Третья дорога из города Белого, забираясь на холмы, шла на Пушкари, Егорье, Верховье и дальше на Оленино. Она шла параллельно и вдоль реки Обши. И последняя, четвёртая, ничем не похожая ни на дорогу, ни на большак, шла мимо льнозавода на Демидки, Шайтровщину и Кобыльщину.[145]
Когда я говорю о городе Белом, я имею в виду его старую часть. Ту самую, которая расположена на низком левом берегу реки Обши. Город Белый стоит как бы в низине. Вокруг него со всех сторон |невысокие| бугры, холмы и высоты. Перед городом в Обшу впадает река Нача. Сама Обша берёт начало на водоразделе |с отметкой 228|, оттуда вытекает и река Днепр. Истоки их находятся в районе деревни Тишино.[146]
Сейчас город расстроился, кругом на холмах появились деревянные дома и заборы. А до войны четыре тысячи жителей Белого проживали в нижней, каменной части города.
Во время войны на буграх домов и построек |здесь| не было. Кругом были голые, изрытые окопами бугры. Сейчас на холмах вокруг старого города появились деревянные дома и целые улицы. Но все они, к вашему сведению, стоят на солдатских костях и могилах. Когда здесь местное население и пришлые люди начали строиться, они рыли ямы под погреба и ставили фундаменты, то они вместе с землёй наверх выбрасывали белые солдатские кости. Они об этом, конечно, молчат.
Да! Да! Потому что на этих холмах находились наши окопы и проходили наши передние траншеи. Здесь убивало наших солдат. Здесь мы рыли могилы и хоронили своих боевых товарищей. Многих оставили мы здесь, на Бельской земле. Многие сотни |и тысячи| безымянных могил таятся в холмах вокруг города Белого.
Теперь на этих местах появились дома и новые улицы. Улицам дали новые имена. Но об одной из них, которая носит имя Березина |человека недостойного, виновного во многом, в разгроме нашей дивизии, в результате чего в окружение попала 39 армия и 11 кав. корпус, и перешедшего на сторону немцев,| я потом расскажу.
Бельская земля лежит на границе непроходимых болот и суши. Реки Межа и Лучеса опоясывают их. Летом сорок первого года, когда немецкая армия наступала на Ржев, она одной колонной двигалась вдоль железной дороги со стороны Великих Лук, а другой шла из Духовщины по дороге на Белый и Оленино.
|Во Ржеве в это время стояла стрелковая рота и взвод саперов 119 сд, который должен был взорвать мост через Волгу.| На ст. Жарковский в то время стоял 143 отдельный разведбатальон 119 сд, он поджидал немцев в Земцах |и на ст. Жарковский|.[147] Командиром батальона в то время был небезызвестный нам Карамушко.
Город Белый обороняла 53 кав. дивизия. Она имела 1100 активных штыков, пять пушек ПТО, 18 станковых пулемётов «Максим» и 27 ручных пулемётов. 3-го октября в городе появился генерал Лебеденко, а 4-го октября город был сдан немецким войскам.
10 октября немцы силами 9-ой полевой армии и 3-ей танковой группы из района Ярцево нанесли удар на Зубцов и Калинин. 12-го октября 41-й мотокорпус немцев взял Зубцов, Погорелое-Городище, Лотошино, Старицу. Так для города Белого началась война.
Как-то после войны, |лет тридцать спустя,| мы случайно 9 мая собрались и поехали в город Белый. И город в памяти остался действительно белым. И по сей день старая каменная часть города выделяется своей чистотой и необыкновенной сверкающей белизной. Здесь, среди белых, как летние облака, домов, в тени узких мощеных булыжником улиц, чувствуешь себя связанным с далёким прошлым русской земли. Здесь и воздух свой, особенный, после дыма, гари и копоти Москвы.
Но, к сожалению, кое-где эта белая старина завешена и пестрит аляпистыми вывесками |и плакатами|. Думаю, что если ими завесить древние храмы, то что останется от торжественного облика первозданной красоты? А эта белая старина не только торжественна и первозданна, она собой патриотична и очень значительна. |Советская Родина — это не только призывы и плакаты, а даже наоборот.| Это история нашей земли.
Если по нелидовской дороге перейти мост через Обшу в сторону города, то здесь, среди деревянных построек хозяйственного типа, вы сразу почувствуете знакомый запах столовой и кухни. Поверните чуть вправо и вы увидите Бельскую столовую у дороги.
На самом деле! Не зайти ли нам сначала туда? Было решено. Мы так и сделали. Если вы здесь отведаете столовских щей со свининой, то надолго запомните их натуральный запах и вкус. Даже черный хлеб здесь другого вкуса. А полусладкий столовский чай с жидкой заваркой не имеет здесь привкуса хлорки |, как у нас в Москве|. Хотите вы или не хотите, а всё здесь имеет свой натуральный и провинциальный запах и вкус.
Когда в январе сорок второго года мы подошли к городу Белому, столовскими щами нам здесь не пахло. Тогда мы часто вместо солдатской похлёбки получали немецкие пули, снаряды и бомбы. Даже полбуханки мороженого хлеба не всегда доходили до нас. Тогда, в январе, наши солдаты должны были умирать в окопах голодными. А умирать на голодный желудок, скажу я вам — дело немыслимое.
Нам, конечно, говорили, что с набитым животом ходить в атаку опасно. Ударит пуля в живот и получай заражение крови. Но мы знали другое. Если пуля солдату заденет и по пустым кишкам, то всё равно солдат долго не |протянет| выживет.
Ходить на голодный желудок в атаку |и смотреть смерти в глаза| несправедливо. Даже преступнику, приговорённому к смерти, перед казнью разрешалось заказать себе шикарный обед. Откуда у наших солдат брались моральные силы переносить страшный холод, голод и тяготы войны?
Снабжение нашей дивизии было в то время отрезано. Наши тылы остались по ту сторону линии фронта и стояли где-то в районе Нелидово. |Зима сорок первого запомнилась нам особенно голодной и лютой. Вот почему знакомство с послевоенным городом началось именно со столовой. Мне казалось, вернись я снова в Белый и я буду там голодать. Столовские щи со свининой развеяли мои сомнения.|
В январе сорок второго года мы стояли на окраине города и держали глухую оборону. А можно было ковырнуть немца из города, пока снега и морозы держали его |их в натопленных избах| по домам.
|Мы сидели в каменном подвале и мёрзлых окопах. Со снабжением по-прежнему было плохо. Наши пайки таяли в полковых тылах. Даже махорка, горьковатая на вкус, делилась россыпью по карманам начальства. На передний край доходил только запах её сизого дыма.
Савенков, мой зам по пп, часто и надолго уходил по важным делам в тылы полка и батальона. Возвращался в траншею и дышал на нас перегаром самогонки и запахом табака. Мы — это командир взвода старшина Панин, солдаты и я, командир пятой стрелковой роты.|
Наша линия обороны проходила по окраине города Белого. Мы держали немцев в полукольце: винный склад — льнозавод — мельница и часовня около больницы. У немцев был один только выход из города — по дороге на Духовщину.
И так, в наших руках была кирпичная часовня около больницы. Когда-то в эту часовню выносили умерших. Морг не морг, вроде того. Часовня на два покойника. Солдаты, державшие в ней оборону, спрашивали: «Что это за кирпичная будка?».
Часовня находилась от здания больницы всего в двадцати метрах. В больнице сидело до роты немцев. Березину предложили окрестить её кузницей. Он согласился. С тех пор во всех донесениях и отчётах стали писать именно так: «Кузня!».
Мы в это название не верили |вначале поверили, но потом стали сомневаться|. Ни кузнечных горнов, ни старой |ржавой| наковальни, ни старых подков, ни проволоки, ни ржавых гвоздей нигде вокруг неё не валялось. Из окон больницы немцы постреливали в «кузню» в открытый проём двери. Лёжа за кирпичным постаментом нельзя было поднять головы. Теперь нет ни больницы, ни «кузни». На их месте в земле остались наслоения битого кирпича. Они давно покрылись землёй и поросли зелёной травою. Место, где стояла больница, я нашёл по битому кирпичу. О том, как она исчезла, я расскажу особо.
Зима сорок первого года нам запомнилась лютой и голодной. Каждая малая кроха хлеба имела для |нашего| солдата жизненное значение. Вот почему знакомство с послевоенным городом Белым началось именно со столовки. Мне казалось, вернись я сейчас опять в Белый, и я буду снова там голодать. Но столовские щи со свининой развеяли все мои сомнения.
В январе сорок второго снег, мороз и метели загнали немцев в натопленные дома |избы|. Они не вылезали из них и держали оборону. Без техники они наступать не могли. Танки зимой по глубокому снегу не шли. Моторы глохли на сильном морозе. Топливом для танков у немцев служил голубой эрзац-бензин.
В городе и на окраине в руках у немцев были все жилые дома. А мы сидели в каменном пустом подвале. Он находился в двадцати метрах от жилого дома.
Немцы были не дураки, они не стали занимать пустой и холодный подвал. Им в голову не пришло, что в каменный обледенелый подвал можно посадить живых людей и заставить там сидеть целую зиму.
Наш генерал рассуждал иначе. Винный погреб он окрестил «складом с/х машин» и велел посадить туда полроты солдат |с винтовками|.
Не думайте, что я тогда был недоволен своим генералом. Совсем наоборот. Я верил ему и всем, кто вокруг него крутились. Я тогда всё принимал за «чистую монету». Надо, значит надо! Для родины, за советскую власть мы на всё готовы!
Генерал воткнул полроты живых солдат в ледяную каменную могилу, и рука у него не дрогнула, когда он подписал такой приказ. |Нас тогда за людей не считали.| Мы тогда были просто солдаты!
В подвале сидел взвод, а в «кузню» посадили двух солдат. Двое вроде мало. Доложили ему — он приказал добавить третьего. Что? Тесно? Некуда сунуться? Ничего! Русский солдат, как вша, в любую щель пролезет!
А не мешало бы самому Березину и его заму Шершину посидеть денёк-другой в кузне или подвале. Не стал бы тогда Шершин в своих воспоминаниях врать, как сивый мерин. Видно, названия «кузня» и «склад с/х машин» были приятны и созвучны душе генерала. «Захвачена кузница!» — видите, как звучит.