В это время сзади послышался зычный голос: «Эй, берегись!». Я обернулся и увидел, что на нас летела лошадь и лёгкие саночки. Ездовой и два пассажира, одетые в новые полушубки, на рукавах у них отвороты мехом наружу, катили по дороге во всю прыть.
Солдаты сошли с дороги, встали на обочину. В саночках сидело начальство нашего полка. Расписные саночки на узких стальных полозьях пронеслись мимо, повизгивали шипя. Вот они обдали солдат поднятой снежной пылью и скрылись за поворотом. Здесь, на снежных просторах, ни выстрела, ни посвиста пуль. Все выпорхнули из своих убежищ и покатили, обгоняя своих солдат. Смотрите, солдатики, ваш командир полка сам впереди.
Но когда мы вышли по дороге на прямую линию, легкие саночки вдруг затормозили, и один из ездоков помахал мне рукой. Я подбежал узнать, что случилось.
О чём говорило мне полковое начальство, Савенков не слыхал. Я покачал головой. Саночки тронулись. И рысью умчались куда-то вперёд.
Савенков не спросил, о чём я разговаривал с высшим начальством. Он сделал вид, что оно ничего особенного мне не могло сказать.
Но когда рота подошла к развилке дорог и одна из них повернула в деревню, а другая упёрлась в снежный бугор, Савенков понял, что роту на постой в деревню не пошлют. На бугре стояло пустое школьное здание. Все его мысли о добротной хозяйке, о сытной еде и о теплой избе сразу рухнули. Савенков понял, что в пустой деревенской школе харчами не разживёшься. Он был расстроен и обозлён.
Оставаться с солдатами под одной крышей, значит кроме черпака мутной баланды ему лично ничего не перепадёт. На виду у солдат не нальёшь себе двойную порцию, если даже старшина и готов на это пойти. А этот идиот, лейтенант, может одёрнуть. У него на уме одна справедливость.
Сейчас лейтенант пошлёт старшину в батальон за хлёбовом. Савенков со злостью выругался, посмотрел на дощатый пол, где ему в углу на полу, на голых досках отвели место для ночлега.
Ротный выставил караул, назначил разводящего, проинструктировал солдат на случай тревоги и, не дожидаясь пока вернётся старшина, лёг на дощатый пол у стены и заснул.
На территории школы из мирных жителей никто не жил. Окна и двери были заколочены. Савенков потоптался на месте, поскрёб ногтями в затылке, посмотрел на щелеватые доски пола и нехотя стал укладываться спать.
В классной комнате было холодно, сыро и пыльно. Парт в помещении школы не было. Они когда-то были вынесены и сложены в сарай.
Я предупредил своих солдат, чтобы школьные парты и книги для растопки печей не трогали. Запаса дров при школе не оказалось. И первую ночь печку практически нечем было топить.
По дорогам войны было пройдено много. Солдаты устали, они сгрудились кучей и заснули на полу. |Солдаты сразу повалились на пол, пустили запах махорки и, конечно, русский дух. «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!»|. В комнате пахло всем: и плесенью, и сыростью и тухлыми солдатскими портянками и мокрыми прожухлыми валенками.
Утром, когда стало светать, я вышел на крыльцо подышать морозным, свежим воздухом. К спёртому воздуху мы не привыкли. Мы ходили, воевали, умирали и спали на снегу. Привычка всё время быть на свежем воздухе потянула меня на крыльцо.
Старшина и двое солдат отправились в сарай, нашли там несколько железных кроватей. Вместо матрасов на кровати положили доски.
— Соломки достанем, будет мягко и удобно лежать! — сказал старшина, затаскивая в небольшую отдельную комнату железные кровати.
Я стоял и думал:
— Может, завтра опять придётся дальше идти. Зачем возиться с кроватями. Как будто нельзя обойтись и без них.
Старшина и солдаты настояли на своём:
— Хоть на одну ночь! Чего вам с нами на полу в общей комнате валяться!
— Ладно! Ставьте кровати! Тащите солому! — сказал я.
Старшина сходил в полковые тылы, взял лошадь, привёз с солдатами дров и воз соломы. Нам застелили кровати и засыпали пол в солдатской комнате. Рота осталась в школе и на следующий день. Нам поставили задачу патрулировать дорогу на Верховье.
Наши штабные стояли где-то в Шайтаровщине. Батальон находился в Жиздерово. Роты другого батальона стояли в Журах, Демидках, Струево и на льнозаводе, [и] на окраине города, в районе больницы.
Город Белый лежал в низине. В нём оборону занимали немцы.[140]
С первой попытки ворваться в город нашим не удалось. Стрелковые роты полка вышли из-под Чухино[141] сильно потрепанными.
Наши стрелковые роты имели не больше двадцати человек солдат. Их расположили по деревням на большом расстоянии друг от друга.
С Савенковым мы не разговаривали. Он всё время косился на меня. Во взгляде его я улавливал раздражение и злобу. Он был недоволен своей кроватью. Почему ему мало положили соломы.
Там, в деревнях, он жил по-другому. И сидеть ему здесь с солдатами было незачем. На следующий день он собрался и отправился в деревню, где стоял батальон. Но там он не сошёлся со своими прежними дружками.
Через три дня вернулся в роту ещё больше раздражённый и злой. И когда он добрался до своей железной кровати, то тут же завалился на неё и заснул. С этого дня он стал разговаривать без заносчивости и придирок. Видя, что он несколько переменился, я стал ему отвечать.
Через несколько дней пришёл приказ оставить в школе шесть человек, а остальных передать в батальон. На участке обороны полка были большие пространства, не закрытые стрелковыми ротами.
Школа опустела. Шесть солдат оставили для несения караульной службы около школы. Савенков упросил комбата перевести его в деревню, где стоял полковой обоз. Место на койке занял мл. лейтенант, присланный из дивизии. Он был не наш. Жил он вместе с нами. Заводил разговоры на различные темы. Без него ни один разговор не обходился.
— Я связист! — сказал он мне.
Я решил проверить его знания по проводной телефонной связи. В училище у нас был специальный класс проводной телефонной связи, и готовили нас по телефонии на совесть.
— Вот сейчас я проверю тебя на счёт телефонной связи! — сказал я.
Мл. лейтенант растерялся и даже смутился. Он, вероятно, думал, что я в телефонии ничего не соображаю. У него было жалкое выражение лица, как будто он попался с поличным при совершении карманной кражи.
Я посмотрел ему внимательно в глаза, махнул рукой и сказал во всеуслышанье:
— По связи у тебя никаких знаний! Интересно, что ты знаешь твёрдо и хорошо?
Мл. лейтенант к вечеру собрался и ушёл из школы.
В каждой роте контрразведке желательно было иметь своих осведомителей. Мл. лейтенанту, видимо, и дали задание склонить к этой работе кого-то из солдат. Отлучаться и бегать солдату с доносами не надо. Написал письмо вроде домой, и никому в голову не придёт, что в письме он пишет не своим родителям.
Там, в дивизии, это письмишко вскроют. Но ведь так, задаром, никто не будет фискалить. Ему за исправную службу через три месяца гарантируют перевод на должность в тыл. За это время он должен был завербовать себе замену. И новый писака во всю старался, если его за это время не убивало в бою. Погиб человек, а на нём не написано, кем он был у нас в роте.
Старшина в тылах полка прослышал, что в роту дадут пополнение. Окруженцев по деревням собирают. Когда окруженцев вольют в стрелковые роты, они будут друг другу рассказывать про себя.
Через два дня во двор школы въехали сани. В санях сидело двое. Один полураздетый со связанными назад руками, другой в полушубке с автоматом в руках. На повороте дороги показались ещё двое саней. Среди прибывших был штабник из нашего полка и тот самый мл. лейтенант, который жил среди нас некоторое время.
Мне приказали собрать всех своих солдат и построить перед зданием школы. Мне не сказали, по какому поводу они явились сюда. Я сам догадался по решительным лицам прибывших. По всему было видно, что привезли осуждённого на расстрел. Рядом с ним, держа автоматы в отвес, стояли рядовые из комендантского взвода дивизии.
Когда мои солдаты построились, и всё было готово, приехавший из дивизии незнакомый капитан отстегнул планшет, достал бумажку и приготовился читать. Это был приговор военного трибунала.
Связанного вытащили из саней, подтащили к краю оврага и поставили на колени. Он был без шапки, без шинели и без валенок. Ноги у него были обмотаны портянками. Его большая круглая голова с копной мятых жестких волос была наклонена несколько вперёд. Лица его было не видно. Пока читали приговор, он молчал и, чуть повернув голову, косился назад.
В бумаге было сказано, что он был у немцев. Потом сбежал от них. Потом снова вернулся к своим. Ему тогда простили и поверили. Под деревней во время атаки он вдруг исчез, вылез из воронки и повернул в сторону немцев. Он был ранен, однако рана была небольшая и через неделю она затянулась. Где он был [всё] это время, он не признался. Теперь его поймали и отдали под суд. На другой день он снова бежал и прятался в лесу. Потом вышел на дорогу, и тут его схватили.
Зачитав бумагу, капитан спросил его: «Признаёшь свою вину?»
Он ответил что-то невнятное. Он по-русски говорить видно не умел. Кто он был — казах, узбек или татарин?
Когда его спросили, почему он бежал. Он сказал, что ему было страшно, и он чего-то боялся. Это и сгубило его.
В конце приговора было сказано, что за измену Родине и переход на сторону врага он приговаривается к высшей мере наказания — к расстрелу!
Это был показательный суд. Для чего они его здесь устроили, я так и не понял. Торжественная часть была закончена, водворилась гробовая тишина. Сейчас начнётся концерт. Сейчас живая душа человека отправится на небеса к всевышнему. Куда она попадёт? К Христу за пазуху или к Аллаху в … святилище.
Из всего сказанного я не мог представить, где всё это происходило. Название деревни не зачитали. Месяц и даты не были указаны.
Солдаты мои как-то сгорбились, обмякли, стояли растерянные, потупив взор. Они стояли, не шевелясь, не дыша, уперев глаза в землю перед собой.