Олег Константинович Селянкин«Ваня Коммунист»
ПРОЛОГ
Разрывы, разрывы, разрывы... Мы лежим в маленьком окопчике и плотно прижимаемся к вздрагивающей земле, будто хотим, чтобы она прикрыла нас.
Мы — это я и два матроса. Мы — корректировочный пост. Это по нашему вызову открывают огонь корабли Волжской военной флотилии. Это мы нацеливаем снаряды на доты, пулеметные точки и в места скопления вражеских войск.
Уже четвертые сутки мы здесь, на правом берегу Волги. Наш окопчик выдолблен в твердой, как камень, городской земле. За спиной у нас — остатки стены дома. Раньше он был трехэтажный. Я отлично помню его таким.
Теперь нет дома. Вместо него — метровая стенка. В ней проломы, через которые видно Волгу.
Все кирпичи этой стенки посечены осколками и пулями. Будто вся фашистская армия только по этому дому и стреляла.
Если бы было так...
Все дома в городе разрушены. Все камни так же посечены осколками и пулями, так же опалены взрывами бомб и мин. Мне кажется, они и сейчас пахнут пламенем.
Нет дома — нет и тех людей, которые жили в нем. Где они? Не знаю. Они могли переправиться через Волгу. А может, они уходили на том пароходе, который фашисты утопили на середине Волги? Если так, то...
Но мне кажется, что многие жильцы этого дома лежат рядом: из-под развалин несется трупный запах. Он сладковатый, приторный. От него першит в горле и пропадает желание есть.
Разрывы сползают с нашего окопчика. Мы знаем, что сейчас фашисты минут двадцать будут долбить по прибрежной полосе, а потом огневой налет прекратится так же внезапно, как и начался. Огонь поведут лишь дежурные батареи. Для чего? Чтобы не дать нам возможности отдохнуть, чтобы мы ни на минуту не забывали о войне, о смерти.
— На мозги капают, — очень точно сказал однажды матрос Кошкин. Он сейчас лежит рядом со мной.
Только мы ко многому привыкли, и это «капанье на мозги» на нас не действует: о войне мы никогда не забудем, а спать одиночные разрывы не
мешают. Они привычны, как любому человеку привычно тиканье часов в его комнате.
Я сажусь и через стереотрубу осматриваю то, что недавно было большим городом. Белая тарелка луны застыла высоко в небе, льет ровный свет и поэтому отчетливо видны развалины. Вон разинули пасти разорванные нефтебаки. Видны даже черные полосы, тянущиеся от них к реке. Здесь огненным валом, сметая все, прошел горящий бензин.
Правее — коробки заводских цехов. У их стен зубчатые кромки. От этого цехи ночью напоминают старинные крепости, знакомые мне по картинкам.
— Эх, сейчас бы щей... Горячущих! — тихо говорит Кошкин.
Я понимаю Кошкина: почти неделю мы не ели горячего, а последние четыре дня даже чаю нет.
— Может, сегодня чего из еды подбросят,— опять бормочет Кошкин через несколько минут.
А я уверен, что у него и сейчас в вещевом мешке есть еще сухари, хотя нам всем выдали их одновременно и только на два дня. Мы с Никитиным уже сжевали свои, а Кошкин наверняка сберег. И наверняка поделится с нами.
Василий Степанович Никитин — наш телефонист. Он спит. Но мне почему-то кажется, что он только притворяется спящим.
Что я знаю о Никитине? Ему около сорока. Воевал в гражданскую войну, потом плавал на одном из камских пароходов. Женат, имеет четырех детей.
Так написано в биографии. А вообще-то Никитин рядом со мной лишь две недели, но за это время я убедился, что он не трус.
Прошел примерно еще час. Мне снилось, будто нет войны и я с какой-то девушкой бродил по лугу. Он был огромный и весь в цветах. Я отчетливо видел каждый лепесток любого цветка, но девушка будто плыла в тумане. Я только чувствовал, что она очень красива, что лучше ее нет никого на свете.
И тут Кошкин толкает меня в плечо. Я просыпаюсь, сажусь.
— Вон, — зло бросает Кошкин и тычет пальцем в сторону Волги.
Я смотрю на реку. Она серебрится от лунного света, и кажется просто невероятным, что кто-то осмелится безжалостно разрушить эту красоту. А фашисты разрушают: почти на середине реки разорвана серебристая чешуя. Вместо нее — лохматые, всклокоченные столбы воды. Они будто выстреливаются в небо из глубины. Это рвутся бомбы, сброшенные с самолета. Рвутся вокруг парохода. Он так широк, что кажется почти круглым. Очень высокие у него и кожухи колес. Сомнений нет: фашисты напали на «Ваню Коммуниста», хотят утопить тот самый пароход, который защитники города называют кормильцем.
Ведь «Ваня Коммунист», как и другие пароходы и катера, доставляет защитникам города снаряды, мины, патроны и многое другое. Он снабжает и продовольствием. На его палубу кладут раненых, когда их отправляют в госпитали.
Бывалой так, что иногда Волга нам казалась лесом. Так густо стояли на ней водяные столбы. Но и между ними пробирался «Ваня Коммунист»!
А ведь это не военный корабль. Это самый обыкновенный пароход, каких тысячи на наших реках. И команда на нем — самые обыкновенные речники.
Сейчас «Ваня Коммунист» то стопорит ход, то резко бросается в сторону, чтобы уклониться от очередной бомбы. Солдаты, сидящие на его палубе, стреляют по невидимому самолету из винтовок и автоматов.
Рядом с «Ваней Коммунистом» вспыхивают яркие, кровавые огни. Это взрываются вражеские мины.
Вот одна из них ударила в трубу парохода.
Упала труба с раструбом, так похожим на маленькую пулеметную.башню. Жадное пламя лижет стены рубки. Солдаты и речники льют на него воду, отрывают горящие доски и швыряют их в реку.
«Ваня Коммунист» почти лишился хода.. Теперь он как стоячая мишень.
Густой дым, будто саван, окутывает пароход.
Взрыв бомбы...
Искрится серебристая кольчуга реки. Нет ни парохода, ни столбов воды.
— Быть нам сегодня голодными... Разочтемся, сполна разочтемся! — зло говорит Кошкин, сворачивая цигарку.
И тут я слышу всхлипывания. Оглядываюсь.
У пролома в стене, навалившись грудью на иссеченные и опаленные кирпичи, стоит Василий Степанович Никитин. Он смотрит на Волгу. Смотрит туда, где еще недавно был «Ваня Коммунист». Смотрит и всхлипывает.
От этого становится муторно на душе. Я тоже сворачиваю цигарку. И молчу.
Наконец, Василий Степанович спускается в окопчик и почти стонет:
— Какой пароход утопили, гады!
— Почти каждую ночь кого-нибудь топят,— философски начал Кошкин.
Тут Никитин подался вперед, будто приготовился броситься на Кошкина, и произнес:
— Для меня «Ваня Коммунист»... Да знаешь ли ты, что это за пароход? Знаешь ли ты, какие люди на нем плавали?.. Ничего ты не знаешь!
— А ты расскажи.
Василий Степанович ничего не ответил. Он прильнул к стереотрубе и не отрывался от нее до самого утра.
Но через несколько дней, когда мы ушли на отдых, я нарочно завел разговор о «Ване Коммунисте». Сначала Василий Степанович отмалчивался, бросал, словно ругаясь, короткие ответы. Но потом, то ли убедившись, что я искренне хочу узнать историю этого парохода, то ли потому, что его самого захлестнули воспоминания, он начал говорить...
ВОЛГА НЕ БУДЕТ НЕЙТРАЛЬНОЙ!
Купеческий Нижний Новгород. 1918 год.
В те годы очень любили митинговать. Вышел новый декрет — митинг. Сократили хлебный паек — тоже митинг. Иными словами, что ни событие—обязательно митинг.
Возникали они и внезапно. Встретятся три или четыре человека, разговорятся, а там, глянь, и присоединилось к ним еще несколько. Разные люди— разные взгляды, значит, спор. А тут подбежит и агитатор от анархистов, эсеров или еще какой другой партии, которая против большевиков, и, разумеется, выкладывает свою «правду». Вот вам и митинг, многолюдный, кипящий страстями.
Именно такой митинг, возникший внезапно, бушует около военно-морского порта. Солнце палит нещадно, но никто не замечает этого. Люди жадно слушают очередного оратора, а потом гневно ругаются или одобрительно кивают, кричат, подбадривают.
Кого-то из ораторов за ноги стащили с крыльца, которое заменяет трибуну.
Сейчас на этом крыльце стоит человек в черной косоворотке. Он исступленно кричит:
— Граждане свободной России! Мы против войны! Нам надоело проливать свою кровь! Не будем братоубийцами! Пусть наша Волга, наша красавица Волга, о которой слагают песни лучшие сыны отечества, не окрасится кровью! Мы, истинно русские люди, должны сейчас, здесь решительно заявить: «Волга была и будет нейтральной! Волга ни за белых, ни за красных!»
Люди что-то кричали, кому-то грозили кулаками, хватали друг друга за рубахи. Казалось, вот-вот вспыхнет драка.
Человек в косоворотке хотел бросить еще несколько горячих слов, но рядом раздался спокойный и чуть насмешливый голос:
— Потрепался, и хватит. Слазь!
— Гражданин Маркин...
— Или хочешь, чтобы тебя хлопцы раскачали и бросили? Только мигну.
Будто сдуло с крыльца человека в косоворотке: не впервые он встретился с большевиком Маркиным, знал и буйный характер военных моряков, для которых слово Маркина — закон.
Теперь над толпой возвышался только товарищ Маркин..
Он спокойно стоял, засунув руки в карманы кожанки. Просто стоял и смотрел на людей.
И они заметили его. Сначала кто-то крикнул:
— Полундра! Комиссар говорить будет!
Потом закричали многие:
— Маркин пришел!
— Комиссар флотилии слово берет!
— А ну, замолкни!
— Нейтральная Волга, — будто думая вслух, неторопливо и негромко начинает Маркин. — Хорошо ведь придумано, а? Давайте разберемся, кому выгодно, чтобы Волга была нейтральной... Для всех вас не секрет, что Советская Россия хотела и хочет мира. Но мира не хотят бывшие фабриканты, помещики и прочие господа. Однако они понимают, что одним им с нами не справиться, а поэтому зовут на помощь господ из самых разных стран. Что от этого мы имеем на сегодняшний день? — Маркин выдерживает паузу, давая людям возможность еще больше сосредоточиться. — Немцы хозяйничают на Украине, англичане — на Кавказе, англичане и американцы — в Мурманске, американцы и японцы — на Дальнем Востоке. Опоясана Советская Республика вражескими фронтами! Как петлей,