— Я, по-твоему, расширяю границы мира?
— Нет. Вы устроились в данных границах… В тех, что были до вас.
— А почему?
— Это ваш выбор.
— А Зигбам… нет, по-другому поставим вопрос. Ты видел хоть раз в жизни мага, который «нес», по твоему выражению, что-то из-за границ сущего?
— Я видел одного, который хотя бы пытался. Который, может быть, и смог бы. Если бы прожил подольше.
— Лереаларуун?
— Да.
Подставка сморщил короткий нос, будто собираясь чихнуть.
— Почему ты спросил про котлеты? Тебя тоже раздражает, когда магическую силу, необъяснимую, священную, данную избранным… используют для пошлых фокусов?
— Да.
— Разве это твое дело — кто как применяет свой дар?
— Не мое. Совершенно.
— Тогда зачем ты задаешь глупые вопросы?
— По недомыслию, Ваша Незыблемость. Исключительно по недомыслию.
Подставка принюхался. Хмыкнул:
— Думаешь, ты умнее всех? Маг рождается, чтобы нести в мир неведомое… Почему же маг не всемогущ? Почему я не смог отыскать Бродячую Искру, когда он был так мне нужен? Почему я не могу малого — истребить разбойников в Лесном уделе… Переловить сыновей Шуу, сколько бы их ни расплодилось… Почему я не смог…
Он оборвал сам себя. Поднялся. Подошел к следующему мешку. Не касаясь его руками, заставил развязаться и вывалить содержимое на середину комнаты.
Снова звякнула, растекаясь, россыпь исписанных ракушек.
— Мы заставляем камни летать по воздуху, — пробормотал Подставка. — Зажигаем огонь взглядом… Ты, конечно, не знаешь. Я родился на Россыпи накануне большой засухи. Отлично помню, хоть был очень мал. Мои братья смеялись, когда я заставлял их башмаки танцевать по комнате. И, смеясь, умирали от голода. Понимаешь?
— Нет.
— И я не понимаю. Цена моего дара? Что такое я должен был нести в мир, если не смог сотворить для них кусок хлеба?
— Может быть, по малолетству…
— Нет, Варан. Магический дар непостижим и не подвластен никому. Ты сходишь с ума оттого, что понимаешь — вот граница твоих возможностей и за нее не выпрыгнешь, как ни старайся. Ты называешься Могуществом и ежесекундно осознаешь, до чего ничтожен…
Воцарилась тишина, нарушаемая звяканьем ракушек. Подставка сидел перед ними на корточках, принюхивался, водил рукой, просматривал избранные записи. Лицо его то освещалось, то уходило в тень.
Варан не осмелился спросить, что стало с семьей Императорского Столпа, тогда еще подростка, когда его разыскали в провинции и увезли, чтобы «дать соответствующие воспитание и образование». Известное дело, что стало. О том давнем голоде на Россыпи до сих пор ходят страшные сказки…
— Никто из людей не понимает до конца, как чудовищен мир, — пробормотал Подставка. — Вы — как животные в шорах, бредущие по краю бездны. А мы видим и видим, как мир сползает вниз, волосок за волоском… И ничего не можем изменить. Остается делать императорские деньги, бороться за власть и показывать фокусы…
— Ваша Незыблемость, — тихо сказал Варан. — Вы когда-нибудь пытались сотворить птицу? Не крыламу — маленькую. Чтобы она вывела птенцов…
— Ты мне не веришь, — сказал Подставка.
— Верю. Но Лереаларуун говорил мне…
— Он был мальчишка. И ты был мальчишка. Что он еще говорил тебе?
Голос Подставки обрел опасную мягкость. Варан опомнился.
— Он показал мне карту. Первую карту в моей жизни. Мы говорили, как водится, о далеких землях, дорогах, странствиях… Для меня, с рождения запертого на каменном островке, это было очень важно.
— Это не все. Он еще что-то тебе говорил. Называл другие свои имена…
— Подорожник.
— Что?
— Я звал его Подорожником. По его просьбе.
— А-а, — протянул Подставка, разглядывая очередную ракушку. — Младенца женского пола передать на воспитание отцу на остров Малышка… Болезнь кузины князя Круглоклыкского Ремии считать острым расстройством живота… Подробности происшествия держать в строгом секрете… Ты говорил, твоя невеста была полугорни?
— Я не знал, — сказал Варан после длинной паузы.
— Что?
— Что она родственница князя…
— Может, это не она? Здесь нет имени.
— Горни и поддонки не так часто сходятся… По крайней мере у нас на островах.
Подставка небрежно бросил раковину в общую груду. Потер ладони:
— У меня на столе лежит карта… Посмотри, пожалуйста.
Варан поднялся с кресла, покрытого шкурой донного дракона. Пересек кабинет, стараясь не наступать на рассыпанные ракушки. На столе Подставки в самом деле лежала карта — это не была работа Варана, он не помнил такой работы. Довольно точная карта центральных провинций, вышитая на шелке.
— Присмотрись, — сказал Подставка.
Варан наклонился ниже. На карте вышиты были огоньки, разбросанные по полям и лесам без видимой системы. Красная точка, три языка пламени. Тончайшая работа — вышивалось, вероятно, под увеличительным стеклом.
— Это дома, где родились маги, — сказал Варан.
— Да.
— Там были новые печи, сложенные некоторое время назад проходившим мимо бродягой-печником…
— Не обязательно. В некоторых домах были старые печи, сложенные, в самом деле, чужим человеком, но хозяева дома утверждали, что знают его, — он жил в соседнем поселке… Или нанимался на зиму работать…
— Но его ни разу не удалось застать. Говорили — он ушел…
— Или — он умер.
Варан поднял голову. Подставка смотрел на него дырами черных ноздрей.
— Ваша Незыблемость, — тихо спросил Варан, — вы должны знать, кто сложил печь в вашем доме.
— Мне было шесть лет, когда меня забрали из вымирающего поселка. В то время я не задумывался о бродягах и печах. А позже — не у кого было спросить.
Он щелкнул пальцами. Раковины сползлись обратно в мешок.
— Я искал Бродячую Искру, Вараша, — сказал Подставка. — И не только я. Много лет все шпионы Империи искали Печника…
— Затем, чтобы посадить его в клетку и плодить магов по своему разумению?
— С разными целями. Здесь, в этом кабинете, передо мной стояли пять или шесть претендентов… людей, которые утверждали, что в доме, где они зажгут огонь в печи, навеки будут мир и счастье. А в доме, где они сложат очаг, родится маг…
— Они были самозванцы?
— Разумеется. Сколько раз мои гонцы нападали на след! Сколько крылам теряли перья, носясь взад-вперед между мной и моими шпионами! Сколько раз мне присылали подробное описание — всякий раз новое…
— Что вы хотите сказать?
— То, что ты боишься услышать. Бродячая Искра — метафора, Варан. Расхожий образ. Мечта о добре. Всякому приятно знать, что в темноте ходит кто-то — и оставляет свет… И носит с собой ответы на самые важные, самые больные вопросы…
Варан вспомнил огни на Круглом Клыке. От собранных в мешок ракушек на полу осталось немного песка, ниточка сухих водорослей, острые перламутровые осколки.
— У меня так много вопросов к Бродячей Искре, — прошептал Подставка. — Я хотел бы… да. Я допросил бы его по всем правилам и узнал почему…
В глазах его метнулся желтый безумный огонек.
— Вряд ли он позволил бы допрашивать себя, — сказал Варан.
— Его нет! — рявкнул Подставка. — Ты, я, Лереаларуун — размечтались, только и всего. Его нет и никогда не было, это сказка, ты давно это понял, только боишься себе признаться.
— Нет.
— Варан, — устало сказал Подставка. — Если только ты… позволишь себе… предать меня и уйти — я предупреждаю… что разберу тебя на части. Ты хороший работник, и ты мне дорог, но если сделаешь, что задумал… я тебя предупредил. Ты слышал. Да?
— Разумеется, Ваша Незыблемость, — Варан низко поклонился. — Вы предупредили. Я слышал.
Подставка долго смотрел на него. Потом прикрыл глаза.
Двери кабинета разъехались, приглашая отправляться восвояси.
Глава третья
— Пустите на ночлег, добрый хозяин.
— Император с тобой. У нас тесно.
— Замерзну ведь.
— Ступай к соседям. Иди-иди, нечего тут…
Варан отошел.
Ветра не было. С темно-синего неба потихоньку, будто раздумывая, опускались снежные хлопья. Варан давно заметил, что поодиночке снежинки здесь не летают — только роями, вроде пчелиных.
Дома здесь строили из снега.
Если бы Варану когда-нибудь такое рассказали — не поверил бы, даже после Степи, даже после Россыпи, пожалуй, не поверил, что можно годами, поколение за поколением, жить в таком вот снежном доме. Обледеневшие кирпичи покрываются копотью, дома стоят уже не белые — рыжие, ноздреватые, но все такие же крепкие. И вокруг огня, горящего в очаге, можно сидеть хоть нагишом — не будет холодно.
Варан переступил с ноги на ногу. Звук снега под его подошвами показался оглушительно резким: поселок жил в совершенной тишине. Поднимались к небу прямые, подсвеченные снизу дымы. Заборов не было — только бесформенные сугробы перед каждой дверью, большие и малые. Вот подойдет недобрый человек — из сугроба высунется черная клыкастая морда, и недобрый человек мигом свои недобрые планы позабудет.
Холодало. С трудом передвигая ноги, Варан подошел к следующей двери. Предусмотрительно остановился подальше от сугроба. Звякнул в подвешенный на шесте ледяной колокольчик.
После долгой паузы полог на двери отодвинулся. Выглянул мужчина — голый до пояса.
— Пустите на ночлег, добрый хозяин, — сказал Варан, с трудом разлепляя губы. — Замерзаю.
— Заходи, — сказал хозяин, и Варан ушам своим не поверил — Что стал? Заходи, ладно… Ша, Дружок!
Черная клыкастая морда, показавшаяся было из сугроба, втянулась обратно.
Варан пригнулся в дверях. Сразу за пологом начиналось тепло; это было сравнимо, наверное, с появлением на свет. Варан замер, не желая пропускать ни мгновения этой новой, темной, теплой жизни.
— Ты кто такой? — спросил в темноте хозяин.
— Путник.
— Вижу, что путник… У нас тут вообще-то не ходят. Неподходящее место для бродяг. Мерзнут в сугробах, жалко их… Заходи.
Дом был устроен, как витая ракушка, — коридор вел по спирали, все суживая круги. Сквозь снежную стену показался желтоватый теплый свет; еще через несколько шагов Варан оказался в комнате, большой и круглой. Посередине стояла печка, рядом — свеча на деревянном настиле. И сидели, прижавшись друг к другу, женщина и две девочки — очень легко одетые, младшая — в одной коротенькой юбчонке.