[44]. Мемуары Таванна были записаны его сыном много позже. Им можно не доверять, но католики в самом деле боялись гугенотского восстания после покушения на их вождя. Ходили слухи о заговоре об убийстве короля и его семьи, и Карл IX, возможно, вспоминал о происшествии в Mo. Мысль об упреждающем ударе могла показаться ему привлекательной. Как бы то ни было, вполне можно предположить, что 23 августа он приказал истребить гугенотских вождей. Скорее всего, Екатерина участвовала в таком решении[45].
24 августа королевская стража под командой герцога де Гиза ворвалась в Отель де Бетизи и умертвила Колиньи. В тот же миг большой колокол церкви Сен-Жермен-л’Осерруа дал сигнал ко всеобщему избиению парижских гугенотов. Хотя король приказал прекратить убийства, они продолжались почти неделю. Расправы над гугенотами происходили также в других городах[46].
Была ли бойня задумана заранее? Так полагали многие современники, и католики и протестанты. Кардинал Лотарингский намекал, что ее замыслили Гизы. Женевский пастор Симон Гулар утверждал, что эта идея восходит к Сен-Жерменскому миру 1570 г.[47] Идея о спланированном избиении имеет своих сторонников и сегодня. Буржон видит в ней кампанию, возглавленную Испанией и папством с целью полностью изменить политику французской короны: отмена «наваррского брака», упразднение Сен-Жерменского эдикта, возвращение Гизов к власти, отстранение гугенотов от государственных постов и невмешательство Франции в Нидерландах[48]. Однако Дени Крузе в своей книге о Варфоломеевской ночи решительно исключает возможность заговора. Он полагает, что накануне бойни политика короны «проистекает из особого действия, уникального идеала мечты о Любви, которая пытается осуществить, начиная с умиротворения 1570 г., в королевстве золотой век счастья»[49].
А что же Екатерина? За пределами Франции католики восторженно встретили весть о бойне. Папа Григорий XIII отслужил хвалебную мессу, продолженную торжествами во главе с кардиналом Лотарингским во французской церкви св. Людовика. Была выбита особая памятная табличка, которая изображала ангела с крестом, осеняющего убийство Колиньи и его сторонников. Екатерину внезапно провозгласили Матерью Королевства и Хранительницей Христианского Имени. Кардинал Орсини благодарил ее за ревностное служение католичеству. Филипп II «превозносил сына, имеющего такую мать… затем мать, имеющую такого сына»[50]. Она и сама была рада, что католические державы считали, будто она уже давно замышляла расправу. Однако ее притязаниям противоречит нунций Сальвиати. В письме из Парижа от 24 августа он замечает: «Если бы адмирал был убит из аркебузы, из коей по нему стреляли, я не думаю, что произошло бы столь великое побоище»[51]. Похожее мнение выразил и испанский посол Суньига: «Гибель адмирала была продуманным деянием, а гугенотов — итогом внезапного решения»[52].
Екатерина надеялась извлечь выгоду из Варфоломеевской ночи. Она попыталась устроить брак герцога Анжуйского в Испании, на что Филипп II не откликнулся, и тогда она обратилась к протестантским державам. 13 сентября она повелела Шомбергу, ехавшему с посольством в Германию, разуверить князей в том, что адмирал и его сообщники пали не из-за ненависти к их вере, но лишь в наказание за их злонамеренный заговор[53]. Она также продолжила переговоры о браке с Англией и возобновила отношения с Нассау и принцем Оранским[54].
Екатерина никогда не выказывала печали или сожаления по поводу бойни. Похоже, она всецело наслаждалась ее плодами: партия гугенотов осталась обезглавленной, а Генрих Наваррский стал ее зятем, а затем и королем. Более того, он и принц Анри Конце, хотя и по принуждению, приняли католичество. Радость королевы-матери проявилась во время церемонии, состоявшейся в капитуле ордена св. Михаила 29 сентября. При виде Генриха Наваррского, склонившегося перед алтарем подобно доброму католику, она обернулась к иностранным послам и разразилась смехом[55]. Такие случаи заставляют сомневаться, так ли несправедлива «черная легенда» о королеве, как считают ее новоявленные апологеты.
Маргарита де Валуа.Путь к кровавой свадьбеВладимир Владимирович Шишкин
Судьба Маргариты де Валуа сложилась сложно и в общем трагично. Младшей и самой любимой дочери Генриха II не только пришлось стать свидетельницей разрушительных Религиозных войн во Франции и гибели своей семьи, но и пережить страшную кульминацию гражданского противостояния — Варфоломеевскую ночь. Исторический фильм П. Шеро 1991 г. «Королева Марго», запечатлевший это событие, вызвал огромный интерес к фигуре Маргариты: в 90-е годы о ней появилось сразу несколько биографических книг — Ж. Кастареда, А. Кастело, Ж. Гаррисон, Э. Вьенно и др.[56] Эти авторы, основываясь главным образом на мемуарах самой королевы Наваррской, показали события той ночи ее глазами: молодая женщина с риском для жизни пыталась спасти своих подданных-гугенотов от резни и сумела сохранить жизни трем дворянам, а также своему мужу — королю Наваррскому[57]. Тогда Маргарита не могла не понимать, что ее бракосочетание, позже названное «парижской кровавой свадьбой» и явившееся в итоге предлогом для убийства сотен дворян-протестантов, навсегда останется в памяти людей как акт чудовищной трагедии, разыгравшейся в стенах Лувра и на улицах Парижа. События 24 августа 1572 г. сделали очевидным всю бессмысленность заключенного накануне политического брака католички и гугенота, который не смог разрешить противоречий конфликтующих сторон, закрепить мир во Франции и привнести спокойствие в королевскую семью. Однако, кажется, само Провидение привело Маргариту де Валуа к брачному союзу с Генрихом Наваррским: после 13 лет долгих и безуспешных попыток Екатерины Медичи выдать замуж свою дочь принцесса обвенчалась с тем, с кем была обручена в возрасте 4 лет.
Генрих де Бурбон, сын первого принца крови Антуана де Бурбона, герцога Вандомского, и королевы Наварры Жанны д’Альбре, родился в один год с Маргаритой — в 1553 г. А в марте 1557 г. дети были обручены по предложению Генриха II. В письме к своей сестре герцогине Неверской Антуан де Бурбон писал: «Я хотел бы… рассказать Вам о чести и милости, оказанной мне королем и заключающейся в соглашении между нами о браке Мадам Маргариты, его дочери, с моим старшим сыном»[58]. Французский король продолжал политику своих предшественников по установлению тесных семейных уз между французским и наваррским королевскими домами, дабы обеспечить максимальную лояльность последнего и превратить королей Наварры в вассальных князей. Появление Генриха де Бурбона не могло не вызвать беспокойства у дома Валуа, поскольку принц соединял в своем лице старшие ветви фамилии Бурбонов и дома королей Наварры д’Альбре, поэтому Генрих II рассчитывал посредством брака принца Наваррского с Маргаритой превратить его в покорного слугу короны. Предполагался переезд принца на постоянное жительство в Париж и воспитание его при дворе.
Однако последующие события, связанные с гибелью Генриха II, окончанием Итальянских войн и смещением акцентов внешней политики Франции в сторону сближения с Испанией, надолго отодвинули идею «наваррского брака». Две непримиримые соперницы — регентша Екатерина Медичи и Жанна д’Альбре — предпочли вообще не вспоминать об обручении, тем более что страна была фактически накануне религиозного конфликта и разделения на католический и протестантский лагеря. Выдав свою старшую дочь Елизавету замуж за Филиппа II Испанского, Екатерина Медичи решила закрепить этот альянс браком младшей дочери Маргариты и ее сверстника короля Португалии Себастьяна, за которого правили его происпански настроенные родственники — бабка Екатерина Австрийская, тетка Филиппа II, и дядя — кардинал Энрике. Считается, что переговоры начались не ранее ноября 1559 г.[59]; однако в действительности, как показывают неопубликованные письма французского посла в Португалии Жана Нико Екатерине Медичи, это произошло уже в августе, сразу же после трагической смерти Генриха II (10 июля). Нико информировал королеву-мать, что «Себастьян хорош собой» и что «в Португалии все желают этого брака»[60].
Судя по всему, Екатерину Медичи интересовал не столько Себастьян, сколько желание максимально обезопасить себя и ослабевшую королевскую власть от внешних посягательств со стороны могущественного австрийского дома. Только этим можно объяснить то, что французский посол в Мадриде епископ Лиможский весной 1560 г. зондировал почву о возможности обручения Маргариты и сына Филиппа II дона Карлоса[61]. Испанский король со своей стороны не нуждался в более тесном союзе с Францией, продолжая считать ее своим главным противником и желая ее всяческого ослабления, поэтому, видимо, представил в Париж уклончивый ответ, который расценили как отказ. Если сюжет о браке с доном Карлосом исчезает из переписки Екатерины Медичи, то португальский вариант усиленно разрабатывается. Нико докладывает, что при местном дворе только и говорят о возможном бракосочетании Себастьяна и Маргариты, «портрет которой всем весьма понравился». Вместе с тем Н