— Как вы думаете, Лувар,— спросил-вдруг сеньор Ларви.— Мы действительно не могли спасти принца? Может, все-таки можно было что-нибудь сделать, предварительно объединившись?
— Что именно мы могли сделать? Регент умен. Он ни разу не обмолвился о своих истинных-намерениях. Ко всему прочему, у него было законное право распоряжаться судьбой наследника, вплоть до того, что он мог, если бы счел нужным, силой вернуть его ко двору. Его преосвященство позволил себе пренебречь мнением Регента, благодаря своему сану. У него нет замка, который можно осадить, его владения — монастыри и леса, поэтому епископ и смог прятать наследника целых три года.
— Признайтесь честно, Лувар, если бы однажды юный принц оказался у ваших ворот, прося у вас укрытия, вы бы выдали его Регенту, как того требует закон?
— Нет,— улыбнулся Эммануэль.— Но я бы не смог спасти ему жизнь и понимал, что он обречен. После моей смерти, конечно, но обречен.
— А я бы его спас! Я бы спас его, сеньоры! — воскликнул вдруг Шевильер и тут же смущенно покраснел, так как Эммануэль и Ларви рассмеялись над его юношеской горячностью.
Затем повисла мрачная тишина. В каждом бурлила смесь гнева и стыда, как это бывает, когда речь идет о смерти ребенка, которую можно было предотвратить. Дабы разрядить атмосферу, Ларви сменил тему:
— Мне тут рассказали кое-что о вашем Проклятом... Вам известно, что до вашего узника к Зеленому браслету приговорили только четырех человек?
— Нет.
— Это так. В Тьярдесе я встречался с сэром де Миранесом, он изучает дела всех проклятых. Он мне рассказал о герцоге де Синор-Фейлесе, который умер незадолго до этого. Мира-нес уверен, что герцога убил браслет. Скажите, у вашего узника уже есть проблемы с дыханием?
-Да.
— Они будут усиливаться. По словам Миранеса, у всех осужденных наблюдались одни и те же симптомы. Он просматривал отчеты тюремщиков. Первые год или два не наблюдается ничего особенного, кроме, конечно, ужасных приступов боли. Затем припадки учащаются, несчастного начинают мучить не-прекращающаяся усталость и проблемы с дыханием. Герцог де Синор-Фейлес умер от удушья. Все осужденные, чьи бумаги просматривал Миранес, прожили с браслетом очень недолго, около четырех-пяти лет. Но ваш Проклятый еще молод. Возможно, ему удастся протянуть дольше.
Шевильер посмотрел на Эммануэля. Спокойствие сеньора показалось ему возмутительным, и он вскочил из-за стола.
— Какая муха вас укусила, мессир? — воскликнул Ларви.
— Варьельский Проклятый, о котором вы только что говорили,— мой друг. Разрешите откланяться, сеньоры,— отчеканил Алексис и быстро вышел.
— Молодежь мне иногда кажется просто сумасшедшей,— пожал плечами Ларви.— Я не завидую вам, Лувар. Иметь столько молодых вассалов... Иногда они просто неуправляемы. Но что ваш узник? Он доставляет вам много хлопот?
— Нет.
— Говорят, его отец был очень уважаемым человеком. Еще говорят, что он никогда не обращался с сыном дурно... Странная история.
Он хоть как-то пытался объяснить свой поступок?
— Ни разу,— Эммануэль вспомнил Птичий остров, смеющегося юношу с золотистыми кудрями, такого юного и такого счастливого...— Но все же наказание слишком сурово для него.
— Но преступление, Лувар! Разве есть более ужасное преступление, чем убийство собственного отца?! Проклятыми становятся только за отцеубийство и покушение на венценосную особу...
— Как интересно! Так получается, что Регент уже заслужил себе Зеленый браслет?!
— Он не убивал своего короля. Принц мог короноваться на престол только по достижении восемнадцати лет.
— Он не просто убил наследника — он втоптал в грязь честь всех нас, честь всего королевства.
— Да, я согласен с вами. И закон очень предусмотрительно на этот случай запрещает Регенту короноваться, что бы ни случилось... А такая возможность представлялась ему много раз, вы знаете. Вот только мы совсем не учли, что Регент приходится отцом ближайшему претенденту на престол.
— Вы пытаетесь усидеть на двух стульях, сеньор Ларви, и слишком пространно изъясняетесь. Что мы в действительности не учли, так это его подлость и низость.
— Вы не должны, Лувар... Вы слишком неосторожны в своих высказываниях... Если Регенту станет известно...
— Тогда ему лучше вспомнить мой девиз,— улыбнулся Эммануэль.— «Пусть приходит, если осмелится». Я буду его ждать.
Той же осенью де Лувару предстояло распутать сложное дело: два ремесленника из деревни Вуанзи обвиняли друг друга в воровстве и мошенничестве. В этой истории оказались замешаны их жены, подмастерья и несколько соседей. Дело, начавшееся с обычной ссоры, приняло серьезный оборот, поскольку пару раз уже доходило до уличных баталий. Так что, в конце концов, Эммануэль был вынужден вмешаться. Он вызвал основных зачинщиков распри. Олег, присутствовавший вечерами на допросах, увлекся этим делом и сыпал теориями и предположениями.
— Перестаньте, прошу вас! — смеясь, остужал его пыл Эммануэль,—Дело и без ваших построений очень непростое.
Легкомысленность одной из жен навела их на след, и вскоре, по счастью, все открылось. Юный пастушок, вызванный на судилище, под градом сыпавшихся на него вопросов рассказал столько подробностей, что все стало на 149 свои места. Эммануэль с серьезным видом выслушал мальчишку, но, когда тот скрылся за дверью, не смог не рассмеяться. Сколько страсти и трагедии! А все началось из-за банальной супружеской измены!
Целый вечер они не могли угомониться. Каждый раз, когда Эммануэлю, наконец, удавалось успокоиться, Олег вспоминал очередную деталь этой пикантной истории, и они вновь начинали смеяться.
Однако нужно было вершить правосудие. Эммануэль не стал наказывать молоденькую жену сапожника за ее связь с подмастерьем и за попытку колдовским зельем навести порчу на ревнивого мужа. Но оставалось решить, что делать с взяточниками и покушением на одного из чиновников бургомистра. Де Лувар назначил несколько штрафов, а одного из участников дела посадил в острог. Подкупленный письмоводитель отделался выговором, чем был Олег несказанно возмущен.
— Все же началось с него! — горячился он.
— Вы в самом деле настаиваете, чтобы я его наказал?
— Я просто хочу понять, почему вы этого не сделали.
Эммануэль терпеливо изложил ему свои доводы. Олег принял их к сведению, но не скрывал своего негодования.
— У вас есть один существенный недостаток,— невозмутимо заметил Эммануэль.— Вы неспособны принимать взвешенные решения. Всегда нужно думать о последствиях.
— Я способен принимать взвешенные решения, но иногда вынужден мириться с последствиями,— улыбнулся Олег.
— Да-да, понимаю. Что-то вроде: «Попробую сбежать, а там будь что будет?!» — беззлобно пошутил де Лувар.
— Но мой побег грозит скверными последствиями только мне одному.
— Ошибаетесь. А начальник караула? А мой палач? Его силы небеспредельны, да и мне придется потратить драгоценное время, дабы ночью опять спасать вас от жажды.
— Молю Бога, чтобы это случилось. Так или иначе, но когда-нибудь мой побег удастся! — воскликнул юноша, но тут же поспешил сменить тему, поняв, какой опасный оборот принимает разговор.—А ведь хорошенькая жена сапожника без устали строила вам глазки, монсеньор...
— Я заметил,— улыбнулся Эммануэль.— Она очень мила. Подмастерью повезло...
В декабре зарядили проливные дожди, превратив северные тракты в непроходимые болота. Лувар оказался отрезанным от остальной части Систели на несколько месяцев. Лишь одинокие всадники — гонцы по разным поручениям — изредка пересекали подъемный мост.
Из-за бездорожья Алексис де Шевильер безвылазно сидел у себя в замке. Похоже, это было даже к лучшему. Он не мог спокойно наблюдать за нечеловеческими мучениями своего друга и ждать его приближающуюся с каждым днем смерть. А приступы между тем становились все чаще и продолжительнее. Сальвиус по-прежнему пытался вычислить их закономерность, но потерпел полную неудачу и погрузился в меланхолию.
— Он носит браслет уже год, с 22 декабря.
— Ты просто так это говоришь или к чему-то клонишь? — отозвался Эммануэль.
Олег же оставался безучастным к их волнениям. Он вообще ненавидел, когда люди обращали на него слишком много внимания. К тому же практически непрекращающиеся припадки вконец его измучили.
Он избегал Сальвиуса, чье навязчивое сострадание раздражало, и Эммануэля, так как был вынужден стоять в его присутствии, если рядом находились посторонние люди. В конце концов, Проклятый стал выходить из своей комнаты только для обязательных вечерних встреч с сеньором.
За короткое время узник снова стал похож на себя самого в день приезда в Лувар — побледнел, осунулся и замкнулся. Вечерами он стоял на аудиенциях, прислонившись к стене, неподвижный, измученный и безучастный ко всему.
Однажды вечером Эммануэль застал Сальвиуса у дверей зала для приема просителей, тот ходил из угла в угол, не находя себе места. Глаза старика полнились тревогой и отчаянием.
Де Лувар недавно вернулся от Ривеса, с его одежды еще стекали струйки дождя. Он снял плащ и кинул его стражнику:
— Что случилось?
— Приступ длится уже два часа. Этот браслет вскоре окончательно сведет его с ума...— Сальвиус поднял глаза.— Надо что-то делать, мой господин.
Эммануэль молча снял перчатки. Он догадался, к чему клонит лекарь, не смея произнести это вслух, и ответил немного раздраженно:
— А что ты хочешь от меня?! — Потом вздохнул и покачал головой: — Этого нельзя делать, Сальвиус... Что бы ни случилось. Никогда.
В кои-то веки Сальвиус действительно разозлился, его лицо исказилось от гнева:
— Благодарю Бога, что я не сеньор Лувара!
— И я благодарю Бога за то же! — в тон ему ответил Эммануэль.
Ученый поднялся и, ни слова не говоря, удалился прочь. Прежде чем войти в приемную, Эммануэль в раздумье несколько секунд смотрел вслед удаляющемуся старику. При появлении сеньора два стражника, приставленные к Олегу, вышли из зала. Их присутствие требовалось, только если в комнате больше никого не было.