— Вот немцы сволочи, до чего додумались, возят с собой француженок и на наших баб не смотрят! — подвел своё резюме один из солдат.
Все эти драгоценные трофеи мы отправили Карамушко. Пусть начальство развлекается! Вот Вам результат за один день: Второй батальон 421 стр. полка двумя ротами сумел прорваться и выйти вперёд. Наши соседи справа и слева, два батальона 421-го и 920 полк, понеся большие потери, были отброшены за Волгу.
К ночи комбат выгнал нас из Губино и приказал брать совхоз Морозово. Вперёд пошла опять моя рота. Немцев в совхозе было не много. Они ночью, как порядочные люди, спокойно спали. Мы подошли совсем тихо и половину их перестреляли. Остальные бежали, как зайцы. Это нужно было видеть. Незабываемые минуты! Пленных взять не удалось, но трофеи были солидные. Два танка стояли на резервации в закрытом сарае. Когда мы открыли сарай, откровенно скажу, со страха назад попятились. С рассветом мы пошли на станцию Чуприяновка. Мы перешли железную дорогу со стороны Калинина и по опушке леса стали двигаться в направлении Москвы. Вперёд пошла, в порядке очереди, рота Татаринова. Но он напоролся на немецкий заслон и стал нести потери убитыми. Около станции погибли два разведчика из полковой разведки, которые были приданы ему. Я со своей ротой прикрывал Татаринова по полотну со стороны Калинина. Татаринов встал, и меня послали в обход на станцию.
Немцы по роте Татаринова стреляли, забравшись на крыши. Вот почему их прицельный огонь был настолько губительным. Мы перешли полотно и перед нами предстали немецкие задницы и раскинутые ноги на снежных крышах. При первом же выстреле с нашей стороны, немцев с крыш как ветром сдуло. Это было 6-го декабря 41-го года.
Я не описываю другие подробности, только скажу одно. На станции Чуприяновка в братской могиле лежат шестнадцать, из них двое известных. Ст. лейтенант инт. сл. Чертов — трофейная команда артдивизиона, и солдат-повозочный — Корсун, его весной за сараем нашли по запаху мирные жители. Вся дорога от Волги до Белого была усеяна трупами наших солдат. И ни одной фамилии погибшего в бою за Родину на братской могиле!
Я был в Белом, знаю многих, кто там погиб, но кроме фамилии Березина, как будто он там один воевал, других имен гвардейцев, отдавших свою жизнь, нет. Дивизионному и полковому начальству было не до мертвых, они зимой за Белым катались в ковровых саночках, ездили, так сказать, с ветерком. Я против них ничего не имею. Но факты — упрямая вещь, они сами за себя говорят.
Нo вернёмся к Волге!
7-го декабря мы получили приказ наступать на Игнатово. Около полудня мы ушли со станции и углубились в лес. В Игнатово мы захватили почтовый обоз. Алексеевское мы взяли без боя. В Алексеевское ко мне в роту прикатил на легковой машине немецкий майор.
А в официальном донесении, как потом я узнал, Березин доносил, что был разбит немецкий штаб полка и полностью захвачен в плен, вот ещё кровавые брызги в лицо.
А теперь самое страшное! В ночь на 11 декабря 41-го мы вышли под Марьино и легли на исходной перед деревней в снег. Нам сказали, что после двух выстрелов из сорокапятки, мы должны встать и пойти на деревню.
Уже рассвело. Выстрелов не последовало. Я спросил по телефону: в чём дело, мне велели подождать. Немец выкатил на прямую наводку зенитные батареи и стал расстреливать лежащих в снегу солдат. Все, кто побежал, были разорваны в тот же миг на куски. Снежное поле покрылось кровавыми трупами, кусками мяса, кровью и брызгами кишок. Из 800 человек к вечеру удалось выйти только двоим. Интересно, существует список личного состава на 11 декабря 41-го? Ведь из штабных это побоище никто не видел. С первым выстрелом зенитки все эти участники смылись кто куда. Они даже не знали, что по солдатам били из зениток.
Я получил под Марьино контузию. Мне один снаряд оторвал опущенное ухо у шапки, а другой распорол маскхалат между ног. Это было 11 декабря, а в это время 920 полк захлебывался кровью на Волге. 634 полк безуспешно пытался взять деревню Чуприяново. Ведь посёлок Эммаус и дер. Чуприяново, что стоит на высокой горе, были взяты лишь 13-го декабря. Всего четыре дня, а сколько событий!
Я не рассказал Вам, как были убиты моих шесть солдат, когда мы попали под обстрел наших Катюш. Как 7-го Березин бежал за Волгу из Горохово. Про немецкую кухню. Про обоз. Про взятые в Игнатове 155 мм немецкие пушки. Огромное количество событий — и всего за четыре дня войны! А сколько их было потом, впереди?
Пожалуй, на первый раз хватит! Вам может показаться, что моё письмо несколько тенденциозное. В этом, пожалуй, и вся разница наших взглядов на войну. Окопник меня сразу и без домыслия бы понял. Не только понял, а и сказал бы от себя, что я больно мягко подчеркнул некоторые штрихи и не сказал от всей души крепкое слово о войне.
Почитайте и подумайте, чем отличается фронтовик от иного фронтовика и прошу Вас на некоторые мои слова не обижаться, потому, что у нас с Вами серьёзный и деловой разговор о войне. Я вам долго не писал, извините, считайте, что два листа за месяц!
С искренним уважением, Шумилин А. И.
г. Москва. «__» февраля 1981 года.
О чем автор умолчал …
Здесь я хочу рассказать, о чем автор умолчал и чем отличаются устные рассказы, которые я с пионерского возраста слушал многократно, от записанных.
На мой взгляд, все личные воспоминания о войне, в той или иной степени, представляют интерес.
Начало 20-го века в России — это время смуты. Первая мировая война, революция, гражданская война, репрессии, голод, разруха, нищета, безработица и т. д.
Рассказывая о брате Саше, я не могу не сказать о самых близких для меня людях, хотя бы даже и очень кратко.
Жили мы в Москве, на улице Большая Переяславская в деревянном двухэтажном доме барачного типа. Наш папа, Шумилин Илья, вернулся с первой мировой войны инвалидом, хлебнувшим немецких газов. Во время НЭПа был безработным. Он умер в 1933 году, когда мне исполнилось 2 года и 4 месяца, моей сестре Люсе было 6 лет, а брату Саше 12 лет. Наша мама, Шумилина Федосья Никитична, была полуграмотная. Работала санитаркой в больнице, потом медсестрой в поликлинике. После смерти отца, ей предложили двоих из нас отдать в детский дом, но мама сказала «нет»: «Какой палец ни отрежь, всё равно больно!». Чтобы все мы были на глазах у мамы и не стали беспризорниками, она оставила работу в поликлинике и стала надомницей: вязала кофточки, свитера, шарфы, сети и вуали. Вскоре от дизентерии чуть не умер и я. Мы жили очень бедно, точнее, в нищете. Вечерами, когда вся семья собиралась вместе, мама работала, а сестра и старший брат помогали ей. Мы, как могли, утешали её. Саша говорил: «Мама, когда я пойду работать, куплю тебе красивое пальто». Люся говорила: «Мама, а когда я вырасту и пойду работать, куплю тебе самую красивую шляпу». А я говорил: «Мама, когда я вырасту большой, то куплю тебе целую буханку черного хлеба». Детство наше было не сытым. Когда это было?
На фронте, в самом начале, автор вел дневник, но потом инстинктивно, по наитию, уничтожил его. По моим предположениям, это произошло вскоре после суда, малейший повод против него мог стоить ему жизни, да и записи вести было запрещено.
У войны есть две стороны, это лицевая, или парадная сторона, о ней более 60 лет прифронтовые «фронтовики», как правило, сочиняли байки с небылицами. Никто не захотел выставлять себя в неприглядном виде. И оборотная. Всё зависит с какой стороны посмотреть.
Командир отрывисто прокричал: «Вперёд!»
Но лежал подкошенный пулеметом взвод.
Режет траву пулями, бьет в упор,
Смерть косою выстригла косогор.
Бьет фашист без промаха, цель видна,
Что там шевельнулося, смерть туда.
Руки, плечи, голову в землю вжать,
Взвод в атаку дружную не поднять.
Лейтенант опомнился, марш вперед,
Под свинцовым дождиком погибает взвод.
Коль живым останешься — трибунал.
Страх долой, и медленно взводный встал.
Только бы не в голову, мысль одна,
И в руках саперная, как броня.
Ждет фашист уверенный, не строчит:
В плен идет «Иванушка», не спешит.
Семь шагов до бруствера, три прыжка,
Взмах, удар — раздроблена обера башка.
Пулеметчик сдавленной глоткой захрипел,
Взвод высоткой энскою утром овладел.
Шумилин А. И.