Немцев в деревне оказалось немного. Человек десять, не больше. Увидев нас у крайних домов, они заметались и побежали к середине деревни. Мы перешли улицу у них на глазах и они, видя что мы не стреляем, бросились врассыпную наутёк. Выбежав из деревни и отбежав от неё метров сто, они загалдели, остановились на дороге и собрались в кучку.
Деревню мы, как говорят, заняли без выстрела. Я прошёл по деревне, вышел на окраину и стал рассматривать впереди лежащее открытое снежное поле. А в глазах по-прежнему мелькали фонтаны воды и слышался зловещий нарастающий гул немецкой артиллерии.
Через какое-то время немцы опомнились, поставили пулемёт на дороге и дали в нашу сторону несколько очередей. Я велел Сенину ударить по ним из пулемёта.
— Бей короткими очередями! Дистанция двести метров! Бери под обрез дороги! Режь пулемётчика под живот!
Немцы лежали на дороге, а мы стреляли из-за угла избы. Преимущество было на нашей стороне. Получив несколько очередей, немцы сорвались с места и бросились бежать по дороге.
Несколько слов о деревне Горохово: дома в деревне стояли по обе стороны улицы. Расчищенная от снега дорога уходила круто вверх. Первый дом, когда мы вошли в деревню, не был занят немцами. Они при появлении нас стали выбегать из домов, которые стояли дальше. Один дом в середине деревни дымился. Но какой именно, я не обратил внимания. У меня перед глазами были тогда только немцы.
По правую сторону от дороги стояли кряжистые стволы лиственных деревьев. Перебегая между ними, я с группой солдат стал преследовать немцев. Немцы не стреляли.
После беглого осмотра домов, остальная часть роты следом за нами вышла на окраину деревни. Перед нами лежало снежное поле и уходящая вверх по нему расчищенная от снега дорога.
После короткой перестрелки, когда побежали немцы, мы стали преследовать их. Мы шли, всё время медленно поднимаясь в гору.
Где мы перерезали Московское шоссе, трудно сказать. Мы ожидали, что и шоссе, как дорога, будет расчищено от снега. А оно оказалось скрыто под снегом. По рельефу снежного покрова трудно определить, где тут шоссе, а где занесённая снегом канава. На ходу это не сделаешь. Поле покрыто метровым слоем снега. Сказать, где именно проходит шоссе, почти невозможно. Нужно по карте встать и сориентироваться, а у нас времени на остановку в тот момент не было.
Мы идём по дороге, а немцы драпают от нас. Они иногда останавливаются, посматривают в нашу сторону, но из пулемёта больше не стреляют, подхватывают полы шинелей и пускаются наутёк.
Деревню Губино мы увидели не сразу. Сначала показались трубы и засыпанные снегом крыши, а потом бревенчатые стены домов. Деревня стояла у самого леса. За деревней — пушистые покрытые белым инеем кусты, затем заснеженное мелколесье, а за ним настоящий, с высокими елями, лес. Зимой он бел и светлее дневного облачного неба. И лишь у самой земли местами видны его темные стволы и зеленые лапы елей.
Группа немцев, за которой мы шли, вбежала в деревню и посеяла панику. Мы видим, как из домов выбегают другие солдаты. Их стало больше, но они с перепуга бегут из деревни. В деревню Губино мы тоже входим без выстрела. Дома в Губино стоят по одной стороне. Мы прошли деревню до крайнего дома и остановились. За крайним домом около дороги на вбитом в землю столбе прибита широкая доска желтого цвета с фирменной надписью чёрными буквами по-немецки.
— Товарищ лейтенант! — услышал я голоса своих солдат, подошедших к этой доске. — Дальше идти нельзя! Дорога заминирована!
Я подошёл, посмотрел на указатель. На нём печатными буквами по-немецки было написано название деревни.
— Губино! — прочитал я.
— Гу-у-би-и-но! — складывая дудкой губы, произносили солдаты.
— Да не Гу-гу и не би-би! — сказал я. — А просто, как по-русски — Губино!
— Губино это по нашему. А по ихнему наверняка врастяжку! — упорствовали они.
Все деревни вплоть до самой передовой имели указатели с названием деревень на желтых досках.
В деревне Губино мирных жителей не было. Но в одной избе сержант Стариков захватил живого немца. Из рассказа пленного и доклада сержанта, вот как это случилось.
Немец стоял на посту и сильно замёрз, сменился с поста, пришёл в дом и залез спать на печку. От тепла его разморило, он быстро уснул, но слышал во сне крики и голоса, и хлопанье дверьми. Он подумал, что его «камерады», «зольдатен» упустили свинью, которую они привезли с собой из-под Зубцова. Во всяком случае, он видел во сне, как они бегали и ловили её по деревне.
От чего он проснулся, вспомнить не мог. Но когда снится свинья, это к плохому. Знакомые голоса за окном притихли и он уловил на улице непонятную русскую речь. Скрипнула дверь. Он похолодел от ужаса. Он ясно услышал спокойную русскую речь.
Сначала он подумал, что это ему снится. Но вот отворилась дверь, и на пороге в клубах белого пара показались русские.
Немец предупредительно кашлянул, подал свой голос и стал осторожно, задом, спускаться с печи. Вот он нащупал ногой стоявшую вдоль печи узкую лавку и опустил на неё вторую ногу. Искоса посмотрев на сзади стоявших русских, он переступил ногами на пол и, не поворачиваясь к ним лицом, поднял обе руки вверх.
Один из русских солдат подошёл к нему, взял его за плечо и повернул лицом к себе. Перед немцем стояло трое русских, трое небритых, обросших щетиной солдат. Винтовки они держали наперевес.
Летом, когда они, немцы, брали пачками русских в плен, то они ему казались какими-то худыми и маленькими. А эти стояли твердо на ногах и выглядели широкоплечими великанами.
Немец мельком взглянул на русских, они спокойно и с интересом разглядывали его. Теперь ситуация войны изменилась. Теперь он, немец, имел тщедушный вид, а они стояли спокойно, как хозяева положения. «Что-то теперь будет?» — мелькнуло у него в голове.
Зимой у наших солдат под шинелями были надеты ватники, и по сравнению с ними немец казался худым и тощим. От одного их вида у немца по спине побежали мурашки. Он долго не мог опомниться, но через некоторое время всё же пришёл в себя. Он набрал воздуха в грудь и пролепетал решительно:
— Гитлер капут! Криг цу энде!
— Капут! Капут! — подтвердили они.
— Сейчас придёт лейтенант, допросит тебя! Он у нас по-вашему шпрехает!
Сержант Стариков оставил солдат в избе. Велел смотреть за немцем. А сам пошёл на окраину деревни, где мы в это время с лейтенантом Черняевым решали, что делать дальше.
— Товарищ лейтенант! Пленного взяли! Там в третьем доме от края сидит! Двух солдат я с ним оставил!
Я велел Сенину и Черняеву организовать оборону и пошёл посмотреть на немца. Я вошёл в избу и огляделся кругом. Вижу: живой немец стоит с поднятыми руками, а солдаты сидят напротив, на лавке у окна.
Первый раз перед нами стоял живой и невредимый немец. Я велел ему опустить руки и попросил своих солдат освободить нам лавку.
— Нэмен зи битте пляц! — сказал я немцу и посадил его рядом с собой.
Я хотел спросить у немца, какой гарнизон стоит в совхозе Морозово. Приготовил уже целую фразу, как вдруг кто-то пискнул за печкой. За печкой, в том месте, где от зада печи к стене были перекинуты палатья.
— Ну-ка взгляни! — сказал я сержанту.
Когда возникают необычные обстоятельства, обостряется память и всякое там прочее. Фамилию сержанта Старикова с того дня я запомнил. Помню её и сейчас.
Стариков шагнул к палатьям, отдёрнул висевшую на верёвке тряпицу и оттуда, из темноты закоулка, на божий свет показались две девицы. Вид у них был иностранный, похожи они были на гулящих девиц.
— Вот это дяла! — произнёс один из солдат, стоявший у двери.
— Немецкие фрау во всём натуральном виде!
— Кто такие? — спросил я их по-русски.
Девицы молчали.
— Шпрехен зи дойч? — последовал мой вопрос.
Они упорно молчали.
— Парле ву франсе? — спросил я их.
И они, как бы сорвавшись с места, предполагая, что я понимаю их язык, залепетали без всякой остановки. А кроме «Парле!», «Бонжур!» и «Пардон!» — я ничего другого не знал.
— Пардон! — сказал я, повысив голос, давая понять, что разговор окончен. Они поняли и тут же умолкли.
— О чём они говорили? — спросил меня Стариков.
— Не знаю! Я французских слов знаю всего два-три. Они думают, что я всё понял. А я понял столько же, сколько и ты. Ладно, сержант, с бабёнками займёмся после! Сейчас нужно немца по делу допросить! Нам нужны сведения о противнике. Штаб полка нам такие сведения не даёт. Мы по сути дела идём на немцев вслепую!
Я хотел спросить немца, где находится их штаб, но на первой же фразе весь мой запас слов куда-то исчез. Я напрягал память, вспоминал отдельные слова и заученные фразы, но кроме глагола «хабэн» ничего вспомнить не мог. Не будешь же в каждом вопросе вставлять одно и тоже «Haben», — «Haben Sie Kannonen?», — «Haben Sie Maschinengewehre?».[90]
Потом, несколько успокоившись и собравшись с мыслями, я спросил его из какой он части, где находиться артиллерия и есть ли на данном участке фронта танки.
— Мы идём к железной дороге и нам нужно знать, что делается там, — подумал я.
В избу за короткое время набилось довольно много солдат. Всем хотелось взглянуть на живого немца и на двух иностранных девиц, которых поймали в избе. Слух по деревне обычно ползёт с невероятной скоростью.
Я вначале растерялся и сделал упущение. Мне нужно было сразу поставить часового на крыльцо. Вскоре в избу явились Черняев и Сенин, растолкали солдат и, по праву встав в первый ряд, стали рассматривать захваченную компанию.
— Охрану сняли! Солдат распустили! Деревню бросили! Пришли на девок гулящих смотреть! — сказал я, оборачиваясь к командирам своих взводов. — Ну вот что! Немедленно всем по своим местам! Кто мне будет нужен — вызову сам! В избе останется сержант Стариков с двумя солдатами! Сенин! Поставь у крыльца часового! И никого сюда не пускать! Шагом марш по своим местам! — приказал я.