Да, это был старший лейтенант по имени Вадим, один из офицеров связи «Кронштадта». Короткими движениями пальцев расстегнув крючки на вороте кителя убитого и одну верхнюю пуговицу, Алексей торопливо проверил его шею. Нет, ни немецких, ни американских жетонов не было. Да было бы очень странно, если бы те нашлись, но все же… А носят ли жетоны англичане, он не имел понятия.
На что связист рассчитывал? Передавать по возможности их координаты, а потом выпрыгнуть за борт со спасательным кругом? Это смерть. За сколько его купили? Такое не купишь… Хотя да, не все меряют деньгами. Будь у самого Алексея Вдового хоть малейший шанс выдать себя перед чужаками, например, за моряка Королевского флота и час назад пустить в небо с борта английского линкора цветную ракету, чтобы наши ее увидели и отвернули вовремя… На свою жизнь ему тогда было бы совершенно наплевать: убивайте, если хотите…
Алексей тщательно вытер лезвие кортика о его внутреннюю поверхность с правой, чистой стороны и с тихим стуком вставшей на место защелки вложил его в ножны. Все, теперь он был ни при чем. Никто его не видел, и даже если сию минуту из шахты вылезет какой-нибудь прикрывающий и защищающий шпиона матрос, они просто вместе потащат куда-нибудь тело старлея. Причем все, кто им может встретиться, будут искренне полагать, что героический связист, посланный Чурило с поручением к посту наводки, не дошел до него, сраженный осколком вражеского снаряда. Дыр в переборках для этого было более чем достаточно – если не поторопиться, то самому можно лечь тут, рядышком, для полноты компании.
Корабль, набитый нашим мясом,
Украсит северный пейзаж…
Алексей сам поражался своему цинизму. Минуту назад он убил человека, которого знал и на которого еще сутки назад не обращал внимания. Дыхание при этом оставалось ровным, как и положено молодому и спортивному офицеру, а чуть-чуть более громкое биение сердца где-то глубоко внутри вполне объяснялось трепетным волнением, которое каждый младший офицер, будь то морской или армейский, должен испытывать, когда спешит с поручением старшего по званию – как и положено, передвигаясь быстрым шагом или бегом.
Передвигался он сквозь надстройку, обходя по широкой изломанной дуге основание кормовой дымовой трубы, и наконец попал в симметричный коридор у подножия такого же СПН, но уже на противоположном борту. Постояв с полминуты у закрытого люка на палубу и прислушиваясь к звукам в оставшихся позади коридорах, он отпер рычаги и выглянул наружу. Ветра здесь было меньше, чем на другом борту. Москаленко, молодец, сумел поставить корабль так, что его собственный пороховой дым вдобавок относило от орудий и оптики.
Алексей в десятый раз за последние десять минут проманипулировал с запорами и трусцой побежал по палубе в сторону бака. Орудия этого борта не стреляли, но универсалки были развернуты вперед на максимальные углы. Видимо, командир опасался повреждений, которые могут заставить его менять борт. В принципе, «Кронштадт» был великолепно бронирован для боя на средней дистанции с крейсерами «вашингтонского» класса, что легкими, что тяжелыми, но чем черт не шутит…
Алексей обратил внимание, что несколько стоек фальшборта срублены и раскачиваются на тросах, звякая о срез палубы. Успел еще подивиться, какой скорости был удар осколка, что смог, даже не оборвав леер, срубить круглый стальной прут, вместо того чтобы выдернуть его из палубы.
В этот момент целый залп лег очень близким перелетом, и штурмана с силой швырнуло на палубу вниз лицом. Наверное, именно это его и спасло – точно такие же осколки на разные голоса проныли вокруг, впиваясь в переборки и протыкая их тонкими стальными щелчками.
Приподнявшись, все еще оглушенный, он успел увидеть опадающие водяные столбы, которые проносило справа. Штук восемь, наверное. Калибр не особо большой, но все равно впечатляет: кучно и близко. Если бы в мидель, пожар сейчас был бы до неба. Бронирование-то, конечно, бронированием, но оно глубоко внизу, а сверху даже пять с четвертью дюймов британского «Дидо» могут натворить массу дел. Еще он подумал, что, останься он здесь с осколком в заднице, у Чурило поубавилось бы проблем. Нашли бы его через пару часиков, если бы за борт не выкинуло креном, вот все сомнения и разрешились бы словно сами собой.
Алексей шустро обежал кормовую башню противоминного калибра и проник внутрь надстройки, проделав очередную серию движений у люка. Закрываясь, тот с силой шарахнул его в грудь, слишком уж тряхнуло корабль, но новые синяки ставить было уже, наверное, некуда, и даже особой боли он уже не почувствовал. Проскочив цепочкой коротких коридоров, взбежав через две ступеньки по трапу и заперев за собой люк тамбура, старший лейтенант, назвавшись, вошел в главный командный пункт.
Там было все то же самое. В принципе, прошло еще не слишком много времени с тех пор, как молодой штурман выбежал отсюда, придерживая кортик рукой. Доложив Чурило о замеченных повреждениях (несколько человек без особого внимания прислушались к его словам), Алексей отступил к штурманскому столу, где оказавшийся к началу боя на вахте и так и не снятый с нее старшим штурманом Коля Штырь вел черновую прокладку. Одновременно второй штурман Зубров привязывал ее к положению остальных участников представления, курсы которых тремя группами широких зигзагов наискосок пересекали ватманский лист.
Короткие команды Москаленко склоняли крейсер вправо и влево от генерального курса, неумолимо сближавшего его с британскими крейсерами, которые, как конные загонщики, гнали его на растянувшуюся дугой цепочку атакующих эсминцев. Головной британец горел точно по миделю: высокое, ацетиленовой яркости пламя пожара закрывало всю середину его силуэта, куда вошел фугасный снаряд главного калибра. Непонятно, что на боевом корабле могло так гореть – ярко, сильно, почти без дыма.
То ли «Норфолк», то ли «Девоншир» выпускал из себя в океан какие-то раскаленные капли, его надстройки, казалось, оплавлялись одна за другой, но он, сволочь, не прекращал стрельбы ни на секунду. Легкие крейсера и эсминцы били по веером разошедшимся советским кораблям, хотя сами шли в окружении всплесков. Каждый дивизион отбивался от своей собственной собаки и, лишь отрывая от себя, помогал соседям.
По крайней мере один стомиллиметровый снаряд «Чапаева» проткнул корпус идущего на максимальной скорости эсминца в концевой группе, окутав его облаком выходящего пара. Это на ста десяти кабельтовых. Засекший попадание артиллерийский офицер «Кронштадта» поклялся себе, что упадет в ноги адмиралу на представление комендора и управляющего огнем к Героям.
Все считали про себя залпы и секунды. На каждый 152-миллиметровый ствол приходилось по сто пятьдесят снарядов, из них двадцать дистанционных гранат. И триста патронов на «сотку» в боекомплекте. Многие теперь искренне молились на Москаленко, взявшего еще половину в перегруз.
Все калибры линейного крейсера, поддерживаемые сзади вспомогательным и универсальным «Советского Союза» и палубными «сотками» авианосца, развили теперь максимальную скорострельность, вышвыривая в сторону приподнимающегося над океаном света один снаряд за другим. Навстречу им неслись, воя, снаряды ответных залпов рвущихся к цели британских кораблей. Это была атака в высшем духе самопожертвования, как если человек забывает о себе и бежит вниз по склону, выставив перед собой штык и не слыша собственного крика. Ни у кого не было излишних иллюзий по поводу того, что британцы на это не способны.
Заслонки броневых пластин рубочной щели лязгали ежесекундно, приоткрывая горизонт, опоясанный вспышками – блеклыми на фоне встающего багрово-оранжевого, оплывающего по верхней кромке слоя неба, отражающего не поднявшееся еще из-за горизонта солнце. Чурило гнал по верхней палубе и отсекам одного лейтенанта за другим, вытаскивая на своих плечах живучесть дерущегося корабля.
БЧ-5 зашивалась, пытаясь тушить все пожары сразу, забивать пробоины, перекачивать топливо и воду, осушать и контрзатоплять коффердамы в попытках удержать крейсер на ровном киле. По крайней мере одна аварийная партия потеряла две трети личного состава на ликвидации очага у кормового прожекторного поста, когда крупный снаряд одного из британских крейсеров проткнул основание тумбы КДП-8м. Кто завертелся на палубе, изгибаясь дугой в попытках выдернуть непослушными руками осколок из позвоночника, кто просто повалился, как сноп, лицом на брызжущий ледяной водой из порезов, изгибающийся петлями пожарный рукав.
Время тянулось, как тягучая черная смола, вмещая в себя тысячи не имеющих никакого значения фактов: идущие в сером небе навстречу друг другу снаряды, провожаемые волей и надеждой облаченных в асбестовые капюшоны артиллеристов, проценты попаданий, вырываемые у бескрайнего водяного пространства техникой и опытом. И валящиеся при каждом таком попадании на палубу люди, судорожно пытающиеся найти исцарапанным горлом глоток кислорода в выжженном азотными газами воздухе обреченного отсека.
В 8:55 один из снарядов удачно легшего залпа горящего «Девоншира» пришелся в боевую рубку «Кронштадта». В течение последних двадцати минут носовой комплекс надстроек получил по крайней мере три попадания, но калибром мельче и почти равномерно распределившихся по высоте башнеобразной фок-мачты. Этот снаряд был восьмидюймовым и врезался точно в лоб рубки. Впоследствии кто-то вспоминал, что он якобы звучал как-то иначе – не так, как все предыдущие.
Это было, конечно, ерундой. Звучал он точно так же, как и все остальные, к которым не то чтобы привыкли, но как-то меньше уже осознавали. Вокруг стоял сплошной вой и грохот, корабль трясло и раскачивало, несколько офицеров одновременно выкрикивали команды, еще столько же их репетовали и передавали в телефоны, и на фоне всего этого прислушиваться к смысловым оттенкам какого-то одного снаряда было невозможно и бессмысленно.
Если бы он пришелся в триста тридцать миллиметров лобовой брони, то, скорее всего, просто вварился бы в ее поверхностный слой, оглушив звоном всех находивш