Не помню, откуда он сам. Но кажется из Омска. Мы были в роте вместе около месяца и сведения о нём исчезли из памяти быстро и навсегда. Но внешность его я запомнил. Парень он был молодой, широкоплечий, по характеру спокойный и даже не в меру молчаливый. Лицо у него было простое, обветренное и чуть-чуть скуластое, глаза обыкновенные, серые.
Ладони рук больше и мозолистые. Кем он был до войны? [Вроде] в деревне работал. На фронте что ни месяц — каждый день перемены, прошла неделя — целые события. День на день никогда не похож.
Прибыл он к нам в роту прямо из училища. Несколько месяцев позанимался военным делом и уже младший лейтенант. Прибыл он к нам в ноябре, а в декабре его уже не стало. При особых обстоятельствах он пропал без вести вместе со своим взводом.
На фронте он был всего ничего, всего один месяц. И за этот короткий срок войны сумел получить от Березина судимость. Судимость, правда, условная,[72] но она морально раздавила человека.
11 декабря сорок первого года под огнём немецких зенитных батарей легло в землю сразу два полка нашей пехоты. В донесениях и книжечках под диктовку Д. И. Шершина указали, что в районе Марьино и Щербинино шли ожесточенные бои. А боев просто не было. Под батареи зениток сунули людей, и считай только убитых на поле оставили без двух, трех сотен тысячу.[73] И всё это свершилось за пару часов. Черняев не мог выйти из-под этого огня. Я был этому очевидец и свидетель. Из нашего полка, «вояк» вышло только два человека. Но вернёмся на Тьму.
Взвод младшего лейтенанта Черняева был выдвинут несколько вперёд и правей. Он стоял у самой кромки льда в густых заснеженных кустах. Черняева со взводом поместили туда по указанию штаба.
Я понимал, что штаб полка по приказу свыше обязан был разработать в деталях и организовать систему обороны. В общем, расчёт был простой! Если роту в траншее накроет немецкая артиллерия, то в кустах на снегу останется нетронутый взвод. Я конечно возражал, тактика штабных мне была не совсем понятна. Но в моем согласии никто не нуждался. А я возражал потому, что взвод Черняева поставили в такое место, где нельзя было углубиться в землю и на полштыка лопаты. Солдатам Черняева негде было укрыться. Они сидели в открытом снегу.
Берег в том месте был низкий и топкий. Плоский мыс, образованный наносом песка, не промёрз и на поверхность земли везде выступала вода.
Можно подумать, что мы могли принести мешки с песком и соорудить что-то вроде редута. Но должен вас огорчить. Рогожа и мешковина была тогда на строгом учёте. Мешки выдавали только под тару тыловикам.
Солдаты Черняева насыпали вокруг себя полуметровый сугроб, набросали на снег под ноги лапника и получилась лежанка под открытым небом.
Во взводе Сенина солдатам было теплее. У них над головой была корка промерзшей земли. Солдаты подкопали в переднем скате траншеи норы и заползали туда на четвереньках.
Землянку в роте вначале нам строить запретили, а потом её строить ни кто не захотел. Мы ждали, что нас перебросят в другое место. |А может и не забыли? Мне не хотелось по этому вопросу идти и обращаться ни к комбату, ни в штаб полка.|
Важно было другое, как понимал я. Нас хотят поставить в такие условия, чтобы у каждого возникла правильная и одинаковая мысль. Если назад из траншеи ходу нет, а вы хотите выбраться из обледенелой могилы, идите под пули, берите деревню и грейте зады. А пока на ветру и на холоде застывали мои солдаты.
Выползешь из норы, встанешь со сна, наступишь на пятки, а хребет дугой, ни туда и ни сюда, ни разогнуть, ни дыхнуть и ни пёрнуть.
Старики говорят, это «икшакс». От холоду мол! А нам, молодым, кажется другое. Что нас поставили вдоль мёрзлой траншеи раком и через нас прыгает начальство, как при игре в чехарду. Я тоже спал в промёрзлой солдатской норе во взводе у Сенина.
Сегодня ноябрь сорок первого года. Из дивизии пришёл приказ. Командиру стрелковой роты положено иметь ординарца.
Перед рассветом, когда приносили в роту пищу, я сам ходил с котелком за получением порции баланды и хлеба. До сих пор ротные бегали в одиночку по передку. Зацепит где пулей! Всякое может случиться! Пойдёт по тропе и пропадёт человек!
По приказу я должен выбрать себе солдата в ординарцы, подать на него представление по инстанции и он пойдёт в полк на беседу. «Проверка на вшивость», как говорили солдаты.
Под этим понималось и то и другое. При тебе должен быть благонадежный и проверенный человек. Кто знает, может ты сидишь, как засланный шпион в пехоту? Сидишь в траншее, спокойно кормишь вшей, торчишь на холоде, живёшь в голоде, да ещё прикидываешься. А потом окажется, что ты перебежчик с той стороны. Ординарца должны проинструктировать в соответствующих «органах».
К вечеру в тот же день меня вызвали в батальон. Зам. комбата по политчасти, а теперь у нас в батальоне было по штату такое лицо, вполне серьезно и, можно сказать, секретно сообщил мне:
— Есть данные из дивизии, что в стрелковых ротах находиться шпион. Мне поручили предупредить тебя, чтобы ты проверил своих солдат. Он офицер, но одет во всё солдатское. Для связи и опознания у него есть пароль — две немецкие бритвы. Проверь у своих солдат карманы и мешки, может найдёшь у кого одну или две.
— А они что? Со вставными лезвиями?
— Да нет! Говорят тебе: опасные, немецкие, «Золинген»! Лезвием как следует не побреешься. Немцы не дураки! Шпионы в роте! Серьёзное дело! Сам понимаешь!
— Так сколько же нужно отобрать опасных бритв? Две или три? — спросил я сидящего рядом комбата.
— Чем больше, тем лучше! — ответил он, пуская дым к потолку.
— Я что-то вас не пойму. Бритвы нужны или шпионы?
— Да! Ты, лейтенант, действительно бестолков. Как тебя только держат на роте?
— Разрешите идти? — сказал я бодро.
— Иди! Иди!
— Возьмите молодого! Пожилого не удобно! — говорит мне старшина. — Куда послать бегом, а у него ноги заплетаются. Возьмите молодого, есть шустрые ребята. Вот так где ранит, старик вас не вытащит бегом на себе.
— Смотря какой старик, и какой молодой? — заключаю я. — Может Захаркина взять?
— Захаркин не подойдёт! Он что-то мается с животом.
Я выбрал себе молодого солдата. Как это произошло, сейчас расскажу.
Иду вдоль траншеи, в ней сидит группа солдат. Они все из пополнения и держаться кучкой. Скребут лопатами по бокам траншеи, им велели очистить её ото льда и снега. Старики не работают. Они когда-то рыли эту траншею. Теперь работать очередь молодым. Старики сидят у бортов, покуривают, ждут когда молодые закончат работу.
— Пусть поработают пацаны. Это им в охотку, мускулы набьют и о войне кой-что узнают, — переговариваются между собой пожилые солдаты.
Им теперь хорошо, есть на ком отвести свою душу.
— Вот только лейтенант у нас молодой, был бы постарше, поддержал нашего брата!.
— А то как на работу, так все становись!.
— Молодой, молодой! И покрикивать на нас стал. Кричит: «Шевелись, старые клячи!».
Старики не работают, они сидят, разговаривают и курят.
— Кто у вас тут грамотный? — спрашиваю я у молодых солдат.
— Все, товарищ лейтенант, толковые ребята! А насчёт грамотёшки, вон Валька из Москвы. У него девять классов. А у нас всего по пять и шестой коридор. Валентин иди сюда, лейтенант зовёт!
— Откуда сам? — спрашиваю я его.
— У меня дома что-нибудь случилось?
— Нет! У тебя дома всё в порядке. Я к тебе не с письмом. У меня к тебе другое дело — мне ординарец нужен. Пойдёшь ко мне ординарцем?
— Не знаю, справлюсь ли я?
— Справишься! Справишься! — отвечают за него дружки-солдаты.
— Тебе должность помощника лейтенанта дают, а ты сомневаешься!
— Считай себя в роте пятым начальником.
— Я согласен, товарищ лейтенант, что теперь мне делать?
— Будут дела! Я скажу, когда и что тебе нужно будет сделать.
Так я подобрал себе ординарца. Молодой парнишка до войны жил с матерью, учился в школе, и со школьной скамьи прямо на фронт, в стрелковую роту.
Парень ничего — скромный. На вид совсем не кормленный и страшно худой. Возможно, отсутствие сил сделало его немного вялым. Посиди неделю в холоде и на снегу, полежи в мёрзлой земле без костров, без землянок, без нар, без железных печек, тут и верзила откормленный сразу выпустит дух.
Я даю ему разные поручения:
— Сбегай к Черняеву во взвод, вызови сюда младшего лейтенанта. Сходи к старшине, напомни ему на счёт патрон, пусть получит, в роте они не у всех в полном комплекте.
Задания, которые я даю, проверяю на следующий день обычно утром. Спрашиваю:
— Ты к старшине вчера заходил, говорил на счёт патрон?
— Нет товарищ лейтенант, выскочило из головы, забегался.
— Ты вечером что делал, когда я ушёл?
— Спал, товарищ лейтенант. За все эти дни отсыпался.
Я на него не кричу, не ругаюсь, но говорю серьезно:
— Я на тебя надеялся, думал, что с патронами в роте порядок. А ты взял и забыл! Если ещё промашки с патронами будут, обещаю тебя отправить для несения службы в полковую похоронную команду. Там собрался весь цвет изысканного общества и выдающихся личностей. Все доходяги, евреи симулянты, немощные старики. Приедешь домой с фронта, а соседи спросят: «Где воевал?» «Ха, ха, ха!» — скажут девчонки, когда узнают, что ты служил в похоронной команде. Ладно! На этот раз прощаю тебя!
За первую неделю ноября снег навалил ещё. На реке намёрз толстый слой прочного льда. Но кое-где на мели вода продолжала бежать говорливыми ручейками. Она разливалась по поверхности льда и скапливалась под снегом. Солдаты сидели в открытой траншее, мёрзли и коченели, проклинали свою судьбу.
Я проявил инициативу и разрешил им пробить в земле дыры и откопать земляные печурки. Нам на передовой огня разводить не разрешали. Теперь по ночам из-под бруствера траншеи подымались солдатские дымки. Приучишь солдат к огоньку и дыму, потом на мороз не выгонишь никого!