ха, а в прореженных, полысевших зарослях кто-то страшно, с подвывом кричит. Крик сменяется не менее страшным клокотанием — наверное, у раненого пошла горлом кровь. Не жилец.
И наступает тишина.
Нас спасло то, что мы вышли на берег чуть раньше португальского отряда, который должен был организовать засаду.
Нас спасло то, что мы не бросили оружие на время возни с ящиками.
Нас спас Леша Клушин. Он увидел португальцев, он выстрелил первым. Сейчас он лежит на черном камне, а Новиков, закусив губу, закрывает ему глаза.
Леша погиб.
Больше из наших никто даже не ранен.
Остро пахло порохом, во рту стоял железистый привкус крови.
На берегу распластался один мертвый португалец, в зарослях тела еще семерых. Этим хотя бы в чем-то повезло, потому как двоих гранатой просто разорвало в куски. Рядом с кусками, словно металлический паук, лежал покореженный взрывом пулемет. Всюду кровь, на чудом уцелевшей ветке какая-то серо-лиловая гирлянда. Это же… О, проклятье…
Меня вывернуло — от увиденного, от мерзкого запаха, от пережитого ужаса.
— Выпей, — Радченко протянул фляжку в войлочном чехле. Я безропотно сделал два больших глотка.
Водка. Легче почему-то не стало, разве что только спирт напрочь отбил все прочие привкусы. И на том спасибо. Я несколько минут бесцельно слонялся по берегу, все еще в шоке от произошедшего. Что же за место тут такое проклятое — сначала лодка погибла со всем экипажем, теперь вот Леша…
За спиной слышались голоса.
— Семеныч живого нашел, — сказал Володька Саше Валяшко.
— Живой? — взревел Валяшко. — А ну-ка, дайте! Я за Леху его, падлу!
— Остынь. Нам "язык" очень нужен, — ровным голосом произнес Володя, а Радченко положил руку на плечо Саше, и тот остановился: только широкие мосластые ладони сжали автомат, и показалось, что сейчас хрустнет дерево, треснет металл.
— Берем все и уходим, — сказал Радченко.
Кто-то привел Звездочку, мы вытащили из-за камней и начали навьючивать на нее ящики с оружием, патронами и гранатами, которые дались нам такой дорогой ценой.
Валяшко и Быстров вырубили жерди, содрали с двух португальцев мундиры. Из жердей и мундиров сделали двое носилок — на одних мы будем тащить тело Клушко, на других — оглушенного португальца. Надеюсь, что Радченко и Вейхштейн смогут выбить из него полезные сведения. В противном случае — на кой он нам сдался…
Некоторое время спустя на берегу было пусто: только дымялись воронки от взрывов и гнал сорванные листья ветер. Сужающимися кругами спускались с небес вездесущие стервятники — им было, чем поживиться здесь, на залитом кровью песке.
Владимир Вейхштейн,
15–16 декабря 1942 года.
Простому человеку очень тяжело видеть рядом с собой смерть в любых ее обличьях. Рано или поздно любой с этим сталкивается, но одно дело тихо умершая от старости бабушка, и совсем другое — разорванный на твоих глазах гранатой на куски незнакомец. Возможно, на войне это быстро проходит, не знаю. Здесь и сейчас я хотел, чтобы все происходящее оказалось дурным сном, а я мог проснуться, открыть глаза, отереть пот и пойти на кухню, кушать мамину кашу.
Сам бой меня испугать не успел. Я только задумался, что с ящиками что-то не в порядке — и уже крики, стрельба, свистят пули. Тело действовало само. Присел на колено, сдернул автомат с плеча, щелкнул предохранителем и нажал на спусковой крючок. Не представляю, куда я там мог попасть. Автомат дергался как бешеный, выплевывая в кусты короткие очереди. Это я еще мог понимать: начнешь стрелять длинными, половина пуль, если не больше, уйдет в небо. Точность у ППШ аховая.
Потом Радченко кинул гранаты и все свалились на песок. Я оказался за камнем и оттуда слышал, как страшно кричат в кустах наши враги. Кто такие? Откуда они взялись и как здесь оказались? Неужели сейчас нам придет конец — сейчас, когда уже казалось, что жизнь немного налаживается?
Однако пока я вжимался в песок, вокруг все затихло. Даже жуткий вопль в кустах резко прервался. Радченко легко вскочил на ноги и, пригибаясь, двинулся в сторону вражеских позиций. Новиков, опершись на камень, целит из автомата в кусты, готовый в любое мгновение поддержать командира огнем. Я медленно сел и поглядел на лежащего в трех метрах Клушина. Грудь в крови, песок рядом тоже черный от крови, рот приоткрыт и глаза закатились. Валяшко, согнувшись над товарищем, вперился в него невидящим взглядом. Мне подумалось, что спрашивать сейчас "Как он?" смысла не имеет.
Я тоже встал, причем выпрямился во весь рост, не задумываясь о том, что в кустах еще могли засесть недобитые португальцы. Португальцы? Ну да, орали-то то на их языке. Да и откуда здесь взяться кому-то другому? Издалека раздался свист. Странный, будто азбукой Морзе: два коротких и один длинный. В ответ Новиков поднял вверх правую руку и помахал. Почти тут же из кустов вышел Радченко.
— Всех положили, кажись, — хмуро сказал он. — Повезло нам, что они — дурачье. Все в куче собрались, так что и одной гранаты бы хватило.
Вершинин медленно прошел мимо. Странный он какой-то, с открытым ртом, будто контуженный. Я тоже двинулся следом, но через пару мгновений мне пришлось уворачиваться, потому что Сашка ринулся обратно с лицом белее полотна. Тут же, рядом с трупом успевшего выйти на пляж португальца, Вершинина вывернуло наружу.
— Выпей! — Радченко сунул ему фляжку. Сашка выпил и побледнел снова. На этот раз, видимо, потому, что от содержимого фляжки у него перехватило дыхание.
— Гранатами их там на куски порубило. Кишки на ветках качаются — а он, стало быть, непривычный к такому, — понимающе сказал старшина и внимательно поглядел на меня.
Заходить в кусты мне сразу расхотелось. Сквозь заросли я мельком успел заметить какие-то странные комки на кустах и нечто, похожее на багровые цветы. Меня тут же стало трясти, несмотря на то, что солнце уже изрядно припекало. Отвернувшись, я сделал два шага и попросил у Радченко тоже глотнуть из фляжки. Очень трудно было говорить так, чтобы зубы при этом не стучали. Слова вылезли из горла кое-как.
— Первый раз, — понимающе кивнул головой Радченко. — Так со всеми бывает.
К нам приблизился Валяшко, они со старшиной обменялись хмурыми взглядами. Степан Семеныч разом сгорбился и тяжело вздохнул. Повернувшись, снова шагнул в кусты, но потом остановился и сказал:
— Ступай за Звездочкой, Саша. Быстров пусть позиции не меняет, ведет наблюдение. Погрузимся сейчас — и быстрее ходу.
Валяшко коротко кивнул, круто развернулся на каблуках и побежал прочь, взметая ботинками песок. Меня кольнуло какое-то смутное чувство стыда. Это же ведь я должен командовать! Отдавать приказы, подбадривать, планировать следующие шаги… А вместо этого тупо стою, трясясь от страха и не могу даже повернуться в сторону кустов.
Вершинин молча побрел к камням, за которыми по-прежнему настороже стоял Новиков.
— Все чисто! — крикнул из кустов старшина. И через мгновение добавил: — Товарищ капитан! Подойдите…
Голос доносился словно со стороны, плюс к тому же водка, которой я глотнул как следует, помалу начала действовать расслабляющее. Дрожь прошла, так что я медленно двинулся в сторону Радченко.
Семеныч сидел на корточках около недвижного тела. Португалец был одет в мятую форму из грубой ткани неопределенно бурого цвета. Ни головного убора, ни оружия. Словно какой-то дезертир или окруженец, честное слово. Потом я понял, что этот солдат бросился убегать, возможно, еще в самом начале боя, и именно это его спасло. Когда взорвалась граната, взрывной волной его опрокинуло наземь; падая, он стукнулся головой о камень и теперь лежал без сознания.
Подошел Новиков, все еще настороженный и держащий автомат наготове. Я вдруг вспомнил о своем. Где же я его бросил, дурень? Видно, за тем самым камнем, за который я свалился перед взрывами.
— Ловко вы, товарищ капитан, из автомата строчили, — вдруг сказал Новиков. Я тупо нахмурился, пытаясь понять, издевается он надо мной, или нет. Лицо у бойца было серьезней некуда.
— Это точно, — поддакнул Радченко. — Люди, когда в первый раз в перестрелку попадают, все больше маму поминают, или обделываются. А капитан вон пару человек срезал.
Я криво усмехнулся, но внутри разлилось что-то теплое, воодушевляющее. Или это все от водки? Это хорошо, что они меня поддерживают, значит, на самом деле я вел себя не так плохо, как казалось. На волне успеха, я деловито огляделся и сказал:
— Надо этого контуженого допросить.
— Точно! — согласился старшина. — Вы же по-португальски хорошо балакаете? Мы-то через пень-колоду: покушать, руки вверх, до свидания, больше никак. А узнать, откуда они тут взялись, ой как хочется! Нехорошо мне от всего этого делается…
Радченко, крякнув, встал.
— Быстрее надо убираться. Давай, Михаил, подхватим его, да на берег, чтобы на виду лежал. Потом надо будет носилки сварганить.
— Сделаем, — ответил Новиков.
Я вышел обратно на пляж. Валяшко уже привел кобылу и они с Вершининым подтаскивали к ней ящики. Сашка выглядел, словно лунатик. Эк его все эти события пришлепнули! По сравнению с ним я чувствовал себя бывалым солдатом, и это тоже прибавляло мне сил и уверенности.
— Все взять не получится, — сказал я Валяшко. — Надо выбрать пару. Думаю, автоматы и пулеметы по одному ящику. Больше на лошадь не стоит навьючивать. Гранат наберем в мешки и карманы.
Никто не возражал. Валяшко достал нож, чтобы отрывать крышки.
— А там чего, в кустах? — спросил он, отдуваясь и вытирая пот. Вершинин при его словах вздрогнул.
— Семеныч живого нашел, — пояснил я. Неожиданно, Валяшко взвился и перехватил нож.
— Живооой? А ну сюда его давайте! Я за Леху его, падлу!
— Остынь! — воскликнул я. Потом добавил, стараясь говорить как можно ровнее и тише. — Нам "язык" очень нужен. Придется с собой взять, здесь оставаться нельзя. Допросим на прииске.
Сборы заняли около часа, причем с каждой минутой Радченко становился все мрачнее и злее. Солдатам от него попало не раз — за то что копаются, за то что носилки из форменных курток португальцев неправильно связали…