– Это не фигня, это демонстрация, – сказала я, похлопав братца по плечу (заодно и руки вытерла).
Аккурат напротив Колизея, на пятачке у входа в метро, какие-то аборигены размахивали самодельными плакатами и дубасили палками по перевернутым пластмассовым ведрам. Выглядели они при этом добродушно и незлобиво, а пыхтевший генератор пены, вокруг которого они стояли, – мечта малобюджетной дискотеки – придавал собранию вид некоего шоу. Типичный для Рима западный вечерний бриз «понентино» щедро делился результатами труда пеногенератора с гулявшими в подветренном направлении гражданами.
– Интересно, чего они хотят? – отплевавшись, задумался Зяма.
– Снижения цен на моющие средства? – предположила я, ловко увернувшись от очередного облачка пены.
– Точно! – кивнул Зяма. – Вот и ведра у них, и тряпки! Должно быть, это забастовка национальной ассоциации уборщиков, или типа того. Фоткаться будем?
– Давай! – я встрепенулась.
На фоне большинства известных достопримечательностей Рима мы уже сфотографировались, но такие снимки есть у всех туристов. Запечатлеть себя в рядах бастующих мойщиков полов и окон – в этом определенно была некая свежая струя!
Я в очередной раз показала высокий класс владения универсальным пантомимическим языком, и какой-то улыбчивый дядечка из числа демонстрантов одолжил нам для съемки свой плакат в стиле сеятеля.
– Очень фактурно! – одобрил Зяма, фотографируя меня с этим стильным транспарантом.
Он выдернул из полого столбика ограждения красивый флаг на пластмассовом древке, при этом братик не ограничился фотосессией – унес просторное шелковое полотнище на своих плечах, повязав его на манер мантии.
– Оригинальный итальянский сувенир! – радовался братишка, сворачивая краденый стяг в неприметный тугой узелок.
Каюсь, мне стало завидно. Зяма, значит, домой вернется с флагом, а я – без?!
И я принялась обшаривать взглядом окрестности на предмет поиска плохо лежавших и висевших знамен.
Кое-где над пиццериями и сувенирными лавками трепетали итальянские триколоры, но мне хотелось чего-то более оригинального.
Наконец в какой-то тихой боковой улочке нам попалась лавочка, вывеска которой источала нежно-розовый свет, а витрину осенял просторный белый стяг с изображением радуги.
– Какой красивый! – восхитилась я.
– Упоительный! Восхитительный! – преувеличенно восторженно засюсюкал Зяма.
Я вопросительно поморгала, встревоженная его нездоровыми интонациями.
– А, так ты не знаешь, – уже нормальным голосом сказал братец. – Это же знамя сексуальных меньшинств! Должно быть, эта милая розовая лавочка – секс-шоп.
– Как ты полагаешь, она скоро закроется? – спросила я, прикидывая, смогу ли достать до сексуального стяга в высоком прыжке.
Мне подумалось, что баскетбол меня к такой задаче подготовил, да и обычная моя торба в этот вечер меня не отягощала, я взяла только маленькую сумочку. Однако с первой попытки я могла промахнуться, а серией подскоков неизбежно привлекла бы к себе внимание персонала заведения. Еще подумают, что я подпрыгиваю от нетерпения! И примут меня черт знает за кого. За гиперактивное сексменьшинство!
– Думаю, скоро, – ответил Зяма и оглянулся. – Можем немного посидеть, подождать.
Я поглядела, куда он смотрит, и поняла, откуда взялось это внезапное желание посидеть-подождать: совсем рядом был тот самый сквер, где мы нашли нашу донну ванну.
Очевидно, моего родственника, расхитителя клозетов, потянуло на место преступления.
– Это вы очень плохо придумали, – пугливо озираясь, сказал Санек.
– Почему же?
Бигмен деловито ковырял в замке отмычкой.
– Потому что это называется «незаконное проникновение в чужое жилище», – объяснил ему очевидную вещь Санек. – И в Италии за такое можно получить два года тюрьмы!
– За какое – такое? – Бигмен придержал открытую дверь, невинно похлопал короткими ресничками. – Эта квартира сдана в аренду, и живет в ней – кто? Моя законная жена. На мои деньги, между прочим, живет. Следовательно, ее жилище – это мое жилище! Так что заходи, дружок, не бойся! Я тебя приглашаю.
– Спасибо, я лучше тут постою, – уперся Санек.
– И то верно, побудь на шухере, – согласился Бигмен и скрылся за дверью.
Практически в этот самый момент очень похожие слова прозвучали у входа в другой дом.
– Я буду здесь, а вы – туда, – лаконично распорядился Анджело Тоцци, поддергивая серые костюмные брюки, чтобы сесть на лавочку, с которой было удобно наблюдать за парадным крыльцом.
Болваны синхронно кивнули и скрылись в подъезде.
Анджело с хрустом развернул газету и поверх нее посмотрел на знакомые французские окна.
На сей раз шторы были плотно задернуты, и увидеть происходящее внутри не представлялось возможным. А там определенно что-то творилось! По янтарному меду волновавшейся ткани, непрестанно меняя размер и оттенки черного цвета, ветвилась некая беспокойная тень.
Будь Анджело Тоцци фантазером вроде немца Гофмана или русского Чуковского, он сочинил бы сказку про оживший канделябр.
– Ничего, ничего! – пробормотал Анджело, имея в виду, что ничто не вечно под луной, и самая беспокойная тень рано или поздно непременно угомонится.
Тем более что как раз нашлись люди, готовые ей в этом помочь и быстренько отправить на постоянное место жительства по «принадлежности» – в мир теней!
– Да-а-а, – протянул Зяма, устраиваясь на знакомом камне. Он окинул тихий скверик растроганным взглядом и с умилением промолвил: – Все, как тогда! Тихий вечер, лунный свет…
– Двое сбоку, ваших нет, – срифмовала я.
– Чего нет?! – Зяма вздрогнул.
– Ничего нет, – я пожала плечами. – Это просто присловье такое. Тебе не нравится? По-моему, в нем есть некая тайна, скрытая энергия и даже авантюрный сюжет. И отголосок моих собственных воспоминаний о наших приключениях с ванной.
– У тебя остались исключительно неприятные воспоминания? – Братец покровительственно похлопал меня по плечу. – Ничего, Дюха! Неслабый аванс от олигарха уже у меня на банковском счете! Вот увидишь, ты еще будешь вспоминать эту историю с древней ванной как свое самое лучшее приключение.
– Это в немалой степени зависит от суммы, которую я получу, – призналась я.
– Я буду щедр, – пообещал Зяма и вновь огляделся. – А славное местечко! Надо будет как-нибудь приехать сюда еще раз.
– На тот случай, если кто-нибудь выдворит из дома антикварный унитаз? – съязвила я.
– Думаешь, такое возможно? – Зяма заинтересовался. – Хм… Пожалуй, надо было повнимательнее осмотреться на местности.
Тут он вытянул шею, как проголодавшийся жираф, и завертел головой во все стороны.
– Прекрати! – шикнула на него я. – Ты ведешь себя неприлично! Вон тот дядечка подумает, что ты пытаешься заглянуть в его газету.
– Нужна мне его газета! – отмахнулся Зяма, но шею все-таки втянул обратно.
Однако на месте ему уже не сиделось.
Тихо-тихо, чтобы не побеспокоить глубоко погруженного в чтение периодики господина, сидевшего метрах в десяти от нас, братец сполз с камня и крадучись пошел по периметру сквера.
– Прекрати! – вновь зашипела я, увидев, что он внедряется в кустики. – Что ты делаешь?! Это тем более неприлично! Ты что, не можешь до дома потерпеть?
– Ой!
– Что – ой?
Нет ответа.
– Ох…
– Что – ох?!
Я не выдержала неизвестности, встала с камня и тенью проскользнула в кусты.
Зяма стоял там, согнувшись буквой «Г», так что я заподозрила, что ему стало плохо после недавнего сражения с хорошо прожаренной бараниной. То есть что закаленная в огне баранина Зямин желудок победила и вот-вот вырвется на волю с торжествующим «бэ-э-э-э»!
Присутствовать при Зямином позоре мне не хотелось (это их с бараниной личное дело), и я резко затормозила, но братец меня услышал и обернулся.
Нет, ему не было дурно. Наоборот: на скуластой физиономии Зямы расплывалось выражение, которое я определила бы как «неуверенная радость».
– Что?! – одними губами спросила я.
– Скажи мне, Дюха, я не сплю? Ты тоже это видишь? – прерывающимся шепотом вопросил братец.
У меня возникло очень нехорошее предчувствие.
В последний раз, когда Зяма интересовался, вижу ли я то же самое, что и он, мимо нас горделиво проезжал в мини-вэне неугомонный крошка-кадавр.
– Что?! – нервно повторила я.
И тогда братец слегка посторонился, открывая мне вид на спрятанный в зарослях предмет.
– Так не бывает, – пробормотала я, нечеловеческим усилием воли не позволяя своим ногам подкоситься и с треском обрушить меня в кусты.
Не то чтобы я очень боялась поцарапаться или попортить декоративные растения, просто не хотелось привлекать чье-либо ненужное внимание к своеобразной «изюминке» садово-паркового ансамбля.
К БОЛЬШОМУ ЧЕРНОМУ ЧЕМОДАНУ!
– Надо же! Совсем как наш! – простодушно удивился Зяма.
– Не совсем, – я взяла себя в руки. – Наш был матерчатый, а этот – кожаный. Очень дорогая вещь.
– Надо посмотреть, что внутри, – любопытный братец потянулся к застежке.
– Нет! Не надо!..
Анджело услышал крик и оглянулся, но никого не увидел. Очевидно, протестующий женский вопль донесся из-за стены, с улицы. Это было некстати: подозрительный шум мог привлечь внимание полицейского патруля.
Анджело немного подождал, напряженно прислушиваясь, но крик не повторился.
Он свернул газету, встал с лавочки, вышел за калитку и спрятался за старым платаном, осматривая переулок, одним концом вливавшийся в оживленную Виа Национале.
Там высилась закругленная будка охранника.
Другой конец переулка тонул в густой тени. Там Анджело и парочку болванов ждала машина.
Анджело отодвинулся от дерева и повернул голову, чтобы увидеть французское окно со шторами цвета жидкого меда.
В этот момент свет в окне погас.
Анджело бросил газету, мысленно помянул святых покровителей охотников и стрелков – Эгидия, Кристину, Евстафия и Губерта – и положил ладонь на спрятанную под пиджаком кобуру.