У ординарца была фляга для воды, немецкая, обшитая суконкой. Но если флягу таскать на ремне, вода во фляге быстро замёрзает. Не будешь флягу держать за пазухой на голом теле. Пробовал он засунуть флягу под шинель к животу. Такое впечатление, как будто тебе туда мальчишки снега набили и льда напихали.
— Ты чего хихикаешь? — спросил при этом ротный.
— Так, ничего! — а ледышка к животу в это время прижалась.
С тех пор пустая фляжка, как деревянная колотушка, болталась у него на всякий случай на поясном ремне.
Иногда выпадали дни, когда старшина в тылах полка на роту получал спиртное.
— Давай, отцепляй свою фляжку! — говорил он, постукивая по мешку, в котором лежали две-три наполненные спиртом.
Получив от старшины драгоценный напиток, ординарец бежал обратно к себе в воронку, придерживая на боку отяжелевшую фляжку. Но такие дни выпадали не часто. Больше было таких дней, когда он о спирте и о фляжке не думал, она болталась пустая на ремне, постукивая по костям на боку. Были дни, когда голодные и замёрзшие солдаты напрасно ждали продукты и старшину. Старшина являлся, а продуктов не приносил. Повозочный за плечами держал термос, налитый горячей водой. Похлёбку обычно приносили холодной, а вот пустую воду для чая успевали донести кипятком. Хлеба не было. Все смотрели молча на старшину и ждали, что он скажет, и слушали урчание у себя в животе.
— Опять самоклизмирование! — ворчали солдаты.
Сейчас, когда «фрицы» притихли, можно немного размяться, подвигать онемевшими ногами, куда-нибудь пробежаться вдоль роты недалеко. Хорошо бы поесть!
Когда от голода кишки переворачивает, то хочется курить. Махорки в роте нет. Её давно не выдавали. Даже телефонист, лежащий у аппарата, с точки зрения махорки был совершенно «пустой». А у связистов во взводе, в отличие от стрелковой роты, всегда водились запасы и резервы, они снабжались отдельно.
Откуда-то справа, из-за снежного пригорка, ординарец услышал голос младшего лейтенанта — командира взвода. В роте было десятка три солдат и двое живых офицеров. Ординарец повернулся набок и подался вперёд. Он встал на колени, вытянул шею и выглянул наружу.
— Что там? — крикнул он в сторону младшего лейтенанта.
— Где командир роты?
— Тут он! Спит! А что?
— Танки появились за деревней!
— Много?
— Нет! Два или три!
Ординарец перевалился на живот, вытянул ещё больше шею и стал смотреть на дорогу, которая вела из леса в деревню. Там, за деревней, сверху под горку, по зимней, едва заметной дороге, медленно и лениво ползли черные остовы танков. Их было три. |На лобовой броне видны были белые кресты с чёрной каймой.| Звуки моторов пока до него не долетали. Их сносил ветер в сторону. В чистом морозном воздухе стояла торжественная тишина. Было уже совсем светло, а немцы почему-то не стреляли. Теперь было ясно. При подходе танков, незачем было стрелять.
Ординарец ткнул командира роты локтем, думая, что он проснётся, а сам, подавшись выше, стал наблюдать за ходом танков. Белый дым из выхлопных решёток клубами вырывался вверх, когда моторы набирали обороты.
Ординарец знал, что командира роты можно поднять на ноги в любую минуту, но его удерживало то, что лейтенант последние сутки почти не спал. Это был первый день, когда у них в роте не было потерь убитыми и ранеными. Ординарец решил не спешить.
Он вспомнил, что у него в вещмешке лежит десятикратный трофейный бинокль, который лейтенант ему передал на хранение.
Лейтенант предупредил его тогда:
— Пойдёшь со мной в полковые тылы, о бинокле никому ни слова, и не показывай. Держи его при себе, все время в мешке. Тыловики, брат, гниды, шустрый народ. Побегут, доложат начальству, а те отберут его себе, скажут — в фонд обороны. Не будь дураком! Варежку не разевай!.
Теперь он снял лямки с плеча, развязал мешок и достал в толстом кожаном чехле чудо-машину. Приложив окуляры к глазам, он навёл его на резкость и стал рассматривать дорогу и ползущие по ней танки.
В бинокль были видны открытые башенные люки, лица танкистов, торчавших поверх брони. Они даже здесь, на самой передовой, шли явно открыто, нисколько не опасаясь обстрела с нашей стороны. В бинокль было видно, что шествие на дороге замыкала открытая легковая машина. В ней, по-видимому, сидели штабники-офицеры. Они о чём-то говорили, показывали в сторону деревни, размахивая руками.
Танки, перевалив через снежный бугор, пустили клубы серого дыма, вошли в деревню и скрылись за домами. Но где, в каком месте, у какой именно избы застыли они, трудно было сказать, он прозевал момент их остановки. Изгороди и заснеженные огороды, покрытые инеем деревья, присыпанные сверху толстым слоем снега дома закрыли собой остовы танков. Время как будто остановились.
Ординарец знал, что между деревней и позицией роты пролегал неглубокий овраг. Овраг был заметён глубоким снегом. Немецкие танки через него не пройдут. Сейчас самое главное, чтобы солдаты, увидев танки, сидели на месте и были спокойны. Что-то притихли славяне! Видать, только шапки торчат!
Ординарец прикинул и решил так: у немцев кончились снаряды, вот они и пригнали танки в деревню.
— Ну, теперь посидим в обороне! — подумал он и глубоко вздохнул.
Он положил бинокль в футляр, опустился в воронку и снова откинулся на спину. Теперь он всё обдумал, решил и знал наперёд.
Взводный больше не кричит. Солдаты лежат и посматривают на деревню. Солдаты по едва уловимым признакам чуют, когда всё в порядке. Они, конечно, слышат, видят и обо всём заранее знают. У солдат свой безошибочный взгляд и острый музыкальный слух.
Ведь бывали случаи. Стоило командованию принять решение отвести дивизию на другой участок, офицеры полка не в курсе дела, а солдаты на передовой уже перематывают портянки и щупают подошвы.
Ординарец откинулся на спину и тоже был не против заснуть |не прочь был бы сейчас заснуть, но на это, как не тянуло ко сну, он не имел никакого малейшего права|. В течение последних суток он, так же как и ротный, много бегал и мало спал. Теперь очередь ротного. Он, ординарец, должен нести дежурство. Они с ротным по очереди отдыхают, если вдруг немец на время затихал. Теперь от него не должна ускользнуть ни какая мелочь. Он, ординарец должен всё видеть, всё замечать и держать в голове. Когда ротный проснётся, он, ординарец, представит подробный доклад. Ротный может спросить обо всём, задать любой самый ехидный вопрос. Он может спросить, о чём даже не думаешь.
— Как работает связь? Есть ли во взводе у младшего лейтенанта раненые?
Ординарец, хоть он и рядовой солдат, командным лицом в роте не был, но уметь смотреть и думать он должен не хуже начальника штаба. Ротный с ним, с ординарцем, и по важным делам советовался.
Младший лейтенант, тот во взводе почти всегда с солдатами на правом фланге. В светлое время по открытой местности туда просто так не добежишь. С кем может ротный о своих делах словом перекинуться?
Бывали случаи, когда ротный ему поручал целый взвод и он, ординарец, вёл его в заданном направлении. Выводил его на позицию, поднимал если нужно в атаку, выполнял задание, которое ротный ему поручал. Но сам он не любил командовать взводом, когда по крайней необходимости попадал туда и на него ротный вешал ответственность за выполнение боевой задачи. Рядом с ротным всегда было легче и веселей.
У него и здесь были свои заботы. Они с ротным были больше чем друзья, чем начальник и подчиненный. Война, опасность, адский холод и постоянное напряжение сблизили их.
Он вздохнул, понимая всю важность текущего момента. Мысленно он делал всё, как его лейтенант, а душой и телом чувствовал себя простым солдатом. Ответственности он не боялся. Но она его почему-то угнетала, и он нести её никак не хотел.
Когда он появлялся среди солдат, они принимали его с серьезным почтением. Он был всегда в курсе всех дел и неприятных известий.
Иногда обстановка на передовой поворачивалась так, что простые солдаты не должны были знать о грозящей опасности их полного уничтожения. Для них спокойней, когда они не смотрят смерти в глаза. Ситуация может всегда измениться. А то найдётся один такой, драпанёт с перепугу, посеет панику, собьёт с толку других, потом затаскают ротного. Полковым, им что, им важно ответственность повесить на ротного. Им нужен стрелочник. Беглая масса солдат не интересует никого. Для суда им достаточно одного.
Тратить ценное время нельзя, если можно как следует выспаться. Когда подолгу не спишь, в голове начинают стрекотать кузнечики, а в ушах стоит перезвон и слышно пение.
На ходу можно закрыть глаза, продолжая идти по дороге. Картина дороги продолжает реально ползти перед тобой. Засыпая на ходу, ты отчетливо видишь уходящие назад поля, леса и дорогу. Видно торчащего в открытой башне танка немца, видно как он кричит и махает рукой. Другой немец с сигаретой во рту кивает первому головой в знак того, что мол, всё понял. Во сне явно улавливаешь шум моторов и разговор между немцами. Понимаешь, о чём они говорят, хотя кроме «Хенде хох!» ничего другого по-немецки не знаешь.
Ординарец почувствовал толчок в спину и сразу испуганно открыл глаза. Немигающим взглядом он уставился на телефониста.
— Ну, что? — спросил он, потряс головой, сдвинул на затылок шапку и утёрся пригоршней колючего снега.
— Чуть не заснул! — сказал он сам себе.
Часа через два он разбудит командира роты и если тот не вздумает куда пойти, то он, ординарец, закроет глаза, привалится к краю воронки и заснёт безмятежно.
Сидя с открытыми глазами, он немного поворочался, нашёл удобную позу и спросил телефониста:
— Я долго спал?
— Не знаю! Я сам задремал.
— Почему так бывает? На дежурстве закроешь глаза и во сне продолжаешь всё видеть. Ляжешь спать после дежурства, никаких тебе снов!
Повернувшись на бок, ординарец достал бинокль и приложил его к глазам. Он пошарил по снежным буграм, посмотрел на деревню и решил посмотреть вдоль линии своей обороны.