– Может быть, вам поехать отдохнуть, например, в Италию?
– Ненавижу туризм! К тому же макаронники такая же дрянь, как и поганые британцы… Самое ужасное, Майкл, что в Англии не может быть неожиданностей, жизнь тут запрограммирована на века! Вы знаете, как тоскливо ощущать, что завтра ровно в восемь утра к дому подвезут молоко и поставят у подъезда, и этого не изменят никакие революции! Нет, я должен увидеть башни Кремля, постоять у Мавзолея…
– Лучше поезжайте по Европе. Вспомните Байрона или Шелли. Как любили они места вокруг Женевского озера, итальянские городки, сохранившие дух Возрождения…
Но генерал и слышать не хотел о поездках по мещанской Европе, душа его рвалась в Советский Союз, что совсем не воодушевляло: спецслужбы ставили на учет всех визитеров в Страну Советов, особенно такого ранга, как генерал.
– Что за ерунда! Мне ничего не страшно. Боже, неужели я так и умру, не увидев России?
Этот мотив настойчиво тянулся из года в год и досаждал и мне и Центру как старая заноза. Наконец скала дрогнула, и чья-то властная рука повелела привезти генерала по поддельным документам, сменив истинные на курортах Кипра, где стада туристов, солнце и полная неразбериха. К этому времени я обосновался в Москве, часто вздыхал по Англии, надломившей мою душу, и с удовольствием принял приказ об организации работы с генералом в Союзе. Визит проходил не без полемики: некоторые осторожные головы выступали против соприкосновений верующих в Идею с реальностями социализма, отмечая, что из-за каких-то странностей судьбы (текущие краны, испорченный лифт – не больше) многие переходили на критические позиции. В доказательство приводили гордость английской драматургии Джона Осборна, который, вырвавшись в СССР, настолько возмутился гостиничным сервисом, сломанным унитазом, покорябанным потолком и холодной батареей, что мгновенно потерял веру в социализм и, как жалкий мещанин, начал оплевывать в своих статьях Страну Советов! Ведь и окна ему не решетили пулеметом, и даже в КГБ не таскали! Однако лагерь оптимистов, веривших, что умный человек всегда различит все достоинства Системы, был достаточно силен, более того, считалось, что походы в Музей Революции и, уж конечно, несколько секунд у тела Вождя в Мавзолее играют чуть ли не решающую роль в воспитании агента. Слово «воспитание» всегда высоко котировалось в КГБ еще с тех времен, когда Феликс Эдмундович ведал беспризорниками. Вскоре я ожидал генерала в черной «Волге» прямо у трапа самолета, мотор взревел, и друзья помчались из аэропорта Шереметьево по дышавшей бодростью столице. Программу генералу составили по высшему разряду: сначала тщательный медосмотр в элитной поликлинике (он поразился обилию самой современной техники, которую посчитал советской), специальная гостиница, где все не по Джону Осборну, и даже повар лично являлся к клиенту и интересовался, не переложил ли он в салат крабов. Черный «ЗИЛ», Большой театр и прочие жемчужины столицы, южные дворцы – санатории, величественно застывшие над морем в своей красе, счастливые трудящиеся, живущие за счет профсоюзов – школы коммунизма, гостеприимный Кавказ.
– Никогда не видел такой красоты! А в поликлиниках вообще никогда не бывал! – говорил генерал. – Посмотрите на москвичей: сколько энергии, сколько уверенности у них в глазах, разве можно сравнить с англичанами? Да и одеты лучше, чем в Лондоне. Подумать только: ведь совсем недавно они ходили в лаптях!
С генералом встречались и бонзы КГБ, и бонзы ЦК, разговоры касались мировых проблем: разоружение, спасение от голода Африки, ограничение власти американских монополий на Ближнем Востоке…
– Ваших людей отличает широта ума! – радовался генерал. – В Англии лица такого ранга не поднялись бы выше дискуссии о местном налогообложении или ценах.
Заботы врачей генерала умиляли – ведь на любом заводе пеклись о здоровье людей, не то что в Англии, где вообще не существовало санаториев и организованного отдыха. Однажды он пожелал увидеть моего коллегу, ветерана 30-х годов, с которым он работал в Лондоне. Просьба вызвала легкий шок, ибо ветеран лет пятнадцать отсидел в сталинских лагерях и перебивался в коммуналке в районе Шмитовского проезда.
Однако просьбу уважили, в комнатушке, уставленной книгами, выпили три бутылки водки и обсудили все проблемы текущего момента.
– Давненько я не имел такой потрясающей беседы! – восхищался потом генерал Джон. – И самое поразительное – это скромность моего друга, он остался таким же с тридцатых годов, он не выберется из своей комнатушки, пока в СССР не останется ни одной коммунальной квартиры!
Естественно, что важным аккордом было посещение Грузии, где обычно иностранные визитеры под воздействием вина, хоровых песен и горного воздуха быстро теряли остатки критичности и целиком попадали во власть положительных эмоций. Теплый вечер на брегах кипящей речки, раскрасневшиеся секретарь обкома, я и генерал Джон, певшие «Интернационал». Пели от души, взявшись за руки, англичанин, русский и грузин, и этот момент человеческого единения был искренен и трогателен, как мечта о братстве людском. Я размышлял: неужели он принимает все на веру? неужели он не видит, что ему втирают очки? или просто это человек, который видит то, что он хочет видеть?
Генерал остался в восхищении от своей поездки.
– Я и раньше не сомневался в правильности вашей политики, но теперь, увидев и страну, и людей, я понял, что служу правому делу. Единственное, что меня несколько резануло: напрасно каждое утро мне подавали на завтрак вазочку с зернистой икрой. Я понимаю, что был дорогим гостем, но в Англии, мы, социалисты, к этому не привыкли…
Прошло время, в мир ворвалась перестройка, оплот коммунизма рухнул, генерал Джон совсем отошел от тайных дел из-за солидного возраста, иногда печатал статьи в газетах и даже издал книгу воспоминаний.
Однажды я встретил бывшего коллегу, недавно прибывшего из Англии.
– Как там генерал Джон? Наверное, страдает из-за того, что рухнула Система?
Коллега хитро сощурил глаза.
– Очень бодр и очень рад успехам демократии в России. Купил имение в графстве Кент, там у него отменное поле для гольфа. Уверен, что рынок укрепит благосостояние нашей страны, и победят идеи, которым он служил. Жаловался на вечный сон Англии и завидовал нам – ведь у нас никогда не скучно. Да, еще рассказал историю… что-то о войне…
– Как варили кошку под Арденнами?
– Совершенно верно. «Знаете, что это такое, капитан Джон? Настоящая кошка! Я сварил вам кошку!»
В жизни важно не изменять принципам, господа и товарищи. Не изменять принципам.
Первое грехопадение во благо
Мы не можем уподобиться трусливым немецким социал-демократам, делающим вид, что у человека нет половых органов.
Старичок-хозяин, в одном нижнем белье, стоял на четвереньках и, нагнув седовато-багровую голову, глядел – промеж ног – на себя в трюмо.
Всемирный Фестиваль молодежи 1957 года ворвался в Страну Советов с ликующим триумфом, поднял всех на дыбы: экзальтированные поклонницы затанцовывали негров на городских площадях, всюду были взаимные объятия и поцелуи, уверения в преданности делу мира и борьбе с поджигателями войны. Изголодавшиеся без ветров Запада массы рвались взглянуть на диковинные одежды, на живых стиляг, на отвлекавший от высоких идеалов, развратный рокэнд-ролл. Народ открывал Запад, носил на руках гостей, а одна юная трактористка бросила в подарок велосипед прямо в тамбур фестивального поезда, чуть не прикончив гонимого в США гостя, – хорошо, что под рукой у нее не оказался трактор…
Как переводчик, уже слегка овеянный дымом сражений с ворогами, я был включен в число толмачей и закреплен за шведской делегацией, считавшейся своенравной, капризной, развратной и особо опасной в идеологических битвах из-за «шведского социализма», который только морочил голову трудящимся и потому был хуже самого жуткого капитализма. Всю группу переводчиков возглавлял сотрудник Комитета Молодежных Организаций (КМО), а вот замом при нем состоял некий Владимир Ефимович, человек роста малого, человек обходительный и загадочно таинственный. Я сразу же вычислил его принадлежность к могущественной организации. С некоторых пор невнимание КГБ ко мне стало казаться даже оскорбительным (потом лишь я узнал, что детей чекистов старались к работе не привлекать). На фестивале предстояли ожесточенные идеологические бои, ясно, что Запад наводнит страну шпионами и диверсантами, а как же я? Останусь в стороне от этой смертельной борьбы? Позор! И я ринулся к Владимиру Ефимовичу, я, комсомолец и сын чекиста с 1918 года, участника и Гражданской, и Отечественной, ринулся и выложил всю свою душу. Осторожный В. Е. обещал подумать (нужно было время на проверку). Фестиваль уже бурлил, шведов мы встретили на границе у Выборга, я боялся за свой корявый шведский, но угроза пришла с другой стороны: в стокгольмском вагоне путь мне преградила загорелая, пахнувшая западными кремами ножка, и голосок с верхней полки (в полутьме я разглядел лишь соломенного цвета волосы) пропел совсем не по-шведски «How are you?» – я замер от страха, ведь в моих глазах даже легкий роман с иностранками был равносилен чуть ли не попытке взорвать Кремль. На вид меланхоличные шведы доставили массу непредсказуемых хлопот, ибо в первый же день надрались до положения риз и объелись бесплатными харчами (столы под тентами в районе гостиницы «Алтай» ломились от черной и красной икры, севрюги, балыка и других яств, поглощение которых не ограничивалось), исстрадались животами, заделали туалеты и полностью разрушили весь график мероприятий. Правда, и без этого хаос на фестивале стоял превеликий: выпив лишь стакан водки, западники сходили с рельс – кто-то крутил на улицах непотребные роки, а кто-то собирал незрелых советских юношей и вещал о свободе и демократии. Много головной боли доставляли женолюбивые, вечно гогочущие негры – запустили козлов в огород!