиться боитесь. Горячая — чуть колодезной теплей.
И она плеснула в нашу сторону из шайки. Мы стояли, прикрывшись |пустыми шайками|, и лиц друг друга не видели. Чем выше к потолку, тем гуще туман.
И вот эта шустрая, что плеснула на нас из шайки |водой|, видя, что мы [от] её шутки не завизжали, решила приблизиться и посмотреть, не начальнице ли госпиталя она плеснула в харю. Что-то она молчит. Мы со старшим было даже попятились к стене вдоль мокрой деревянной лавки |от неожиданности|.
Она подошла вплотную и увидела наши лица. Увидела наши улыбки, мы не долго были в смущении, увидела и закричала:
— Бабы, девки, в бане мужики!
— Какие мужики, — с хохотом отозвались из угла другие.
— Голые мужики! Совсем еще молодые!
— Тащи их сюда!
В бане в бабском углу тут же поднялся гвалт |переполох|. Они как бы спохватились |опомнились|, повернулись к нам спинами и закричали на нас.
— Ахальники, убирайтесь!
— Давай отсюда! — закричала одна грозно прокуренным голосом.
— Интересно, что это за нахалы залезли сюда? — сказала одна чистым, молодым и звонким голосом.
— Совсем молодые, — ответила та, что в нас плеснула.
— А ты, дура, сходи, посмотри! — послышался опять басовитый, видевший все виды, голос.
— А что? Возьму вот и пойду.
Она приблизилась к нам и сказала веселым голосом:
— Здравствуйте, мальчики! Вы откуда и кто такие будете?
— Здравствуйте, девочки! Я гвардии капитан. А мой друг — ст. лейтенант. Мы прибыли к вам с самого фронта.
— Ты, Манька, дверь на крючок не заложила? Я тебе что говорила?
— Они, наверно, правда с фронта. Наши сюда не пойдут.
— Вы где, окаянные? Что молчком сидите?
— А что нам прикажете делать? В мыле голыми на улицу из бани |уходить| бежать? Скажут: видали контуженных!
— |Сейчас| Вот щас сполоснемся и выйдем в предбанник. А то хотите, за ручку познакомимся?
— Ещё чего? Давай окатывайся и выходи!
— Это, наверно, старая и костлявая кричит, — поясняю я громко вслух старшему лейтенанту. — Боится, что мы можем взглянуть на её безобразия.
Мы быстро намылились, сполоснулись, налили в шайки воды, сели на лавку и стали болтать в воде ногами.
— Ну, вы скоро там?
— Может, спинку потереть?
— Я тебе щас потру шайкой по физиономии.
Потом чей-то спокойный, звонкий, девичий голос сказал:
— Мальчики, поскорей. Мы замерзли.
— Уходим!
Мы вышли в предбанник, притворили за собой плотно дверь, чтобы не нарваться на крики и женские вопли. Если они завизжат и поднимут хай |визг|, прибежит охрана |персонал| и нам не поздоровится. Скажут: из хулиганства в баню заперлись. Шутить с толпой голых женщин |и девок| нельзя. С толпой лучше не связываться. Налетят — шайками забросают. Получишь пробой головы банной шайкой, для гвардейца это будет позор.
— Одевайся, лейтенант. Пойдем снаружи постоим |где посидим|. Посмотрим на девок в одеже.
Через некоторое время санитарки и медсестры стали выходить наружу. На них были надеты шинели, перепоясанные выше крутых бедер ремнями. Они стояли, не отходя от бани, попискивали и посмеивались. Из предбанника вышла их старшая и они стали строиться.
— Равняйсь! Смирно! — услышали мы знакомый басовитый голос.
На ней были погоны старшины. Остальные под мышками держали свои банные свертки. Мы зашли в предбанник, разделись, поддали на камни воды и попарились. Помылись не спеша, одели чистое, раскраснелись и пошли искать свою палату. На крыльце избы нам встретились две медсестры |санитарки|. Одна из них улыбаясь спросила:
— Вы новенькие? Из бани идете?
— Нет, это не мы.
Девчонки сделали серьезные лица, оглядели нас с ног до головы, прошли мимо, а потом, обернувшись, захихикали и побежали куда-то. Не успели мы зайти в нашу палату, дежурная сестра была уже в курсе дела. Она знала всё, или почти всё. Она знала, что нас с поезда сняли, что мы оба гвардейцы и прибыли с фронта. Что ст. лейтенант — командир стрелковой роты, а я — гвардии капитан и разведчик.
— Что, настоящий?
— А тебе ещё какой? — услышал я вполголоса разговор между двумя сестрами |проходя мимо|.
— А как же они с нашими девчатами в баню попали?
— Манька виновата. Забыла дверь на крюк заложить |запереть|.
Мы были, так сказать, у всех на виду. В палату входили новые лица женского пола и все уставляли на нас глаза. Когда я зашел к врачу в кабинет на первичный осмотр, медсестра, сидевшая тут же за столом, нагнулась к врачихе и что-то шепнула:
— Вот этот!
Врач, женщина лет тридцати, повернулась, посмотрела на меня и улыбнулась.
— Раздевайтесь, гвардии капитан, и вот сюда на стульчик садитесь. Не успели на место прибыть, уже отметились? Сегодня на |десяти| пятиминутке главврач всех предупредил. Представляете себе, старшина мне докладывает: два офицера забрались к голым медсестрам в баню. И как же вы попали туда, голубчики?
— Без умысла, конечно. Нас послали, мы и пошли.
— Прямо анекдот! Раздевайся, чего стоишь? Теперь мы тебя разглядывать будем.
— Кальсоны снимать?
— Разрешаю остаться в кальсонах. Рассказывай, где болит?
В госпитале я пробыл недолго. Меня вызывали к врачу ещё раза два. И через неделю я получил документы, что я здоров. Жалоб у меня особых не было. И валяться на койке в госпитале, как другие, я не хотел. Получив документы, я вышел на большак и стал ждать попутной машины. Я хотел вернуться в свою дивизию, |но попасть при случае в другой полк|. Машины в сторону Смоленска долго не было. По большаку проходили иногда отдельные солдаты и офицеры.
— Вы не на Смоленск ждете попутную? — спросил меня проходящий мимо пожилой солдат.
— На Смоленск! А что?
— На Смоленск машины не ходят. Мост разбомбило. Нужно идти далеко в обход. Машины будут ходить, когда наведут переправу.
Видно, судьбе было угодно |изменить| повернуть меня в другую сторону. Откуда-то со стороны проселочной дороги на большак выползла грузовая машина. Я стоял на дороге долго и сильно простыл, стоял, переступая и постукивая нога об ногу. Шофер заметил меня и тут же притормозил. Открыв дверцу машины, он обратился ко мне.
— Капитан, прыгай ко мне в кузов, за пару часов до Москвы довезу. Здесь теперь транспорта не дождешься.
Он как будто читал мои мысли. Хотя в душе у меня были сомнения. Я хотел вернуться из госпиталя в часть. Я на секунду задумался, правильно ли я делаю. Но тут же махнул рукой и направился к кузову. В два прыжка я нагнал машину, подтянулся на руках, перекинул ногу через задний борт. Теперь было всё решено. В кузове, покрытым брезентом, было тепло. Я пробрался ближе к кабине, лег на что-то мягкое и тут же заснул. Как провел я время в Москве, с военной точки зрения значения не имело