Дверь вдруг распахнулась, и в комнату вошел отчим. С книгами в руках Варенька испуганно села на пол.
— Ах, это ты, — с досадой пробормотал он.
Не спуская глаз с его бледного, почти безбрового лица с тонкими губами и серыми глазами, она утвердительно кивнула головой.
— Не шуми, пожалуйста, — сказал он и хотел еще что-то добавить, но в комнате появилась Грибовская.
— Ах какой восхитительный ребенок! — воскликнула она. — Друзья, Гаспарчик, Сорока, пожалуйте сюда. Я покажу вам чудо! Как тебя зовут?
Девочка несмело назвала себя.
— Варенька? Ну что за прелесть! Вы не находите? — обратилась Грибовская к вошедшим в комнату артистам.
— Наша ведьма что-то надумала, — отлично зная ее характер, тихо шепнул Гаспаров своему коллеге.
— Мягко стелет, сейчас кусать начнет, — уверенно отозвался тот.
Взволнованная Екатерина Иванова быстро вошла в комнату, сразу поняла, что здесь произошло, и подбежала к Вареньке, все еще сидящей на полу.
— Ты чего здесь?
— Екатерина Ивановна, дорогая, не уводите от нас свою дочь, — умоляюще сложила руки Грибовская. — Дайте нам полюбоваться вашим сокровищем. Девочка изумительно похожа на отца.
Гаспаров и Сорокин переглянулись, будто говоря друг другу: — «Вот оно!»
Между темноволосой, смуглой от сохранившегося еще южного загара Варенькой и белобрысым, светлокожим Геннадием Ксенофонтовичем не было никакого сходства.
— Зачем это? — удивился Гаспаров.
— Давние счеты, — тихо пояснил Сорокин.
В театре многие знали, что лет десять назад Муся рассчитывала выйти замуж за Геннадия Ксенофонтовича. Но тому вдруг приглянулась Екатерина Ивановна, на которой он и женился.
— Глядите, — продолжала актриса, — профиль, глаза, волосы точь-в-точь, как у тебя, Геннадий. Я, конечно, имею в виду не цвет. А уши!
— Варенька похожа на меня, — отлично поняв соперницу, сухо прервала ее Екатерина Ивановна.
— Ну, это бесспорно, — охотно подтвердила она. — То есть как две капли воды. Но что-то должно быть и от отца… — Прищурив левый глаз, она насмешливо посмотрела на смущенно переминавшегося композитора.
Сорокин и Гаспаров опять переглянулись.
— Вот ведьма!
— Здорово грызет…
— Геннадий Ксенофонтович — неродной отец Вареньки, — так же сухо произнесла Екатерина Ивановна. — И вы это отлично знаете.
— Первый раз слышу. — Приложив руки к груди, актриса широко открыла глаза и вдруг засмеялась: — Ах, понимаю. Это, значит, вроде похмелья в чужом пиру.
— Простите, я тороплюсь. — Не выдержав издевки над несчастной матерью, Гаспаров поклонился хозяевам и торопливо пошел к двери.
За ним последовал Сорокин.
Грибовская немного задержалась.
— Я уверена, мне бы легко удалось склонить Гаспарова на нашу сторону, — глядясь в зеркальце, сказала она своему раздосадованному приятелю. — Ты обратил внимание, как он пел? А с его мнением считается не только Федор Федорович, но и Кирилл Захарович. Тут было бы все решено. Но, к сожалению, нам помешали. Привет!
Она кинула зеркальце в сумку, громко щелкнула замочком и, широко улыбнувшись Екатерине Ивановне, поспешила к выходу.
Проводив ее до двери, Геннадий Ксенофонтович вернулся и приказал Вареньке уйти на кухню.
Оставшись наедине с женой, он сказал:
— Я нахожу, что визит твоей дочки слишком затянулся.
— Ей некуда ехать, — твердо заявила она, решив не уступать.
Не привыкнув слышать возражения от жены, он удивленно посмотрел на нее.
— Это меня совершенно не касается, — спокойно произнес он. Как часто бывает со слабохарактерными людьми, безвольный на стороне, он проявлял излишнюю твердость дома. — У нее есть отец, пусть он думает над этим.
— Но я мать.
— Твое прошлое меня тоже не касается.
— Куда же ей деваться?
— Не знаю.
— Это бессердечно.
— Почему? Мой дом не приют. Для меня она чужая.
— Но мне родная.
— И очень жаль. Не будь ее, сегодня меня бы не оскорбили.
— От Муси можно ждать любой гадости.
— Допустим. Но сегодня она решила поглумиться надо мной, а завтра найдется кто-нибудь другой. Твое прошлое — моя ахиллесова пята.
— Какое прошлое? Что я, украла, или убила?
— Нет. Просто ты была женой другого.
— Ты это знал.
— Верно. Однако в дом я брал тебя, а не твою дочь. Поэтому лучше, если она здесь не задержится.
— Но девочка учится. Если ее сейчас взять из школы, неизбежно возникнут толки, — используя одну из слабых сторон характера мужа, припугнула она.
Геннадий Ксенофонтович нерешительно помял бледно-желтую мочку уха.
— Хорошо, подождем до конца учебного года, — согласился он и ушел в свою комнату. Скоро оттуда донеслись нестройные звуки рояля.
Екатерина Ивановна бросилась на диван, зарылась лицом в бархатную подушку и горько заплакала. Пойти на полный разрыв с мужем Екатерина Ивановна опасалась. «Куда пойду? Что буду делать? Я ничего не умею», — с отчаянием думала она. И хотя в доме ей отводилась незавидная роль, которая постоянно унижала и оскорбляла ее, она не решалась протестовать, чтобы не дать повода к ссоре. Оступившись однажды, она теперь проявляла излишнюю и вредную осторожность.
Когда учебный год закончился, Геннадий Ксенофонтович повторил свое требование.
Подавленная и беспомощная, Екатерина Ивановна не нашла в себе воли, чтобы возразить ему.
Андриановне она солгала:
— Дочку в деревню отправляю, знакомые на лето пригласили…
И опять Вареньке пришлось собираться в дорогу.
— Мама, ты отправь меня обратно к папе, — несмело попросила она.
Мать отрицательно покачала головой.
— Нет, дочка, ты там… лишняя.
«А здесь я тоже лишняя?» — хотела спросить Варенька, но промолчала.
Все было ясно.
Открытой оставалась одна дорога — к тете Лине.
Но ведь и там ее не ждали…
XVII
Печальная, душевно опустошенная, переступила Варенька порог своей старой квартиры. За два года, которые она отсутствовала, здесь почти ничего не изменилось. Все стояло на своих прежних местах, только немного выцвел абажур, полиняли аппликации на гардинах и позеленел мопс. Над кроватью по-прежнему таращился испуганный олень, но выглядел он сейчас постаревшим, грязновато-желтым, с рыжими подпалинами.
— Что? — насмешливо встретила ее Амелина. — Лучше, чем у меня, нигде не нашлось?
Племянница промолчала. Она заранее знала, что ее появлению тетя Лина не обрадуется, и внутренне к этому готовилась. Спокойно поставив чемодан на пол, она повесила пальто в углу, одернула платье, повернулась, чтобы ответить тетке, и неожиданно для самой себя заплакала. Крепилась, когда с матерью прощалась, дорогу всю не плакала, а тут вдруг не выдержала. Очень уж больно было на сердце.
— Ну, чего ревешь? — Капитолина Николаевна слегка ткнула девочку пальцем. — Это не тебе, а мне нужно слезы лить. Твои милые родители опять мне тебя подкинули.
Говорила она пренебрежительно, с иронией, но в душе была довольна. Возвращение племянницы было как нельзя кстати. Прежде всего это означало, что от Заречного снова начнут ежемесячно поступать деньги. А в них Капитолина Николаевна ощущала недостаток, особенно после того, как год назад за жульничество был посажен в тюрьму Левкоев. К тому же долгое отсутствие Вареньки вызвало в домоуправлении неприятные толки: дескать, гражданка Амелина незаконно занимает жилплощадь. С каждым месяцем объясняться становилось труднее. Теперь все решалось благополучно: явилась сама ответственная квартиросъемщица, которая могла пускать себе на квартиру того, кого считала нужным. Это обстоятельство для Капитолины Николаевны было особенно важным. Она наконец выходила замуж, но прописать мужа в квартире, на которую сама прав не имела, представлялось ей делом довольно трудным.
С решения этого вопроса она и начала, как только Варенька немного успокоилась.
— Куда ж тебя деть, если отовсюду выгнали, — с напускным неудовольствием говорила тетка. — Так и быть, живи. Но только я замуж выхожу. Тебе придется смириться с тем, что здесь поселится мой муж.
— Хорошо, — согласилась девочка.
— Только ты об этом пока никому не говори.
— Ладно.
Узнав о возвращении Вареньки, на другой день к ней примчались школьные подружки. За два года они подросли, окрепли, недавно вернулись из пионерских лагерей, бронзовые от загара, веселые. От них будто еще пахло свежим ветром и хвоей. Прибежала и Люся Гаврилова. Она первая крепко обняла и расцеловала Вареньку.
Не пришла Нина Березина.
— Она в деревне, — пояснила Люся. — Вся семья переехала. Там живут родственники отца, они помогают. А мать в колхозе работает. Но Нина собирается вернуться в город и поступить на фабрику. Она ведь старше нас, ей скоро шестнадцать. Жить будет в общежитии, учиться — в школе рабочей молодежи. Сможет помогать семье.
— А почему ей не учиться в деревне? — поинтересовалась Варенька.
— Там, кажется, неполная средняя школа. Ну, а потом, ты ведь знаешь, она всегда мечтала о техникуме.
Девочки разговорились. Впечатлениями и новостями делились одновременно, перебивая и перекрикивая друг друга.
— Я записалась в кружок кройки и шитья…
— Зимой откроется еще один каток…
— У нас в школе будут кролики…
— Мы помогали колхозу…
Чтобы никого не обидеть, Варенька старалась слушать всех и потому поворачивала голову то вправо, то влево. Наконец все было сказано. Девочки успокоились, притихли. Наступила Варенькина очередь.
— Ой, девочки, — всплеснула она руками, — какие там пальмы! Высокие, высокие, и прямо на улице. Идешь по тротуару, а рядом пальмы. И зимой и летом. Там почти всегда тепло. Солнце. А море всегда шумит. Ляжешь спать и слушаешь, слушаешь…
— И ты уехала? — удивилась Люся.
Варенька сразу сникла.
— Я к маме, — тихо пояснила она и умолкла.
Замолчали и подружки. Всем стало как-то не по себе, словно они нечаянно коснулись больного места.
— Ко дню рождения мама подарила мне бусы, — неожиданно заявила одна из девочек.