Андрей попросил спички и, не поблагодарив, вернулся к Вадиму. У того даже горло пересохло от удивления:
— Андрей, случилось что-нибудь?
— Нет, — ответил Андрей, затягиваясь глубоко и с удовольствием. Разве я не имею права вести себя парадоксально?!
Юмора, однако, не получилось, и Вадим с еще большей тревогой смотрел на Андрея.
— Ну, хорошо, — сбивчиво заговорил Андрей, — вечность, бесконечность, правда, истина, добро, зло — параметры чего-то иного, чем мы. Назовем его Богом. Что меняется от этого в нашей жизни?
Вадим пытался было что-то сказать, но Андрей вдруг схватил его за плечо, остановил, заговорил громко и зло:
— А хочешь другую философию! У тебя кошка есть дома? Кошка, говорю, есть?
— Есть, — испуганно ответил Вадим.
— У твоей кошки одна цель — жить. Когда она хочет есть, она мяучит, когда ей холодно, она мяучит. А когда она сытая, что она делает? Мурлычет! А можешь ты мне объяснить, что это такое? В мурлыканье нет жизненного смысла. Это издержки бытия. Так вот слушай, доморощенный Платон, так называемая интеллектуальная жизнь человека, в которую входит и религия, есть мурлыканье высокоразвитого животного! Мурлыканье! Всё! И ничего больше!
— Что ты говоришь, Андрюша! — крикнул Вадим так громко, что оглянулась проходящая мимо женщина с пучками моркови в сетке. — А разум!
— Разум? — вдруг обрадовался Андрей, словно ждал этого вопроса. Разум — это шестое чувство самосохранения. У кошки их пять, у волка пять, а у человека шесть. То, что ты называешь разумом, развилось в человеке в связи с выпадом его из общей системы природы, где достаточно пяти чувств. Гипертрофия этого шестого чувства породила так называемую интеллектуальную жизнь, как обжорство порождает жировые наслоения. Жирному тепло, но он может и задохнуться от жира. Так и человек! Да! Именно так! Разум сохраняет жизнь и губит ее! Булка хлеба и атомная бомба — продукт хитрости-разума! Кошка не контролирует свое мурлыканье, оно непроизвольно. Творчество человека — тоже! Спроси меня еще, что такое искусство, и я отошлю тебя к твоей кошке, которая играет с мышью, когда сытая! Хочешь формулировочку? Искусство — это…
— Не надо, Андрей!
— Надо! Боишься! А может быть, я говорю тебе ту единственную правду, которую человек не только боится, но и не хочет знать! О чем я? А! На-ка, проглоти! Искусство — это побочная функция нормально функционирующего живого организма! Каково! Эта функция присуща всем живым существам в соответствии со степенью их развития!
— А поэты, умирающие от чахотки!
Вадим покраснел от волнения.
— Например, кто? — злорадно спросил Андрей.
Вадим растерялся.
— Чахоточники и язвенники, Вадик, занимаются политикой, самым гнусным вариантом мурлыканья! Или тебе еще рассказать про комплекс неполноценности, чтобы ты не вспомнил про слепого Гомера и горбатого Эзопа! Человечество живет по тем же законам взаимопожирания и самовыживания, что и весь мир, идея же Бога, как и все прочие идеи — это опыты коллективного самоконтроля, попытки регулирования взаимопожирания!
Сигарета сама догорела в его руке, он еще попытался затянуться, но обжег пальцы, отшвырнул окурок. Он упал к ногам мороженщицы, она что-то закричала им обоим. Вадим поспешно затянул Андрея за угол, там они свернули в арку большого дома, вышли во двор, остановились. Во дворе никого не было.
Андрей успокоился, снова стал самим собой, в глазах погасла лихорадочность, движения стали сдержанными, лицо застыло в привычной маске твердости и уверенности. Таким знал его Вадим. Почти таким. Что-то новое появилось в глазах «командора». Новое было тревожным. Не добрым. Иначе не приковывало бы взгляда…
— Понимаешь, Вадик, — уже спокойно сказал Андрей, — я не вижу аргументов против того, что наговорил тебе. Хотел послушать тебя, а разболтался сам… Этот разговор был не нужен вовсе.
Вадим ответил ему с грустной уверенностью:
— У тебя что-то случилось. Серьезное? Не хочешь говорить, не нужно. Только… если это то, что я думаю…
— Ну, — разрешил Андрей.
— Ты остался один…? Я имею в виду твой вариант…
— Нет, я не один, — сказал Андрей, и тон означал, что тема исчерпана. — Я уезжаю. Надолго. Кое-кто из наших, возможно, тоже уедет. Постарайся с ними не встречаться. Так надо.
Вадим робко спросил:
— Чем-нибудь я могу… помочь тебе?
Андрей помолчал.
— Можешь. Новый телефон Ольги у тебя есть?
Вадим торопливо рылся в записной книжке.
— Есть. Записывай.
— Говори.
Вадим вспомнил, что Андрей никогда не записывал телефоны. Это была часть его системы.
Оба они расстались с предчувствием, что виделись последний раз.
Минут пятнадцать стоял Андрей у телефонной будки, пропустил очередь раз пять. Затем вошел. Набрал номер. Телефон Ольги был занят. Он повесил трубку и пошел прочь.
3. Телефоны
Прошло пять дней. На шестой вечером в квартире Константина зазвонил телефон. Сначала его никто не услышал, так было шумно. Потом девица в голубом платье пропищала:
— Костик, да телефон же!
Константин вышел в коридор. Снял трубку. Вяло ответил.
— Костя, это я, привет!
— Коля?
Обрадованный, что узнан, Коля захихикал.
— У тебя ничего?
— Ничего, — ответил Константин.
— У меня тоже… всё тихо.
Коля покашлял в трубку. Разговор не клеился.
— Знаешь, я сидел, сидел в своей комнате, что-то тошно стало.
— Откуда звонишь?
— Из будки. На углу которая. Я тебе помешал?
— Да нет…
Коля усиленно сопел в трубку.
— Слушай, Кость, если я спрошу, ответишь честно?
— Спрашивай, — сказал Константин, вздохнув.
— Ты… это… ну… ведь презираешь меня? Да?
— Чего? — изумился Константин.
— Ты не отпирайся, Костя! Я знаю! И вообще, это правильно…
Константин закричал в трубку:
— Ты чего там мелешь! Выпил?
— Нет! Честное слово, нет! — заоправдывался Коля. — Ты только подожди, не бросай трубку, я хочу сказать, поговорить… по-другому-то ведь не получится, по телефону только… А я не выпивал, честное слово! Мне нельзя выпивать, у меня язва двенадцатиперстной кишки… Спирт только можно немного. А где его возьмешь… Дорогой… А вина нельзя, сразу кишки резать начинает… и острого ничего нельзя… огуречный рассол, например, вкуснятина, а нельзя.
Коля тараторил.
— У тебя язва? — рассеянно спросил Константин. — Я не знал…
Наверное, никто не знал.
— Слушай, Костя, — продолжал Коля торопливо, словно боялся, что не успеет сказать, что его не дослушают… — Знаешь, я думал, что не люблю тебя! Правда! Я так думал! А вот сегодня сидел и понял, что я просто завидовал, как самый последний подонок завидовал… Я тебе всё скажу, понимаешь, мне надо сказать… Помнишь, юбилей наш отмечали, ты колбасы принес, я такой в жись не видел… сервилат называется. У меня потом всю ночь кишка болела, я еще выпил тогда… за юбилей… И я тебе завидовал… У тебя костюмы всякие… и я тоже завидовал. Я когда один, учился говорить, как ты, ну так, с юмором, у меня ничего не получалось, и я тоже завидовал… Ты этого не знал, но ты презирал меня… и правильно! Я подонок… был…
— Подожди, Коля, подожди! — пытался остановить его Константин, стараясь справиться с чем-то досадным в себе, что появилось захватило, жгло…
— Нет, нет, я еще не всё… Когда Андрей вариант свой сказал, я испугался, но я назло тебе согласился… Нет, не так… Я думал, ты не пойдешь. Я себе сказал: «Он не пойдет, а я пойду!» А ты тоже… Мне, честное слово, стыдно! Потом ты говорил, что в комнате свинство… Это ты правильно. Человек всегда должен быть аккуратным, но ведь, понимаешь, я еще в кочегарке работаю, сорок восемь часов в неделю. Накидаешься лопатой, придешь, руки не поднимаются, и зубрить надо… Не, я не оправдываюсь… то есть я пытаюсь оправдаться, чтоб ты понял… Знаешь, я решил, если всё… ну… пройдет хорошо, я по-новому жить буду! У нас теперь неизвестно как будет, так я решил… чтобы на душе чисто было, вот… Он снова засопел в трубку.
— Ты всё сказал? — голос у Константина дрожал. — Теперь я скажу. Слушай! Ты отличный парень, понял! А я всего-навсего пижон! Сытый пижон! Я не презирал тебя, но я был хамом! Если всё пройдет, мы будем друзьями! Ты веришь мне? Алло!
— Кость! Что мы натворили! А!
Эта фраза прозвучала так, что у Константина мурашки по спине пробежали.
— Да, — глухо ответил он. И вдруг впервые отчетливо понял весь смысл случившегося, и еще — что не обойдется! Что с того вечера жизнь его поделена надвое, и в середине — пропасть. И возврата нет! Еще ему показалось, что на том конце провода очень близкий ему человек, очень нужный ему человек…
— Слушай, Коля, — сказал он торопливо и взволнованно, — давай приезжай ко мне! Хватай такси и езжай! Есть у тебя на такси?
Коля сопел.
— Не надо, Костя.
— Почему? Чего ты?
— Всё будет не так. По телефону лучше. Давай лучше еще поговорим!
— Зря ты! Я бы всех разогнал, и посидели бы вдвоем!
— А кто у тебя? — спросил Коля с детским любопытством.
— Да гости… Три девицы высоких папаш, несколько перспективных аспирантов и один известный музыкант…
— Ух ты! — восторженно прокомментировал Коля. Затем застонал: — Вот видишь, я опять завидую! А чего они делают?
— Сейчас? Сейчас одна дева, закатив глаза, нашептывает Пастернака.
— Декадентка? — спросил Коля серьёзно.
— Нет, — пояснил Константин, — ей замуж нужно.
— Конечно, чего одной-то жить!
— Что? — переспросил Константин.
— Я говорю, понять можно. Каждой женщине детей охота иметь, и чтоб семья…
— Коля, у тебя есть враги?
— Какие враги? Если… ну, ты же знаешь…
— Нет, личные враги, я имею в виду. Есть кто-нибудь, кого ты ненавидишь?
Коля недоуменно хмыкнул.
— Не знаю… Мне зла никто не делал… Больше сам по глупости всегда…
— А девушка у тебя есть?
Коля замолчал. Константин с грустью сказал:
— Как же так получилось, что мы три года дружим и ничего не знаем друг о друге?