Наконец наши лодки встали по обе стороны длинного пирса — словно две огромные рыбины решили потереться стальной шкурой о серый шершавый бетон. Рокот дизелей смолк, и только волны шелестели, облизывая пирс и корпуса лодок.
Судя по всему, американская база была небольшой. Во всяком случае, построек здесь было немного, да и бухта, можно сказать, пустовала: на мелкой волне покачивались три кораблика, похожих на тот, что встретил нас в море, да несколько низких длинных барж. Поодаль виднелись два корабля покрупнее, уж не знаю, как они назывались — может, эсминцы, может, фрегаты. А на южной стороне, возле самого берега, по волнам скользили странные маленькие лодочки — наверное, каяки алеутов из деревушки, домики которой были разбросаны на склонах невысоких каменистых сопок.
Сама база была построена на небольшом островке посреди бухты со смешным названием Уналашка — с островом Амакнак база соединялось посредством длинного бетонного моста.
— Неплохо устроились, — сказал Гусаров. — Глубины посреди бухты приличные, никаких проблем со швартовкой. Удобно, удобно…
— Союзнички, — хмыкнул вдруг стоявший рядом со мной Смышляков. — Никакой секретности…
Он указал на берег. В сотне метров от нас, у самого основания пирса, ярко освещенного фонарями, толпилось множество людей — похоже, что несмотря на позднее время, многие "обитатели" Датч-Харбора решили встретить нас лично.
— Личный состав проинструктировали? — вполголоса спросил капитан.
— Так точно, — кивнул Смышляков. — Думаю, никаких неприятностей не возникнет.
— Хорошо бы. Главное, чтобы языками чесали поменьше. Дружба дружбой, как говорится…
— Не беспокойтесь, Дмитрий Федорович. Все будет в порядке.
Моряки на пирсе проворно накинули толстенные пеньковые канаты на черные железные столбики — кажется, они называются кнехты, после чего перебросили сходни.
— Командуйте экипажу — сойти на берег, — сказал Гусаров боцману.
Матросские башмаки загремели по сходням, и вскоре экипажи выстроились на пирсе — за исключением вахтенных команд, оставшихся на борту лодок. Потом спустились командиры[6] и мы с Вейхштейном, который, наверное, больше всех по твердой земле стосковался, последними — Гусаров и Комаров, капитан "Л-15".
Едва я ступил на пирс, земля под ногами качнулась, голова закружилась, и меня повело в сторону. "Землетрясение!", мелькнула мысль. Но потом я понял, что все гораздо проще — это вроде как "морская болезнь" наоборот, Григоренко, военфельдшер нашей лодки, еще вчера предупреждал, что на суше такое вполне возможно: мол, организму нужно адаптироваться к отсутствию качки. Вот интересно — на лодке я "морской болезни" не страдал, а на суше ноги подкашиваются. Хорошо, Вейхштейн меня за рукав удержал — а иначе рухнул бы, и нос расквасил. Вот славное было бы начало!
Между тем матросы построились в две идеально правильные колонны и, четко печатая шаг, последовали за командирами к берегу. Я шагал между командирами и матросами, и преувеличенно твердо ставил ноги: не потому что хотел казаться отличником строевой подготовки, а чтобы не упасть, ибо голова все еще немного кружилась.
Толпа зашевелилась, а потом раздались приветственные возгласы: сначала единичные, а потом слившиеся в один сплошной гул. Я мельком оглянулся — на лицах матросов появились улыбки.
Достигнув берега, колонны остановились: моряки замерли по стойке "смирно", и почти в ту же секунду смолкли крики встречающих.
От толпы отделилось трое командиров — судя по изрядному количеству золотого шитья на мундирах, из руководства базы. Рядом с ними был долговязый блондин — похоже, переводчик. С нашей стороны вперед вышли капитаны Гусаров и Комаров, вместе с переводчиком старшиной Помеловым, шедшим на нашей лодке в качестве прикомандированного.
Один из трех американцев заговорил, а переводчик начал переводить:
— Рады приветствовать экипажи советских субмарин на базе ВМС США Датч-Харбор. Добро пожаловать!
— Рады встрече с братьями по оружию, — ответил Гусаров. — Благодарим за гостеприимство.
Тут в дело вступил наш переводчик, и сосредоточенно внимавшая толпа радостно загудела, отреагировав на довольно пафосное "братья по оружию". Командиры взяли под козырек, и пожали друг другу руки. А потом ряды смешались, и началось форменное братание — матросы пожимали друг другу руки и обнимались, обменивались сувенирами… Я едва успел удивиться тому, до чего быстро совершенно незнакомые люди сумели найти общий язык, как и сам оказался в настоящей кутерьме: вокруг хлопали друг друга по плечу, хохотали, кто-то орал мне в самое ухо по-английски, в руки сунули две пачки сигарет…
Потом нас повели, как сказал переводчик, "в баню". Наши матросы обрадовались, хотя кое-кто скептически ухмылялся — мол, откуда у американцев баня?
Скептики были правы: "баня" оказалась самой прозаической душевой. Хорошо хоть, горячая вода тут подавалась без всяких ограничений, и имелось много замечательного мыла с цветочным запахом, но вот ни о каких парных, каменках и вениках мечтать, само собой, не приходилось.
А после бани (когда мы вышли, уже совсем стемнело) нас повели в столовую, где ждал банкет. И вот тут-то американцы превзошли все ожидания. Наши матросы — да и, что греха таить, все остальные — ошарашено взирали на длинные столы, заставленные яствами. Огромные, целиком зажаренные в духовых шкафах птицы — как потом выяснилось, это были индейки, жаркое, несколько блюд из рыбы, сыры, непривычные открытые пироги, кувшины с апельсиновым соком, и много фруктов, порой нам совсем незнакомых. Было и спиртное — виски, цветом напоминавшее коньяк, но по крепости превосходившее водку. И хотя несколько общих тостов было поднято, спиртным никто не увлекался — таково было строжайшее указание командиров, и некоторые матросы с явным сожалением посматривали на фигурные бутылки, опустошенные едва ли наполовину. Мне, впрочем, было все равно — я запивал все свежим апельсиновым соком. Вейхштейн, похоже, памятуя о своем конфузе на банкете перед отправкой, тоже ограничился несколькими глотками виски, после чего тоже обратил основное внимание на сок.
— На таких харчах воевать можно, — прогудел Данилов, обгладывая исполинских размеров индюшачью ногу. — Слышь, Фащанов, а ты нас когда индюками кормить будешь? А то все каши у тебя…
— Да ты и на каше вон какой здоровый вымахал, а если индюками питаться станешь, по тебе и вовсе ни одна вражья морда не промахнется, — беззлобно ответил кок, расправлявшийся с солидным куском лосося.
Матросы засмеялись.
— Тост! Тост! — разнесся голос от командирского стола.
Со своего места, держа в руке широкий стакан с виски и кубиками льда, поднялся командир базы Датч-Харбор. Смысл его речи сводился к тому, что он гордится встречей с русскими подводниками, восхищается смелостью экипажей, и сделает все от него зависящее, чтобы наш сверхсложный поход увенчался успехом. А потом, переведя дыхание, командир вдруг преподнес нам сюрприз. Подняв стакан, он громовым голосом — такой, наверное, никакая буря не заглушит — на ломаном русском рявкнул:
— За побъеду!
И одним глотком осушил бокал — только кубики льда звякнули.
Что тут началось! Командиры зааплодировали, матросы — что наши, что американцы — восторженно взвыли.
Словом, вечер прошел, как принято говорить, "в теплой и дружественной обстановке".
А утром — ночь мы провели на суше, в американских казармах — началась работа.
Дел предстояло переделать немало. Во-первых, на лодках обнаружилось множество мелких неполадок: любую из них легко можно было исправить в море, но в базе, без помех, это было делать гораздо удобнее. Во-вторых, торпедисты извлекли торпеды из аппаратов, проверили и заново все смазали — эту процедуру им нужно было проделывать регулярно. В-третьих, нужно было пополнить запасы топлива и масла, продовольствия, питьевой воды, лекарств, запасных частей. Нашлась работа и нам с Вейхштейном: оказалось, что наши грузы были уложены не совсем удачно, что пусть не сильно, но сказывалось на остойчивости лодки. А значит, влияло на скорость и на мореходные качества, вызывало повышенный расход топлива. Мириться с этим Гусаров не хотел, поэтому пришлось все извлечь, и загрузить снова. Сложность заключалась в том, что американцы не должны были узнать об "особом" грузе, предназначенном для ангольского объекта. Для этого нам пришлось укрывать ящики и коробки брезентом и мешковиной — только бы никто не увидел маркировку на контейнерах — а саму повторную погрузку мы провели поздно вечером.
После этого обе лодки погоняли дизеля на всех режимах, не выходя из акватории бухты, проверили все системы, чтобы исключить вероятность выхода в плавание с не устраненными неисправностями.
Так прошло три дня.
А утром четвертого — последнего — дня в базе американцы предложили провести экскурсию для командиров. Гусаров и Комаров согласились — правда, сами они не поехали, так как лодки заканчивали приготовления к выходу, и отправили командиров, в которых в данный момент не было особой необходимости. В группе оказались и мы с Вейхштейном. Сразу после обеда к пирсу подъехали два джипа — маленькие, но мощные открытые машинки: грубовато слепленные, они отличались удивительной прочностью и проходимостью. Вейхштейн мимоходом сказал, что американцы такие машинки поставляют нам по ленд-лизу, и называются они "виллисами".
Нашим провожатым оказался тот самый переводчик, что встречал нас на пирсе. Все предыдущие дни он сопровождал командиров — Гусаров и Комаров мотались по базе, да еще совершили "дружеские визиты" к командованию базы, где без переводчика было просто-напросто не обойтись. Без лишних проволочек он подошел к нашей группе, и представился:
— Яков Михайлов, офицер связи ВМС США.
Не знаю, как другие, а я был удивлен. Он что, русский? Я так и спросил, пожимая ему руку.
— Ну да. Я из эмигрантской семьи, — пояснил Михайлов. Больше он на эту тему распространяться не стал. — Ну что, поехали?