— Я думаю, что хорошо вам служу, — сказал Кажэ.
— Довольно!.. Пошел, вымой себе руки, скотина! На них еще кровь быка, убитого вчера…
— Хозяин прав, Кажэ, — сказал Симон. — Он не может отдать нам свою лавку — нам, его верным приказчикам, — у него есть наследник…
— Наследник? У меня? — с насмешкой сказал Лорасс. — Я не знаю никакого…
— В самом деле?.. А кузен Жан Гарнье из Амбльтёва близ Арраса?
— Я его не знаю и никогда о таком не слышал.
— Ваш кузен Жан Гарнье уже приходил вчера и третьего дня повидаться, но ведь вас никогда дома нет, когда вас спрашивают.
— А вы мне ничего не сказали, негодяи! Ступайте на свои полати, скоты… завтра я с вами рассчитаюсь.
При этих словах Кажэ и Симон зловеще улыбнулись. В эту же минуту раздался стук молотка. Лорасс поспешно спрятал в сундук холстиные мешки.
— Кто там? — закричал он.
— Я, Жан Гарнье, ваш кузен.
Лорасс посмотрел на своих приказчиков. Взгляды тех как будто отвечали ему: «Ну! Разве мы обманули вас?»
После переговоров через дверь мясник решился наконец отпереть.
Жан Гарнье и Серлабу вошли.
При виде рыжей бороды того, который назвался его кузеном и при виде хитрого взгляда Серлабу Лорасс вздрогнул, но скоро успокоился при ласковых словах Жана Гарнье. Тот показал ему пергаменты, доказывающие, что он был его кузен по линии матери; а завещание дяди Лорасса окончательно уничтожило недоверчивость мясника; в этом завещании ему была отказана значительная сумма.
Кажэ и Симон незаметно исчезли, когда мясник отпирал дверь лавки.
— Что же вы так поздно, кузен? — спросил Лорасс, ставя на стол бутылку вина и три стакана.
— Боже мой! — отвечал Жан Гарнье, придавая своим словам тяжелый северный акцент, — я был уже несколько раз в эти два дня… и… так как я уезжаю завтра утром на восходе солнца… я думал, что лучше разбудить вас, чем не повидаться вовсе; тем более, что я приехал в Париж нарочно для этого.
— Какой вы славный человек!.. За ваше здоровье!
Чокаясь, Лорасс настороженно посмотрел на Серлабу. Жан Гарнье уловил этот взгляд.
— Ну, кузен Лорасс, — сказал он развязным тоном, — теперь, когда я сообщил тебе приятное известие, есть еще другое, принесенное товарищем, который указал мне дорогу к тебе.
— Каким товарищем?
— Вот этим, — отвечал Жан Гарнье, указывая на Серлабу. — Это трактирщик, у которого я остановился. Но ты увидишь…
— Что такое?
— Вот! — сказал Серлабу, ставя на стол шкатулку.
Жан Гарнье открыл ее. Шкатулка была наполнена золотом.
— Это уж не для меня ли? — спросил Лорасс и стал перебирать золотые монеты.
— А для кого же?.. Наследство нашего дяди состояло в землях; я их продал и приношу тебе твою часть, — сказал Жан Гарнье.
— О, достойный, честный человек! Кузен, может быть, ты с твоим товарищем заночуете у меня? — сказал Лорасс вне себя от радости. — В нашем добром Париже улицы не безопасны и…
— Невозможно, я еду на рассвете.
— На рассвете? Кажэ? Эй, Кажэ! Проворнее! Принеси что есть лучшего в погребе! — закричал Лорасс.
Жан Гарнье и Серлабу сделали вид, будто хотят уйти.
Мясник заставил их сесть, потом, рассердившись на своих приказчиков, которые не торопились исполнять его приказания, закричал вне себя:
— О, скоты, негодяи! Вот слуги — днем пьянствуют, а ночью спят… Я пойду сам, подождите меня, кузен. Как можно вам уйти, такому честному человеку!
Лорасс зажег другую лампу и вышел.
Дверь затворилась без шума. Было слышно, как Лорасс поет в погребе.
— Ну! Быстрее! — приказал Жан Гарнье.
Серлабу вынул из кармана синеватую склянку и налил в стакан Лорасса каплю жидкости.
Вскоре мясник, распевая, явился со жбанами, на которых толстый слой пыли показывал, что в них находится напиток, достойный королевского стола. Он с шумом поставил их на стол.
— Надо спрыснуть наследство, кузен. Попробуй-ка, и если когда-нибудь тебе придется пить такое вино у короля, ты, наверное, не найдешь его вкуснее.
Мясник налил три стакана и в избытке радости разом опорожнил свой. Жан Гарнье и Серлабу также поднесли свои стаканы к губам, не спуская глаз с Лорасса.
— Ну, — сказал мясник, прищелкнув языком, — что вы думаете об этом нектаре, господа?
— Очень хорош, — сказал Серлабу, толкая Жана Гарнье, который казался вне себя от изумления.
— Не действует! — не смог удержаться Гарнье.
— Как! Что не действует? — удивился Лорасс. — Или вы думаете, что вино производит такое же действие, как и взгляд на хорошенькую девушку… воспламенишься тотчас. Что это с вами? Глядя на вас, подумаешь, что вы никогда не пили вино.
Жан Гарнье поспешил выйти из оцепенения.
— За твое здоровье, кузен! — сказал он, вставая.
Потом, как бы пораженный внезапной идеей, он прибавил:
— Прежде позволь передать тебе последний поцелуй нашего дяди. Он поручил мне это, когда отдавал душу Богу.
— С удовольствием, кузен, — отвечал Лорасс.
Они встали из-за стола, подошли друг к другу и обнялись.
Это был поцелуй Иуды. Серлабу понял, что ему надо сделать, и вылил почти всю синеватую склянку в стакан мясника.
Лорасс прочувственно выпил за упокой души дяди и тотчас, даже не вскрикнув, не изменившись в лице, упал замертво.
Человек с рыжей бородой свистнул, Кажэ и Симон прибежали.
— Возьмите все, что находится в шкатулке, — сказал Жан Гарнье, — это вам наследство от мясника Лорасса.
Оба приказчика с жадностью схватили сокровище. Потом глаза их остановились на трупе хозяина.
— Черт побери! Ни капли крови, — сказал Кажэ, — как опрятно сделано!
— Это, наверное, колдовство, — пробормотал Симон.
— Теперь будете иметь дело только со мной, — продолжал Жан Гарнье, — молчите!.. До завтра.
— Вы знаете вашу роль?.. — продолжал Серлабу, — если вы дурно сыграете ее, отправитесь на тот свет… так же, как и ваш хозяин.
Завернувшись в плащи, убийцы ушли, оставив Кажэ и Симона делить золото.
Жан Гарнье и Серлабу воротились той же дорогой к переулку, где жил Ренэ парфюмер. Носилки оставались там же, у дверей.
— Как долго вы ходили!.. — сказал нетерпеливый женский голос.
— Дело требовало осторожности, — отвечал, поклонившись, Жан Гарнье.
— Понимаю… Что?
— Все кончено.
— Так что, начиная с нынешнего дня…
— С нынешнего дня я буду следить за тем, что будет происходить на Патриаршем дворе, у гугенотов.
— Хорошо, но не забудьте моих приказаний о бывшей любовнице короля, — проговорила женщина в маске.
— Через месяц Мария Тушэ погибнет!.. — смиренно прошептал Жан Гарнье.
«Если это будет мне выгодно…», — докончил он мысленно.
Носилки отправились по набережной Турнелл к луврскому подъемному мосту. Услыхав пароль, подъемный мост опустили и часовой отдал честь Екатерине Медичи, возвращавшейся в свои королевские покои.
II. Королева-мать
Через месяц после описанного происшествия происходил прием в Лувре. Гостями были вельможи и знатные дамы. Одни играли в карты, другие прогуливались, но никто не смел остановиться возле мрачной фигуры Екатерины Медичи, взгляд которой — употребляя выражение автора того времени — бросал злое колдовство.
Атмосфера двора была как будто пропитана отравой; друзья не смели пожимать друг другу руки, зато самые величайшие враги кланялись друг другу с принужденным дружелюбием.
Карл IX, причудливый и болезненный, сидел по своему обыкновению возле кресла матери, стараясь ничем не вызвать ее неудовольствия. Всякий вельможа, надеявшийся провести приятный вечер при дворе, очень ошибся бы. Королева мать принимала только для того, чтобы наблюдать за подданными и выпытывать, что происходит в Париже.
В этот час приема у Екатерины Медичи католики и гугеноты сталкивались в залах, как заклятые враги, собирающиеся во время перемирия после кровавой битвы.
После борьбы прошлого царствования, когда кардинал лотарингский был фаворитом королевы Екатерины, герцоги Гизы сочли себя достаточно могущественными, чтобы бороться с королевской властью и протестантами. Организовалась Лига; протестанты сопротивлялись, во главе их стали принц Конде, Колиньи, братья Донгло, кардинал Шатильон и Иоанна д’Альбрэ, которая скоро погибла от яда. Каждый день из-за интриг гугенотская партия теряла свое превосходство, даже Колиньи несколько раз спасался от убийц.
Утомленная и раздраженная этой борьбой, Екатерина Медичи решила покончить со всем одним ударом.
Карл IX подошел к своему брату, герцогу Анжуйскому, который прохаживался с адмиралом Колиньи.
— Ну! — с живостью спросила Екатерина, когда Карл IX наконец вернулся и сел возле нее. — Какое приятное известие сообщил вам адмирал?
Карл IX, блестящие глаза которого выдавали волнение, сначала ответил уклончиво:
— Немногое, матушка.
— А! Вы скрытны к вашему лучшему другу, — с насмешкой сказала Екатерина и нахмурила брови. — Хорошо, не будем больше говорить об этом. Пусть с этих пор каждый из нас скрывает свои мысли. Мы увидим, кто лучше понимает интересы королевства, сын или мать… Государь, я думала, что у вас сердце мужчины!
Карл IX, вспыхнув, сдерживая гнев, вскричал:
— Я узнал, клянусь Богом, что у меня нет при дворе врагов больше вас и моего брата Анжуйского!..
Екатерина выпрямилась.
— Я ухожу в ваш кабинет, государь, — сказала она. — И надеюсь, что вы последуете за мною.
Карл IX поклонился и поцеловал руку матери как провинившийся школьник.
Екатерина, не нарушая вечера, исчезла в боковую дверь и вошла в изящный будуар, украшенный всем, что тогдашняя роскошь могла собрать самого замечательного. Это был кабинет Карла IX.
Молодая и прекрасная женщина сидела возле геридона, украшенного золотом, и занималась вышиванием. Это была супруга Карла IX, Елизавета Австрийская, вышедшая за короля в 1570. Она была кроткой и любящей натурой, но, беспрерывно притесняемая Екатериной, перестала наконец принимать участие даже в удовольствиях двора. Она жила домашней жизнью и занятиями, которые она устроила со своими статс-дамами. При виде королевы-матери Елизавета встала и низко поклонилась.