Через несколько дней, собственно, все и началось.
Миттельшпиль
Узел 5.0
8–10 ноября 1944 года
Верховный главнокомандующий в белом мундире с одинокой Золотой Звездой сидел на председательском месте за огромным столом в комнате совещаний Ставки в Кремле. Перед ним лежала простая бумажная папка с двузначным номером, этот же номер был от руки написан в верхнем правом углу каждой страницы, находящейся внутри. Точно такая же папка лежала перед каждым присутствующим.
– Ну и что вы об этом думаете? – ни к кому конкретно не обращаясь, мрачно спросил Сталин.
Все молчали. Сталин поднял глаза и обвел лица преданных ему и стране людей тяжелым взглядом. Отсутствовали несколько человек, которых он хотел бы сейчас видеть. Правительственная связь позволяет каждодневно контролировать любого генерала или директора индустриального гиганта, но он всегда предпочитал смотреть в лицо человеку, с которым разговаривает. Чувствуя, как одна отдельная человеческая воля замещается на собственную волю Сталина, на волю советского народа.
Сидевший на противоположном краю стола Шапошников согнулся, пытаясь подавить приступ боли. Сталин поглядел на него с искренней жалостью, шестидесятидвухлетний маршал был ему действительно близким и нужным человеком.
– Я полагаю, товарищ Верховный главнокомандующий, – наконец прервал затянувшееся и ставшее уже опасным молчание маршал Жуков, – что все это чистая проформа и наши слова и действия не имеют никакого значения для политического развития ситуации. За исключением только одного случая, а именно – мы на все соглашаемся и остаемся, таким образом, при своем. Но стоило ли тогда так долго ждать?.. Мне кажется, нужно ответить отказом и использовать этот день так же, как мы использовали остальное время. А еще лучше – просто проигнорировать требования и, может быть, получить еще день отсрочки.
С полминуты все размышляли.
– Лишний день отсрочки ничего не решит. Практически все, что может быть сделано, уже сделано. Гитлер убит заговорщиками, немцы открыли Западный фронт, и сейчас воинские колонны бывших союзников двигаются в нашу сторону. За день они сумеют пройти лишние сто – сто пятьдесят километров… Что все равно меньше, чем разделяющее нас пока расстояние, – заметил сам Сталин.
– Именно так. И если мы за это время начнем решительное наступление в центральном секторе фронта, у нас все-таки будет несколько дней форы. С одной стороны, это позволит им атаковать наши колонны на марше – при условии, если нам за эти дни удастся прорвать немецкую оборону на значительную глубину. Такое встречное сражение нам, в принципе, выгодно. Несмотря на большую степень механизации американской и английской пехоты, мы обладаем подавляющим превосходством в танках и авиации на поле боя, что может оказаться решающим. В то же время если наступление не начинать, то они окажутся перед нашими хорошо подготовленными позициями…
– Я с вами не согласен, товарищ Жуков. – Сталин задумчиво крошил сигарету. – В наступлении войска союзников, особенно американские, весьма хороши, особенно если задействуют свою тяжелую авиацию по переднему краю… В принципе, они нам это и предлагают в своем «заявлении». – Он с негодованием ткнул пальцем в раскрытую папку. – Остаться на месте и ждать их подхода, после чего нам, возможно, выделят причитающийся нам сектор в уже оккупированной нами же зоне? И это все, что они могут нам предложить? Не выйдет!!!
Верховный главнокомандующий встал со своего места и упер сжатый кулак в папку, как будто вдавливая ее в стол. Со злобой произнеся несколько сложных грузинских слов, он снова оглядел всех и каждого.
– Я не услышал вашего заключения, товарищ Жуков, – сказал он, буравя того взглядом.
– Мое заключение в том, что надо атаковать немедленно.
– Так…
– И атаковать по всему фронту, снести артиллерией и авиацией их передний край, на отдельных участках использовать огневую мощь на всю глубину. Прорвать оборону, ввести в прорывы танковые армии и не останавливаясь идти на запад. Первые же встречные части американских или британских войск втянуть в маневренные бои на больших скоростях, с максимальным использованием авиации, чтобы они не могли передвигаться свободно. Дальней авиацией напрячь их армейский тыл, сконцентрировавшись на железнодорожном транспорте и складах горючего. Фронтовой авиацией долбить ближнюю зону.
Мы все это обсуждали много раз, все войска изготовлены, осталось только отдать приказ. До начала фактических боевых действий какое-то время все равно останется, так что за день-два сконцентрированные сейчас наши войска перестанут представлять собой настолько кучную цель. А до начала собственно столкновений бронетехники и пехоты они вряд ли решат применить тяжелую авиацию в полном объеме – это не в их духе.
Важно учитывать моральное состояние их войск. По многим данным, и американцы, и англичане испытывают внутренние политические трудности, о чем свидетельствует, в частности, и это заявление. Чувствуй они себя поувереннее в политическом отношении, просто молча ударили бы по нашим позициям двумя тысячами бомбардировщиков, только после этого официально приняли бы предложение Германии, а потом уже разбирались бы и с нами. Картина была бы куда более мрачная. Так что…
Сейчас десять часов вечера. Это, на мой взгляд, идеальный момент, чтобы отдать приказ фронтам о переходе в наступление с действием по основному варианту, с максимальными усилиями в полосах первого Украинского и первого Белорусского фронтов, вспомогательными целями для всех остальных и переходом в активную оборону на участках северных и южных фронтов. За ночь засечь какие-то изменения в зоне нашего переднего края невозможно, мы немцев щупаем уже месяц, так что они несколько попривыкли. Есть шанс поймать часть немецкой авиации на аэродромах, хотя я на это особо не рассчитываю, и вообще пробить линию их стратегической обороны достаточно быстро… Если не слишком стремиться свести вектора всех успешно продвигающихся армий в сторону Берлина.
– Вы полагаете? А как насчет огромного политического значения, которое имело бы взятие вражеской столицы в ближайшее время?
– Не буду спорить, товарищ Сталин, это было бы очень ценно. В политическом и моральном отношении, конечно, да. Но силами одного фронта Берлин не взять, его оборонительные рубежи значительно мощнее даже тех, что мы сейчас имеем перед собой, и попытка прорвать их с ходу заведомо обречена на провал с неприемлемыми для нас потерями. Поэтому подготовленный основной вариант наступления все еще является наиболее выгодным.
– Штеттин – Виттенбург и Шлибен – Магдебург?
– Так точно, Штеттин – Виттенбург и Шлибен – Магдебург, – кивнул Жуков. – Это позволит нам одним рывком глубоко вклиниться в центральную часть Германии, соединиться с клином северных фронтов и принять бой на выдвинутых позициях не в вязких укрепрайонах, а на равнинах, в германском стратегическом тылу.
– Жаль все же, что не удалось тогда потянуть время… Все испортил нам тот их удар… Теперь все не так, все в других масштабах. План «Б». Вариант «Бис»…
Голос Сталина был теперь приглушен.
– Мы столько раз обсуждали это, товарищи, но теперь пришло время принять решение, которое будет окончательным. Да или нет. Берем мы на себя эту ответственность и рискуем потерять очень многое… или принимаем их предложения, начинаем переговоры, и тот, кто станет править Германией вместо покойника Гитлера, будет смотреть на нас с видом победителя? Нет большей мудрости, чем заставить других воевать в твоих собственных интересах… И нет большего разочарования, когда это не удается.
Вождь советского народа усмехнулся в первый раз за вечер.
– Во сколько вы предлагаете начать наступление?
– Начало двухчасовой артподготовки запланировано на четыре утра. Еще до ее окончания войска первого эшелона должны в сумерках ворваться в расположение германских войск. К окончанию первого дня наступления вся глубина их обороны должна быть прорвана нашими частями.
– Знаете, что это напоминает? К дому человека подкрадываются грабители, собираются ломать дверь. Но в тот момент, когда они заносят топор, этот самый человек и ровно таким же топором начинает неожиданно ломать дверь изнутри, им навстречу. Что в такой ситуации должны чувствовать бандиты, грабители?
– Наверное, удивление.
– Удивление, остолбенение, растерянность, – Сталин делал резкие жесты правой рукой при каждом слове. – А растерянность в бою – это поражение. Основной вариант я утверждаю. За сорок минут до начала артподготовки зачитать обращение к войскам. Они имеют право знать, на что мы идем… У кого-нибудь есть возражения по существу вопроса?
Возражений не было, как легко было догадаться.
Советское государство было поставлено в безвыходное положение. Заключившая сепаратный мир со своими западными противниками постгитлеровская Германия, тело вождя и вдохновителя которой сейчас догорало в бензиновом костре во дворе Имперской канцелярии, не была, конечно, победительницей. Именно этот факт позволил удержаться кабинетам Черчилля и Рузвельта. Германия была побеждена, повержена, обращена в руины и сдана на милость победителям. Как гласит американская идиома: «Победа – это когда все солдаты противника убиты и все его вещи поломаны».
То, что из числа победителей по политическим причинам были исключены русские, было куда менее важным. В конце концов, они кое-что для себя уже получили и вообще уцелели только благодаря союзной помощи. Празднование победы над Германией, вылившееся в буйное ликование, прокатившееся по победившим странам, оставляло мало места для размышлений о каких-то там русских, продолжавших воевать непонятно зачем. Во время Первой мировой, фактически признав свое поражение, они заключили мир с Германией, которой до окончательного военного краха оставалось два шага. А после победы западных союзников во Второй они также остались в дураках, с недоумением пытаясь понять, как же это получилось. Это, судя по всему, в природе славян.